Позже мне т. Сталин звонил, а один раз меня вызвал Берия и творит: «Ну, что нового?» Я сказал, что проверял каждый шаг Федосеева и жены, начиная с 1945 года, и ничего подозрительного на шпионаж нет. Поэтому составляю обвинительное заключение о привлечении к ответственности за злоупотребление служебным положением и записку в ЦК т. Сталину об этом.

Берия сморщился, но ничего не сказал. Я ушел. Через три дня все сделал и послал в ЦК. В записке указал, что по ст. <109> Уголовного кодекса за это полагается нести ответственность. Мне и это казалось суровой мерой, хотя и справедливой.

Через два дня звонит Абакумов: «Здравствуй!» Я ему холодно ответил. «Хозяин велел передать дело Федосеева в МГБ. Я сейчас пошлю следователя по особо важным делам». Я ответил: «Посылай»[386].

Потом я позвонил Поскребышеву, перепроверил, было ли такое указание т. Сталина, он что-то пробурчал. Тогда я говорю: «Может, мне самому у него спросить, так как я на Абакумова не надеюсь». Поскребышев ответил: «Не надо».

Мне все стало ясно, Сталин недоволен моей «мягкотелостью» и тем, что я не послушался его и не закончил дело по статье шпионаж.

Ну, как я мог это сделать! Это пойти против своей совести, против убеждения в угоду ложного мнения. Не могу. Вместе с этим я чувствовал, что надо мной надвигается гроза. Дело попало к моему врагу, и он постарается сделать все, чтобы меня скомпрометировать. Настроение жуткое.

Круглову вкратце рассказал, он тоже загрустил. Дело передал следователю МГБ. Будет вести какой-то новый начальник следственного отдела Рюмин*. Вот накрутит. Ну, а что я могу сделать? Ничего. Хоть бы отстали от меня и никуда больше не посылали и ничего не поручали.

Я смотрю на других заместителей МВД, сидят, годами почти никуда не ездят, и все хорошо. Более того, есть министры, по 5–6 лет работают министрами, ни разу не были у т. Сталина, и даже когда их снимают, тоже без вызова. Мне кажется, так спокойнее. Я понимаю в этих случаях их переживания, когда без объяснения, без вызова снимают, но и то это лучше, чем с шумом и руганью. Ну что ж, поживем — увидим.

Время бежит неумолимо. Пробежало лето. Я уже был в отпуске в Сочи. Вроде неплохо отдохнул за 9 лет первый раз, до этого не приходилось.

В Сочи был интересный момент. Один раз, вечером, к нашему домику, где мы отдыхали с женой, подошла машина — «паккард» с журавлем. На «паккардах» таких ездили члены Политбюро ЦК. Офицер вышел, спросил меня и поведал просьбу тов. Сталина приехать к нему на дачу, а у меня военного костюма не было, пришлось в штатском.

Когда поднялись на гору, где расположена дача № 1, навстречу вышел Поскребышев и провел меня на веранду, где находились тов. Сталин, Маленков, Молотов, Берия, Микоян, Булганин.

Поздоровались, тов. Сталин, обращаясь ко мне, говорит: «Мы вас побеспокоили по такому вопросу. Тов. Соколовский из Германии донес, что к нему обратился профессор авиационщик Танк из Западной зоны с предложением своих услуг в деле развития авиационной, реактивной промышленности в СССР. Он может 2–3 года работать у нас по договору. Каково ваше мнение?»

Я по лицам присутствующих понял, что они этот вопрос уже обсудили и имеют свое мнение. Вот тут и попробуй угадай.

Ну, я сразу думаю, что угадать не угадаешь, поэтому лучше сказать свое мнение прямо, как думаю. И я сказал, что вряд ли с этим стоит соглашаться. Я думаю, тов. Хруничев и без него обойдется, так как мы же вывезли еще специалистов по реактивной технике, профессора Бааде и др. Да к тому же не исключаю, что его американские хозяева сами посылают. Меня перебил тов. Сталин и, обернувшись к присутствующим, говорит: «А я что вам говорил?» Все молчат. «Правильно Серов говорит».

Далее я продолжал: «Побудет у нас 2 года, узнает уровень нашей техники, уедет туда и все доложит американцам». Тогда Сталин перебил меня и сказал: «К черту, он нам не нужен», и пошел.

