Елена Петровна опять недовольна. Какой фантазер! Снова он поверил собственной выдумке. Вовсе не эта операция предрешила их будущее.

— Ты заговорил о своих чувствах ко мне значительно позже, — напоминает она ему, — и при других обстоятельствах.

Из медсанбата ее перевели на медпункт аэродрома. Был жаркий полдень. Летчики, вернувшиеся с полета, отдыхали. Два лейтенанта устроились в траве за шахматной доской. Сигнал тревоги застал их в решающий для партии момент. Особенно не хотелось покидать доску младшему лейтенанту, и он на ходу сказал Елене Петровне: «Присмотрите за шахматами, партия эта — моя, ему осталось только два хода, мы вернемся и доиграем». Она обещала присмотреть и на всякий случай записала расположение фигур. В тот же день ей пришлось увозить младшего лейтенанта в медсанбат. У него был разбит позвонок, и смещение в позвоночнике могло привести к поражению спинного мозга. Она уложила его животом вниз на плащ–палатку, подвешенную гамаком внутри машины, подложила подушек на сиденье и на пол на случай, если гамак сорвется. В дороге она много с ним говорила, вспоминала, недоигранную партию и сунула ему в карман чертежик с расстановкой фигур на доске. В медсанбате хирург Андрей Ильич долго рассматривал рисунок Елены Петровны, но не мог из него узнать, как близок был летчик к выигрышу. Она записала расположение фигур лишь одной стороны — стороны младшего лейтенанта.

— Вы этой шахматной историей, — сказал ей тогда Андрей Ильич, — растрогали меня. Я никогда не буду счастлив без вас.

Именно этот случай, а не какой–нибудь другой предопределил их будущее.

— А теперь, — мягко стукнув кулачком по перилам, говорит она, — довольно. Вернемся к природе.

Это значило, что вопрос исчерпан, и только ей одной позволено будет вернуться к нему.

Растроганные воспоминаниями, они взялись за руки, молча обошли палубу и, словно сговорившись, опустились на прежнюю скамью.

— Ты не находишь, что пора завтракать? — спросил он, поглядывая в сторону ресторана.

— Нахожу, и давно…

Он не дает жене договорить и увлекает ее за собой к гостеприимно распахнутым дверям, за которыми еидны накрытые столики. Они долго выбирают себе свободное место и усаживаются рядом у широко раскрытого окна, откуда видны и правый и левый берег. Некоторое время они молча сидят друг подле друга, глядят на реку, и глаза их невольно встречаются. С палубы доносится чья–то песня, ровная и спокойная, как Волга; песня умолкает, и тишину колеблет стук тарелок за соседним столом.

— Взгляни, как различны эти берега, — задумчиво говорит Андрей Ильич. — Справа ни признака жизни: дороги и тропки пусты, ни проезжего, ни прохожего, только тени облаков бродят по лугу, да в балочке за извилистой дорожкой должны водиться птички. И те не поют, им не до песен, в каждом гнезде слишком много голодных ртов. Зато на левом берегу все кипит и радуется.

Он произносит это с такой уверенностью, что Елена Петровна скорее бессознательно, чем с интересом, оглядывается. Насколько хватает глаз, слева тянутся отцветшие луга, перемежаясь с плотной стеной бурого камыша. Изредка ветер приносит оттуда запах свеже–го сена и аромат запоздавших цветов. Никаких признаков оживления, да еще кипучего, нет.

— Я не вижу там… ни кипения, ни радостей, это, должно быть, померещилось тебе.

Как можно не замечать того, что так очевидно…

— Неужели ты не слышишь восторгов кузнечика? Из–под каждой травки льется его песня… В стороне от рощицы, на скрипучем возу сена восседает паренек и голосит на всю степь.

В ответ раздается ее тихий переливистый смех. Ему кажется, что все в ней, начиная от ее светло–голубых глаз до каждой веснушки, смеется.

— Откуда ты взял, что воз скрипит и парень голосит на всю степь?

Надо же что–нибудь подобное придумать?

— Воз, может быть, и не скрипит, — быстро соглашается он, — но в книгах, обычно, все возы не смазаны, и парень не может не голосить. В такой день да на пахучем сене не запеть… А что творится в садах! Вон они кромкой тянутся у горизонта. Поспела вишня, луга и рощи усыпаны земляникой, смородины не оберешься…

— Не разглядел ли ты, кстати, какого она цвета — красная или черная?

