Ардалион Петрович в те годы казался Евгении Михайловне строгим и взыскательным ко всему, что касается собственного достоинства и чести других, нетерпимым ко всякого рода уловкам, притворству и обману. Он не скрывал от нее, как трудно порой оставаться верным себе и не обольщаться случайной удачей и как велика сила дурных побуждений и чувств. В этих испытаниях, уверял он ее, ему служили поддержкой примеры Михаила Александровича и его благотворные советы.

Болезнь жены открыла профессору новые достоинства у своего любимца сотрудника. В продолжение трех месяцев, покуда жизнь больной находилась в опасности, Ардалион Петрович заменял ей врача, медсестру и няньку. Он по многу раз в день являлся то с тем, чтобы передать новое лекарство, кем–то подсказанное ему, то проверить его действие, еще раз взглянуть на кривую температуры и кстати обсудить меню очередного питания. В часы кризиса он не отходил от больной и не допускал к ней вконец измученную Евгению Михайловну.

Больная благополучно встала с постели, а месяц спустя скоропостижно умер профессор Лиознов.

Снова Евгения Михайловна могла убедиться, какого ценного друга приобрела семья. С удивительным искусством и превеликой чуткостью Ардалион Петрович сумел ослабить удар, постигший семью, смягчить первое смятение, утешить и успокоить вдову и дочь. Избегая объяснений и расспросов, он возложил на себя заботы о доме и приспособил семью к новой жизненной обстановке. Когда возникло опасение, что в освободившуюся комнату могут вселить чужого жильца, Ардалион Петрович и эту тревогу рассеял — он получил ордер на свое имя и поселился у своих друзей.

Евгения Михайловна как–то в шутку сказала ему:

— Вы, я вижу, задумали заменить мне отца.

Он покачал головой и, как ей показалось, многозначительно произнес:

— Кто знает, кем я здесь буду… — Он спохватился и с шутливой интонацией добавил: — Чтобы стать вашим отцом, я должен еще понравиться вдове…

У каждой девушки свои мечты и грезы о любимом, но как меняются они в различные годы жизни! Вчерашний герой со всеми желанными атрибутами красоты и силы, цвета глаз, волос, черт лица, роста и манер, прочно утвердившимися в девичьем воображении, вдруг утрачивает свою привлекательность. Сколько нежных привязанностей раннего детства и более поздней поры въедаются в сердце на вечные, казалось, времена, а многие ли из них доживают до зрелого возраста? Слишком часто фантазия неспокойной юности навязывает сердцу случайные образы со страниц книг и театральных подмостков и вытесняет истинные чувства, дарованные природой. Пройдут годы, с ними радости и испытания, опыт отвергнет плоды незрелого сердца, влечение к внешней красе сменится тяготением к характеру, к тем его чертам, которые жизненно необходимы девушке.

В ранних грезах Евгении Михайловны образ любимого имел точные очертания: обязательно высший рост, правильные черты лица, сила и решимость в движениях. На выставках живописи она подолгу простаивала перед полотнами, любуясь статной и крепкой фигурой, словно примеряя, какой из них ближе к образу, живущему в ее мечте. Иного рода ухаживатели, какие бы добродетели ни украшали их, не привлекали ее. Что толку в юном мудреце, чей рост остановился на сто шестидесятом сантиметре?!.

Менее определенны были представления Евгении Михайловны о том самом чувстве, которое ей принесет ее совершенный избранник. Ни сама она, ни кто другой толком не знали, как выглядит любовь, как ее отличить от чего–нибудь другого.

Идеальный портрет, сложившийся в мечтах Евгении Михайловны, с годами не поблек, но к внешним качествам избранника запросились дорогие ей черты характера отца, его страстная вера в доброе начало человека и готовность бескорыстно служить ему. Хотелось, чтобы с завидным ростом милого образа соперничали его возвышенные порывы и не менее высокие достоинства души; чтобы правильные черты лица не искажались притворством и ложью; статная и крепкая фигура не сгибалась перед невзгодами; красивая голова не склонялась, а гордо возвышалась над дурной средой. Сказалось воспитание с его суровой правдой о высоком призвании людей служить примером добра и чести. Благодатные внушения стали ее второй природой.

