Семён Воронцов был известен как храбрый воин и отличный командир, но он вынужден был выйти в отставку, и Екатерина услала его в почётную ссылку — послом в Лондон. Недоброжелательством был отмечен каждый шаг Екатерины по отношению к Воронцову. Как ни странно, сестру его не коснулась тяжёлая царская десница. Екатерина просто приказала ей поселиться в подмосковных деревнях и не выезжать оттуда до её указа...

Минута, когда всё пришло в смятение, кончилась. Екатерина нимало не дрогнула и поспешила в Казанский собор. Священники встретили её с распростёртыми объятиями. И неудивительно. Только три дня назад при освящении евангелического костёла в Ораниенбауме Пётр распорядился считать все религии в государстве полноправными, и костёл для своих голштинцев был одним из его орудий, направленных против духовенства. Пётр приказал отобрать все земли, принадлежащие монастырям и церквям, и передать их в казну государства. Священники дружно восстали против этого, разнесли слухи, что император хочет всех записать в прусскую веру, притесняет духовенство. Екатерина явилась для них избавительницей и защитницей православия, их земель и богатств. Дружной семьёй вышли они из Казанского собора и устроили Екатерине благодарственный молебен по случаю вступления на российский престол...

И лишь тогда, после этого молебна, после благодарственных молений Екатерина отправилась в Зимний дворец, сопровождаемая теперь уже бесчисленной толпой: к солдатам присоединились и горожане, толком так и не знающие, что происходит, но любопытные и зеваки, каких всегда было много на петербургских улицах.

В Зимнем дворце Екатерину уже ожидали члены Сената, Синода, знатные люди государства. Они поспешили принести ей присягу в верности, и сенаторы уже советовали ей, что предпринять дальше...

Княгиня Дашкова узнала обо всём происшедшем только в середине дня, когда кухарки и служанки собрались на рынок за припасами и обнаружили, что все лавки закрыты, а на улицах течёт громадная людская толпа.

Старая нянька поспешила разбудить княгиню, и та встала с ругательствами за раннее пробуждение, потому что голова её всё ещё не пришла в порядок от тягостных дум ночью.

Но нянька быстро закрыла рот Екатерине Романовне словами:

— Говорят, императрицу провозгласили, уж и молебен в Казанском соборе был...

Княгиню словно подхватило с постели.

Вот когда пригодилось парадное платье. Она ещё порасспросила своих слуг и поняла, что Екатерина, провозглашённая императрицей, уже работает в Зимнем, при ней и сенаторы, и Священный синод, и все уже принесли присягу новой самодержавной императрице...

Дашкова велела закладывать карету, и, обрядившись в парадное платье, поехала к Зимнему.

На площади перед дворцом было не протолкнуться. Море голов, видное из окон Зимнего, составляло огромную толпу, и Екатерина Романовна поняла, что ближе к дворцу ей не проехать. Она велела кучеру остановиться на самом краю, где народу было поменьше.

Она вышла из кареты и решилась уже перейти площадь, хоть и не знала, сумеет ли одолеть такую густую и плотную толпу. На её счастье, несколько военных, которые стояли в толпе, узнали её, подняли на руки и понесли поверх голов стоявших на площади людей.

Опустили её только перед самым входом во дворец. Она удивилась, что нигде нет постов и что каждый, кто стоял на площади, мог в любое время войти во дворец и выйти из него. Но это соображение скользнуло в её голове как-то быстро, просто ей было отрадно, что никто не остановил её.

Мельком увидела она своего дядю, канцлера Воронцова. Он пришёл во дворец, заметил Екатерину и спросил её, почему она покинула Петергоф, поскольку сегодня должен был состояться парадный обед. Он ничего не понимал во всей этой ситуации, и Екатерина не стала объяснять канцлеру то, что свершилось. Она лишь знаком показала ему на стопку отпечатанных манифестов, а потом на море голов перед Зимним дворцом.

Воронцова увели. Ему предложили пойти в церковь целовать крест на верность Екатерине. Он не сопротивлялся, послушно присягнул Екатерине в верности, и больше у него не было возможности спрашивать Екатерину о её поведении.