— Черная, — следует уверенный ответ, — тут красной не разводят. Всюду кипит жизнь: резвятся телята, не удержать их в стаде. Даже ленивые коровы время от времени задирают головы кверху и с удовольствием хлещут себя хвостом по бокам.

Тут Елена Петровна останавливает его: на всем побережье ни одной коровы, — где он разглядел их целое стадо?

— Я что–то не вижу твоих резвых телят, дай и мне на них полюбоваться.

Он отрицательно качает головой — она требует от него невозможного.

— Стадо осталось за поворотом, ты можешь увидеть его с кормы. Поторопись взглянуть на старенького рыболова с засученными штанами, иначе он уйдет со своим уловом, и ты опять усомнишься, был ли он здесь на берегу.

Нет, ей не угнаться за его фантазией!..

Официант принес сливки, кофе, груду нарезанного хлеба и направился было к прилавку за оставленной на подносе закуской, но Андрей Ильич жестом остановил его и что–то шепнул на ухо. Словно не замечая лукаво склоненной головки жены, он с серьезным видом передвигал посуду на столе и перекладывал салфетки. Сегодня его черед заботиться о хозяйстве, но где уж в таких хлопотах за всем уследить?

На столе появляются сыр, масло и отдельно на большом блюде румяная, вкусно пахнущая кулебяка. Елена Петровна, сложив на груди руки, как это делают дети, восхищенные неожиданным подарком и в то же время встревоженные опасениями, как бы кто–нибудь не посягнул на него, — попеременно переводит глаза со стола на мужа.

— Спасибо, дружок! Что, кулебяка с рисом?

Он деловито придвигает к ней блюдо и говорит:

— С рисом и гусиной печенкой. По особому заказу, сделанному вчера в двенадцать ноль–ноль.

— Еще раз спасибо, — тихо произносит она. — Не слишком ли много, когда мы это съедим?

Она не удержалась и, отломив кусок кулебяки, поспешно сунула его в рот. Андрей Ильич терпеливо ждал, когда она похвалит пирог, как вдруг Елена Петровна судорожно схватилась за грудь и из глаз брызнули слезы. Она движением руки показывала, что не может проглотить кусок, и глазами искала на столе воду.

Он бросился к прилавку буфета, налил из первой попавшейся бутылки вина и дал ей выпить. Она сделала несколько маленьких глотков, облегченно вздохнула и улыбнулась.

— Боже, какая я обжора! Ну, кто не знает, что гусиную печенку следует есть маленькими кусочками и обязательно запивать водой!

Она виновато улыбнулась, налила в кофе сливок и тут только заметила, что муж смотрит на нее с нескрываемым чувством тревоги.

— Что с тобой, Андрюша, ты на себя не похож. Можно подумать, что не я, а ты поперхнулся, — с упреком протянула она. — Начнем завтрак сначала. Будем есть маленькими кусочками и все запивать: кусочек кулебяки и глоток сливок, крошку бутерброда и глоток кофе, осторожно, не спеша, чтобы никого не пугать… На всякий случай примем атропин.

Елена Петровна не подозревала, как своим поведением все больше усиливала тревогу мужа и вызывала у него самые тяжелые подозрения. Зачем ей понадобилась эта длинная тирада и шуточный разговор с собой? Она словно заглаживала какую–то серьезную ошибку, но какую?

Разноречивые чувства волновали Андрея Ильича. Он вспомнил многое такое, чему раньше не придавал особого значения, сопоставил прежние наблюдения с тем, что только что произошло, и пришел к заключению, что жена скрывает от него какой–то тайный недуг.

Елена Петровна вынула из сумочки, которую носила на длинном ремне через плечо, небольшой флакон, вылила из него несколько капель в стакан и выпила.

— Вот и все, — с подчеркнутой беспечностью проговорила она, — маленькое сужение пищевода, нейрогенного характера, или, как говорят наши больные, «на нервной почве».

«Почему именно нейрогенного характера?» — хотел он ее спросить, но удержался.

— Надо проделать рентгенологическое обследование. Атропин — плохой помощник в таких делах.