Зато она забрасывала его орденами, чинами, деньгами, одаряла и Григория, и его братьев сверх меры. Какими только должностями не могли похвастать Орловы! Их такое быстрое и удивительное возвышение уже начало вызывать зависть в вельможах и даже в армии...

Французский поверенный в делах господин Беранже писал из Петербурга в Париж:

«Чем более я присматриваюсь к г. Орлову, тем более убеждаюсь, что ему недостаёт только титула императора... Он держит себя с императрицей так непринуждённо, что поражает всех. Говорят, что никто не помнит ничего подобного ни в одном государстве со времени учреждения монархии. Не признавая никакого этикета, он позволяет себе в присутствии всех такие вольности с императрицей, каких в приличном обществе уважающая себя куртизанка не позволит своему любовнику...»

Краснела Екатерина, когда Орлов хлопал её по заду или хватал за руку и рывком поворачивал от собеседника к себе лицом, но никогда ни одного слова упрёка не вырвалось у неё по поводу его поведения.

Наоборот, она была готова на все эти вольности и лишь расхваливала красоту и способности Григория.

Барон де Бретейль свидетельствовал об этом в своих депешах:

«Несколько дней тому назад при дворе представляли русскую трагедию, где фаворит (Григорий Орлов) играл очень плохо главную роль. Государыня же между тем так восхищалась игрой актёра, что несколько раз подзывала меня, чтобы говорить мне это и спрашивать, как я его нахожу. Она не ограничилась только разговором с графом де Мерси (австрийским послом), сидевшим рядом с ней. Десять раз в продолжение сцены, она выражала ему свой восторг по поводу красоты и благородства Орлова...»

Да, она всё ещё была влюблена в него, и хотя уже убедилась, что в государственных делах её избранник ничего не смыслит, но любовь её не хотела ничего замечать, кроме его наружности, его удали и отваги.

Она была настолько щедра по отношению к Григорию, и не только к нему, но и к его братьям, что ничего не жалела для них. Дворцы и дома, поместья и тысячи крепостных крестьян, ордена, чины, звания, деньги так и сыпались на всю эту семью.

Но похоже, что Григорий воспринимал всё это равнодушно, без особенных благодарностей. Даже когда ему дали титул графа, он отнёсся к этому иронически.

Он всё-таки ждал, что Екатерина станет его женой, а он получит титул императора. Но особого честолюбия по этому поводу не проявлял. Он просто ждал, когда Екатерина отблагодарит его самым ожидаемым способом.

И Екатерина едва не сдалась. Уже и в Сенате обсуждался этот проект. И все сенаторы молчали, предоставляя судьбе самой позаботиться о развитии событий. Лишь один Панин, питавший самую яростную ненависть к выскочкам Орловым, нашёл в себе мужество протестовать против предполагаемой женитьбы. Он резко встал со своего объёмистого кресла, прислонился к стене, оставив на ней белое пятно от напудренного парика, и, скрестив руки на груди, с усмешкой произнёс:

— Императрица вольна поступать, как ей угодно, но графиня Орлова никогда не будет российской императрицей...

Сенаторы заметили это белое пятно на обоях сенатской залы и старались потом потереться головой об это белое пятно «для храбрости».

Екатерина твёрдо усвоила, что её брак с Григорием станет причиной новых волнений и, кто знает, может стоить ей российской короны...

Но высказать это Григорию, поговорить с ним на языке рассудка она так и не решилась. Придумала другой ход, чтобы выведать настроение общества, гвардии, армии, которая, как она сама это испытала, могла всё решить, вплоть до смены государя.

Она сразу после переворота вызвала из ссылки своего старого товарища по политическим делам, канцлера Елизаветы Бестужева.

«Алексей Петрович, приезжай, пожалуй, помогай советом», — писала она ему.