Евгения Михайловна поверила, что в Лозовском она нашла осуществление давней мечты: идеальная внешность и рыцарство. Его чистые помыслы, верные науке, и любовь к людям пробудили в ней чувство тем более сильное, что в Семене Семеновиче ей виделась душевная красота отца.

Лозовский отверг ее любовь, пренебрег ее готовностью разделить его печальную участь. Опасения подвергнуть девушку испытаниям и жизненным лишениям в далекой глуши прозвучали, как ей казалось, неискренне и тяжко уязвили ее. Недобрые подозрения укрепили и усилили горечь обиды.

Ардалион Петрович не походил на того, кого Евгения Михайловна в своих мечтах боготворила. Он не был строен и высок, не был крепок и силен — наоборот, изрядно слаб и непривлекателен. Зато он сдал экзамен на звание друга, человека большой души. Он спас ее мать, был верен отцу и не изменил их дочери. Он никогда не говорил ей о своей любви, но этому чувству оставался верным. С тех пор как Ардалион Петрович занял кафедру отца и определил ее к себе на работу, она могла убедиться, что нравственные традиции Лиознова, воспринятые преемником, по–прежнему здесь сильны. Он стал ее учителем и, не в пример Лозовскому, сумел многому обучить.

Таково было начало, остальное довершило время. Она была ему благодарна и хранила признательность за то, что, щадя ее самолюбие, он при ней не заговаривал о Лозовском. Он в свою очередь воздавал ей должное за приятные минуты, проведенные с ним в кругу его любимых котят. Оба были привязаны к этим забавным животным. Немало радостей, наконец, приносили им посещения портных — мастериц шить модные платья или изящные меховые жакеты, которые так нравились обоим.

Что бы ни говорили, земные блага обладают неукротимой силой притяжения. Трудно хрупкому чувству предубеждения устоять перед зрелищем самоотверженной любви, сопряженной с грядущим благополучием.

Что же стало с образом, некогда утвердившимся в сознании Евгении Михайловны? Ведь Пузырев на него так мало походил.

Случилось, что человек, казавшийся ей неприглядным и даже вызывавший нечто вроде неприязни, все больше нравился ей. Она готова была поверить, что печать физического несовершенства не умаляет, а возвышает его. Так сабельный шрам, добытый в жестокой, но справедливой борьбе, подобно высшей награде украшает героя и смельчака. Пусть Ардалион Петрович и ростом мал и лицом нехорош, но это ли в человеке главное?..

Шли годы. Евгения Михайловна не жаловалась на свою судьбу, но у рыцаря добра и великодушия обнаруживались все менее привлекательные черты. Он любил прихвастнуть, чуть–чуть преувеличить одно и в такой же мере преуменьшить другое. Повторялось это не часто и по самому неважному поводу. Так, награжденный значком «Отличника здравоохранения», он тотчас вмонтировал свою удачу в петлицу пиджака и, сменяя костюмы, не забывал украсить их этим знаком внимания высокой инстанции. История о том, что предшествовало награде, несколько варьировалась в изложении Пузырева и в отдельных случаях напоминала повесть о подвиге, за который одаряют бессмертием.

Взгляды Ардалиона Петровича на искусство были не безупречны и все больше расходились с представлениями Евгении Михайловны. Назначение театрального зрелища он объяснял так:

— Искусство должно смягчать тревогу души и уносить ее в мир веселья и радости. С этим лучше других справляется оперетта. Спектакль идет в живом темпе, все влюблены и немного глуповаты, говорят друг другу такое, чему ни зритель, ни артисты не верят, поют и пляшут, вернее — скачут, вызывая этим непрерывный смех… Хороша эстрада, а на ней Аркадий Райкин — великий мастер разгонять скуку. Наговорит, насмешит — кого надо отчитает, расправится. Лучше не надо… Очень хороши отечественные кинокартины! От них не загрустишь, каким бы ни было начало, справедливость восторжествует, а страдания будут щедро вознаграждены… Многим нравится опера и балет, нравятся и симфонии Чайковского. Что ж, на вкус и цвет товарища нет… Есть же люди, которым и сатира по душе!..