Княгиня добралась до дворца как раз в то время, когда Сенат, Синод и все правительственные чиновники давали присягу, как давали до этого присягу и гвардейские полки. А раз полки доверились Екатерине, поддержали её, то и все высшие чиновники империи вслед за войсками присягнули на верность императрице, с нынешнего дня ставшей самодержицей...

Дашкова поднялась по мраморной лестнице, забитой людьми, бродившими туда-сюда, гвардейцами и горожанами, и очутилась перед громадной тяжёлой резной дверью. Только тут и был караул — на часах стояли гвардейцы Измайловского полка. Но лицо княгини показалось знакомым одному из солдат, и он услужливо распахнул резную высоченную дверь. Екатерина Романовна едва не зажмурилась — настолько много света, солнечного сияния брызнуло ей прямо в глаза. Двухсветная зала поражала обилием солнечных искорок, сверкавших на золочёных воротниках и плечах сенатских деятелей, а от риз, надетых на высших священников Синода и покрытых сплошным узором золота, стреляли сияющие искры.

Золототканые одежды так и светились в огромном море солнечного блеска, и лишь фигура императрицы, стоявшей впереди всех этих раззолоченных чиновников, выбивалась из общего сияния. На Екатерине всё ещё было надето простое чёрное траурное платье, а её густые каштановые косы прикрывала чёрная кружевная шляпа.

Екатерина увидела свою подругу и едва сделала шаг к ней навстречу, как княгиня подбежала к молодой императрице и сжала её в своих объятиях.

Обняла Дашкову и Екатерина. Обе они только и выговаривали единственное:

— Слава Богу! Слава Богу!

Руки их разжались, и Дашкова увидела, что на Екатерине ещё нет голубой Андреевской ленты, а через плечо протянута лента ордена Святой Екатерины. «Как же так, — подумала княгиня, — ведь орден Святой Екатерины был дан ещё молоденькой немецкой принцессе, когда перед свадьбой императрица Елизавета надела его на Екатерину. А знак высшего монаршего достоинства на Екатерине теперь отсутствует».

И Дашкова не растерялась. Рядом стоял её дядя, Никита Панин, воспитатель Павла, уже показавший народу маленького наследника, — Екатерина подхватила Павла из рук Панина и вышла с ним на балкон. На груди Панина голубела лента Андреевского ордена.

Княгиня подбежала к Панину, рывком сняла голубую ленту с его плеча, снова подбежала к Екатерине и водрузила ей на грудь эту ленту. Но ей пришлось снять ленту ордена Святой Екатерины и спрятать её в свой карман.

Только тогда княгиня увидела стопку сложенных манифестов, взяла один из них и поспешила домой, чтобы пообедать, привести себя в порядок и подогнать по фигуре мундир поручика Пушкина, отдавшего ей свой наряд.

Дома она тщательно изучила манифест, отпечатанный ещё ночью в типографии Тауберта по приказу Разумовского, и нашла, что слог его очень хорош и отвечает всем правилам русской теперешней грамматики.

«Божией милостью мы, Екатерина Вторая, императрица и самодержица всероссийская и пр., и пр., и пр.

Всем прямым сынам отечества российского явно оказалось, какая опасность всему государству российскому начиналась самим делом. А именно, закон наш православный греческий перво всего восчувствовал своё потрясение и истребление своих преданий церковных, так что церковь наша греческая крайне уже подвержена оставалась последней своей опасности переменою древнего в России православия и принятием иноверного закона.

Второе. Слава российская, возведённая на высокую степень своим победоносным оружием, чрез многое своё кровопролитие заключением нового мира с самым ея злодеем отдана уже в действительное порабощение. А между тем внутренние порядки, составляющие целость всего нашего отечества, совсем ниспровержены. Того ради убеждены будучи всех наших верноподданных таковою опасностью, принуждены были, приняв Бога и его правосудие себе в помощь, а особливо видев к тому желание всех наших верноподданных, ясное и нелицемерное, вступили на престол наш российский самодержавный, в чём и все наши верноподданные присягу нам торжественную учинили...»