Я был горд, что тоже являюсь таким же русским, как и наши бойцы, и так же, как и они, приложил руку для того, чтобы ковать победу. Я горд этим и до конца жизни буду гордиться, что принимал участие в защите Родины, в Великой Отечественной войне…

Доложили о готовности ВЧ-связи. Я сел писать в Москву короткое донесение, в котором изложил, что нахожусь в Лихтенбергском районе Берлина, описал встречу с узниками разных национальностей концлагеря, затем станцию берлинского метро и находившихся в нем жителей Берлина.

Соединился с Москвой и передал по ВЧ эту записку в НКВД СССР. По опыту прошлых событий, я уже знал, что после такого донесения нельзя уезжать, так как могут вызвать.

И действительно, не успел Тужлов вскипятить чай, как раздался звонок по ВЧ. Я поднял трубку, и телефонистка сказала: будете говорить по «большой молнии».

В трубке я услышал голос Поскребышева (помощник Сталина). Он спросил, откуда я говорю. Я ответил: «Из Берлина». Что-то еще видимо хотел сказать, но трубку взял Сталин.

Я услышал голос Сталина: «Откуда вы говорите?» Я отвечаю: «Из Берлина». — «Как так из Берлина, ведь еще Берлин не взят». Я говорю, что Лихтенбергский район является одним из первых районов, в который вступили наши войска. Штаб командующего армией генерал-полковника Берзарина также находится недалеко от дома, где я нахожусь.

Товарищ Сталин на это говорит: «А от Жукова нет донесения, что войска уже ворвались в Берлин». Я сказал, что, очевидно, сегодня будет. Он попрощался и повесил трубку. Я тут же позвонил по телефону Жукову, сказал об этом разговоре и посоветовал ему послать донесение Верховному, чтобы знал об этом.

Какая радость — мы в Берлине! Ну, теперь-то мы добьем фашистов. На Берлин у нас нацелены: 5-я ударная армия генерал-полковника Берзарина, в обход 2-й гвардейской танковой Богданова, и 3-я ударная армия генерала Кузнецова В. И., и 8-я гвардейская армия Чуйкова.

Ночью я почти не спал от грохота артиллерийских снарядов. Как потом я утром выяснил, командир батареи приказал командирам орудий всю ночь стрелять попеременно по рейхстагу, а сам лег спать.

И вот командиры орудий, соревнуясь между собой, всю ночь лупили по рейхстагу. Надо было представить, какой грохот был при каждом выстреле, когда стреляло тяжелое орудие возле дома.

Утром 22 апреля, наскоро позавтракав, мы выехали в направлении Рейхстага. Как раз в это время танки продвигались вперед, а под их прикрытием двигалась пехота. Наша авиация прилетала на небольшой высоте на бомбежку Берлина. В небе были видны отдельные разрывы снарядов зенитной артиллерии немцев, которые расположились в центре города.

За весь день я видел только три немецких бомбардировщика, которые беспорядочно разбрасывали бомбы над Берлином в расчете на то, что там могут оказаться русские войска. Но это была уже не та авиация — наглая немецкая авиация, которая на бреющем полете преследовала отдельные группы наших солдат и даже отдельные автомашины. Жителей Берлина почти не было видно.

Отдельные немцы выглядывали из подворотни или встречались изредка дворники в парадной форме, да и те при подходе наших танков или войск старались укрыться во дворах. Разрушенных домов было порядочно, но не так, как я ожидал. Количество вылетов в предыдущие дни на Берлин было столь велико, что, мне казалось, половины Берлина нет.

Поздно вечером, вернувшись в тот же дом, я позвонил в Москву и коротко проинформировал об обстановке. Рано утром 23 апреля опять выехал в город.

Продвигаясь вперед, мы попали под обстрел, я даже и не понял, нашей артиллерии или немецких самолетов, гул которых слышался, и заскочили во двор большого дома. К нам подошла немка лет 45, раскрасневшаяся со слезами на глазах и начала что-то говорить. Я сказал переводчице из штаба армии (которую взяли с собой у Берзарина), чтобы перевела. Переводчица, девушка лет 22-х, покраснела и сказала: «Жалуется на наших солдат».