Я был доволен, что сошлись мнении, члены Политбюро смотрели на меня сдержанно. Затем тов. Сталин в соседней комнате заказал по ВЧ Берлин и вызвал тов. Соколовского, которому сказал, что «мы советовались с Серовым, профессор Танк нам не нужен». Потом тоже позвонил тов. Хруничеву и сказал: «Мы советовались с Серовым и решили не брать Танка»[387].

После этого тов. Сталин зашел на веранду и спросил, что я здесь кроме отдыха делаю. Я сказал, что был в горотделе МВД и других организациях, подведомственных МВД.

А. И. Микоян после этого стал высказывать тов. Сталину свои соображения по организации хозяйств в Крыму и на Кавказе по выращиванию овощей и фруктов, при этом он высказывал предложения использовать в качестве рабочей силы военнопленных немцев и итальянцев, которые хорошо это могут делать.

Сталин, видимо, знал, что Главным управлением лагерей военнопленных ведаю в МВД СССР я, и сразу спросил мое мнение по этому вопросу.

Я подумал и сказал, что вряд ли целесообразно пускать немцев в глубь нашей страны, особенно на Кавказ, так как через год-два все равно их придется распускать по домам, часть которых окажется в зонах у американцев и англичан. Тов. Сталин, обращаясь к А. И. Микояну, сказал: «Пожалуй, тов. Серов правильно рассуждает». Анастас Иванович согласился[388].

И затем они закончили обсуждение других вопросов и стали подниматься. Я при выходе взялся за шляпу и хотел проститься, так как время было уже 22 часа. Тов. Сталин говорит мне: «А вы что, не хотите с нами пообедать?» Я поблагодарил, а сам думаю, какой обед в 10 часов вечера? Поскребышев забрал у меня шляпу и сказал: «Мой руки».

Когда, помыв руки, пришли в столовую, там был сервирован стол закусками, а сбоку стоял другой столик, на котором были накрыты супники с первым. Обслуживающих не было.

Сели за стол, и тов, Сталин спрашивает: «Ну, что будем пить, есть молодое вино Маджари, давайте его». Ну, все поддакнули. Причем наливал сам, да большими фужерами.

Сам же произносил тосты, называл своих приближенных их кличками «главный хлебороб» (Маленков), «прокурор» (Берия), «дипломат» (Молотов), «главнокомандующий» (Поскребышев) и т. д. (Поскребышев в гражданскую войну командовал батальоном, сам он мордвин.). Ну, за меня просто: «За тов. Серова».

Я, как не имеющий опыта к выпивкам, после первою фужера опьянел, и давай разбавлять боржоми, а тут тосты один за другим[389].

У меня от жары в комнате, да видимо и от молодого вина стало живот пучить, но держался храбро.

В конце обеда я допустил глупость, тов. Сталин взял бутылочку водки, настоянную малиной свежей, и стал разливать всем, приговаривая, что водка осадит Маджари и голова будет свежей. Когда он протянул ко мне бутылку, я поблагодарил тов. Сталина и отказался, накрыв рукой рюмку.

Он на меня посмотрел сердито и говорит: «Вы что, боитесь, что отравим вас?» Только тогда я сообразил, что глупость сделал, да и сидевший рядом Булганин толкнул меня под бок, после чего я сам протянул рюмку с извинениями.

В общем, вышли из-за стола в 4-м часу утра, да и то тов. Сталин говорит: «Ну, что, пройдем на веранду и там покушаем фруктов и выпьем вина».

У меня глаза на лоб полезли. Думаю, куда же дальше пить и есть? Но потом Маленков подошел к нему со сводкой заготовок хлеба, а за ним Молотов и другие стали заговаривать тов. Сталина, чтобы отвлечь его от продолжения пить вино, и через 10 минут попрощались и разъехались.

Вспоминая об этом, мне понравилась простота и непринужденность обстановки, отсутствие посторонних и хозяйничанье всех гостей. Тов. Сталин после закусок первым подошел с тарелкой к столику и говорит: «Ну, кто хочет похлебки, наливай!» Налил себе, и мы последовали его примеру.

После первого он нажал кнопку на стене, вошла девушка, и просто спросил ее, что у нас на второе. Она, не смущаясь, назвала форель жареную и вареную. Берия сказал, что вареная вкуснее, тогда тов. Сталин ответил: «Вы всем принесите жареной, а Берия никакой не давайте». В конце та же девушка принесла и вареную форель.