Бестужев прискакал в столицу, полный надежд восстановить своё былое могущество. Но пока что ему не находилось дела. И когда Екатерина намёками высказала ему своё пожелание, он сразу решил, что это и есть возможность снова вернуть себе влияние на государственные дела. Он тут же набросал проект указа о предполагаемой свадьбе Орлова и Екатерины и уверил её, что соберёт подписи под этим проектом всех сколько-нибудь влиятельных вельмож. Но главное — он припомнил, что у старого Разумовского, первого фаворита императрицы Елизаветы, имеются, видимо, документы, свидетельствующие о тайном браке его с Елизаветой. Так что нужен лишь указ Екатерины, чтобы объявить об этом всенародно, отплатить Разумовскому всяческими дарами, а также заявить, что этот случай, прецедент, уже был в семье и Екатерина только следует по стопам своей матушки-тётушки Елизаветы...

Екатерина согласилась на этот опыт. Действительно, если существовал этот тайный брак, то Екатерина ничего не теряет, выйдя замуж за Орлова и выставив в качестве аргумента документ о венчании Елизаветы и Разумовского...

Екатерина уехала на коронацию в Москву, где провела несколько недель, поразив старую столицу яркостью и пышностью церемонии, а Бестужев рьяно принялся за дело.

Первый же свой визит он отдал Алексею Разумовскому. Но теперь, чтобы заставить старика сделать необходимые признания, нужен был человек более молодой и такой, который бы служил верой и правдой Елизавете.

Бестужев уговорил бывшего канцлера Елизаветы Воронцова побывать у старого придворного певчего, сделавшего такую необыкновенную карьеру.

Воронцов согласился. Ему казалось, что он так же будет иметь былое величие, если послужит интересам Екатерины, новой императрицы.

Он подготовился тщательно: искусно составил речь, захватил с собой проект указа, написанного Бестужевым, и выехал вечером, чтобы застать Разумовского дома.

Бывший придворный певчий теперь жил совершенно уединённо, предаваясь молитвам и бесконечному чтению Библии.

Воронцов попросил камердинера доложить о своём приходе и тут же получил позволение войти.

В громадной зале, сплошь заставленной драгоценной резной мебелью, мягкими креслами и диванами, столами, накрытыми потускневшими бархатными тканями, сидел возле камина, полыхавшего громадными поленьями, старый человек с седыми волосами и морщинами, прорезавшими его когда-то красивое лицо. Он был одет в потёртый бархатный архалук. На его коленях лежал толстый плед из верблюжьей шерсти, а поверх него толстый том Библии киевского издания на украинском языке.

Разумовский вопросительно поднял на нечаянного гостя глаза, всё ещё живые и ясные.

Воронцов торопливо присел на один из бархатных резных стульев и, почти заикаясь от почтительности, начал свою искусно составленную речь.

Разумовский слушал не перебивая, только изредка ощупывал руками Библию, её кожаную обложку с золотыми обрезами.

Ему щедро заплатят — так истолковал цель своего визита Воронцов, — если он, Разумовский, покажет документы, свидетельствующие о том, что он — официальный супруг Елизаветы и есть даже проект указа самой императрицы об этом.

Разумовский молча протянул руку.

Воронцов в ответ протянул ему свиток с проектом указа. Старик долго читал текст, шевеля губами и продумывая каждое слово.

Указ предполагал возвести его в сан светлости со всеми почестями и преимуществами этого титула.

Разумовский молча вернул Воронцову текст указа, затем медленно поднялся из кресла и отошёл в другой конец большой залы, где стоял огромный дубовый шкаф с многочисленными отделениями и дверцами.

Он осторожно вынул из шкафа большой, окованный золотом чёрный ларец, отнёс его к своему креслу, сел, поставил ларец на колени и начал перебирать лежащие в нём бумаги.

Толстый свиток, обёрнутый в выцветший от времени розовый атлас, был перевязан розовой ленточкой. Старик развязал ленту, развернул несколько толстых листов и тщательно просмотрел их, останавливаясь глазами на каждой строке. Потом, всё также медленно, он поднялся из кресла, прошёл поближе к камину и стал неторопливо бросать в огонь листы из розового свитка. Толстая бумага разгоралась не быстро, сначала темнела и коробилась, затем вспыхивала ярким пламенем.