В течение последующих пяти дней войска 1-й и 2-й танковых гвардейских армий, а также 3-й, 5-й и 8-й ударными армиями бились за овладение Берлином. В центре Берлина сопротивление немцев усилилось, особенно когда наши войска вышли к реке Шпрее, с высокими берегами. Немцы мосты через этот канал прикрывали артиллерийскими орудиями. Многие здания были превращены в крепости, где засели немцы, а между домами были сообщения, через которые снабжались оружием.

Нужно сказать, что бой в городе — необычное явление, а тем более эти бои неудобны в условиях Берлина, где прямые улицы простреливаются во всю длину. Поэтому я считаю, что совершенно правильно было принято решение командармами Берзариным, Чуйковым и Кузнецовым просачиваться отдельными мелкими пехотными подразделениями, овладевая дом за домом, стремясь к основной цели — Рейхстагу, хотя он не представлял ничего особенного. 24 апреля мы были уже у рейхсканцелярии.

Взятие Рейхстага, как я себе представляю, это, собственно говоря, символ Победы, свидетельствующий о том, что столица фашистской Германии взята, а тем самым Германия должна капитулировать. И как оказалось, особенных укреплений вокруг Рейхстага немцы не возвели, но сопротивление было оказано значительное, которое длилось до 2 мая утра. И особенную неприятность создавала река Шпрее с ее высокими каменными берегами.

В течение двух дней 29–30 апреля мы за танками продвинулись в район, где находилась рейхсканцелярия Гитлера.

Наши войска 3-й ударной армии и 5 гвардейской армии бились днем и ночью, сменяя друг друга. В эти дни мы шли вместе с бойцами, с тем чтобы выполнить указание Верховного и захватить Гитлера и его головорезов.

Судя по сопротивлению, видно было, что немцы все, что у них было и не разбежалось, бросили на оборону этих кварталов Берлина. Было много раненых и убитых наших бойцов. Особенно раненных осколками от мин и камней.

Наконец к вечеру, 30 апреля, мы добрались почти вплотную к рейхсканцелярии, и виден был Рейхстаг.

Ночью автоматная стрельба несколько утихла, но артиллеристы долбили по плану, методично.

В ночь на 1 мая поспал немного в бронетранспортере и, как только стало светать, опять в роту, которой была поставлена задача овладеть рейхсканцелярией.

Самое неприятное было — это перебежки от дома к дому. Немец сидит и видит, что бежим и сразу огонь из автомата, а нам-то бежать. Да и пули довольно неприятно шлепаются с визгом в стены домов.

Весь день 1 мая бились наши бойцы. Подразделения, которые шли к Рейхстагу под прикрытием танков, уже подошли к Бранденбургским воротам, и мы видели колонны этих ворот, а правее их — здание Рейхстага. Нам было обидно, что никак не можем прорваться в рейхсканцелярию, туда, где должен быть Гитлер.

1 мая я на бронетранспортере поехал в дом, где уже ночевал одну ночь, так как там была ВЧ-связь.

Созвонился с начальником штаба фронта Малининым М. С., который рассказал, что сегодня днем на КП к Чуйкову прибыл начальник генерального штаба сухопутных войск Германии генерал Кребс* для переговоров с Верховным о перемирии…

Кребс показывал завещание Гитлера, что он уходит из жизни (застрелился) и всю власть передает гросс-адмиралу Деницу*. Завещание подписано Гитлером и свидетелями. Затем М. С. добавил, «так что, Иван Александрович, тебе Гитлера живым уже не взять».

Мне стало как-то неприятно, что живым не взять. Я спросил М. С., а когда Гитлер застрелился? Он ответил — вроде днем 29 апреля. Тогда я еще спросил у него, от имени кого же приехал Кребс. М. С. ответил: «От заместителей Гитлера — Бормана и Геббельса, с тем чтобы вести переговоры о перемирии с Красной Армией».

Ну, а дальше переговоры развивались так. Когда Чуйков доложил Георгию Константиновичу Жукову о прибытии Кребса и его полномочиях вести «на равных» переговоры, как с законным немецким правительством (Геббельс и Борман), Георгий Константинович Жуков посылает для переговоров Соколовского Василия Даниловича (1-й заместитель командующего фронта). Василий Данилович уточняет, где находится Дениц, оказывается, в Мекленбурге.