– Пока они не опомнились и не стянули в этот район дополнительные силы, пока не закупорили дороги, нужно чесать отсюда на Шлиссенгард, через него на Радшен, – предложил Машков, зажимая окровавленной ладонью бок, но в темноте салона машины никто не заметил его раны.

– Через городишко нельзя, там придется шухер устраивать, а нам лишняя буква в ребусе не нужна, – заметила Пешкова, – лучше в обход, по полям и мимо населенных пунктов.

– Точно. Правильно, Лизок! – Селезень на очередном ухабе нечаянно толкнул раненого товарища, отчего тот застонал и грязно выругался.

Теперь все узнали, что сержант схлопотал пулевое в область левого нижнего ребра и теряет много крови. Остановились, принялись оказывать ему медпомощь, Сергачев тем временем выполз на карачках из машины, и его начало рвать.

– Ничего, отец, это только начало! – постарался приободрить ветерана Селезень, разбиравший оружие и укладывавший его в салоне удобнее. – Вижу, пришлось тебе пободаться с фрицем?!

– Животину… ему… вспорол… Кишки все… – блеял сквозь тошноту ветеран, громко рыгая и бранясь.

– Ну вот. А говорил, что не приемлешь резню этих собак, что непутево кромсать их!

– Так я ж… я не специально… Случайно я… Вышло так.

Бойцы недоуменно переглянулись, бледный Машков утер пот со лба, поблагодарил Лизу за перевязку, отпил глоток шнапса из офицерской фляжки, подумал и выпил еще.

– Все, харэ тут слюни и сопли жевать! Все в машину.

Селезень сменил ослабевшего Сергачева за рулем, и «Хорьх» снова стал набирать скорость. Пешкова подсвечивала фонариком карту в руках сержанта, а тот внимательно смотрел топографию и изучал все окольные дороги вокруг Шлиссенгарда.

– Радшен – это промежуточная станция на маршруте между Тильзитом и Инстербургом, – пробурчал вдруг Сергачев, утиравший взмокшее лицо, – можно будет повредить их эшелоны и пути, стрелочные переводы искорежить. Я помогу.

– Серега, сколько у нас взрывчатки осталось?

– Ну… Пару локомотивов попортить точно хватит. Есть же еще гранатомет, сколько его можно таскать?!

– Сколько надо, столько и будем таскать! Все, слушаем меня, – сержант уселся удобнее, морщась от боли, – из меня маленько не боец сейчас, очухаюсь, встану в строй. Пока я буду водилой на этом лимузине. Достигнем Радшена, Степаныч занимается ликвидацией стрелок, семафоров, прочей железнодорожной атрибутики. На все полчаса. Лизка ищет связь, по пути устраняя солдат и обслугу. Селезень, тебе шумнуть порядком нужно. Взорвать все, что можно. Чтобы завтра газеты немецкие орали на всю их Германию о налете и ущербе от советских партизан. Ясно?

– Так точно.

– Есть.

– Вот и все. Потом сливаем машину, уходим лесом на Инстербург. И нужно жить, братцы-кролики! Жить. Иначе нам не довести дело до конца. Если кто погибнет, оставшиеся должны… обязаны завершить операцию. Вы слышите?

– Да все ясно, Вась! Понимаем.

Машков вытянулся по диагонали между задними сиденьями, снова отхлебнул из фляжки и закрыл глаза. Лиза сжала его кулак в своих ладонях и пустила слезу. Сергачев уставился в окно и всматривался в темень мелькавших кустов. Все прекрасно понимали, что судьбы их короткие, а дело важное. Что операцию нужно закончить во что бы то ни стало, любой ценой. Ценою своих жизней!

– Командир, слушай… Дай мне пошухерить, а? Не, ну серьезно!

– Любишь эффекты, Серега? Ты же у нас скрытный боец, мастер тихой охоты. Зачем тебе такой риск?

– Блин, хочу феерии, азарта, хочу показать этим козлам, что мы, советские диверсанты, не только за спиной втихоря умеем колоть. Товарищ сержант?

– Смотри, Серега, чтобы мне живым вылез оттуда! Работай.

– Так точно, командир! Вылезу, сделаю. Есть!

Селезень с неописуемым воодушевлением стал навешивать на себя гранатомет с боекомплектом к нему. И это в придачу к навьюченному сидору с взрывчаткой и ППШ с подсумком, набитым трофейными гранатами. Парень буквально согнулся под тяжестью снаряжения, но резво утерся, подмигнул товарищам и, пригибаясь от непосильной ноши, поперся через железнодорожный путь на ту сторону.

Пешкова держала его винтовку с оптикой, обмотанную грязной ветошью, и смотрела вслед бойцу. Он оставил ей на временное хранение свое детище, решив, что в близком бою и закладке взрывчатки она будет только мешаться. Девушка нежно погладила ствол оружия, отгоняя горькие мысли, упорно лезшие в голову.

– Все, бойцы, по местам. Уже утро, скоро фрицы кофей начнут принимать. Ща мы им устроим утренний рацион! – сказал Машков, не заметив, как Сергачев перекрестил нырнувшего в кусты Селезня.

– Мальчики, только живите! Не лезьте на рожон. Мы и так справимся, без лишнего риска и мальчишества. – Лиза закусила губу, еле сдерживаясь, чтобы не пустить слезу.

– Лизок, все будет в порядке. Разбежались.

Сержант первым побрел к стоявшей на лесной дороге машине, что-то бурча под нос. Сергачев вздохнул, поправил на плече винтовку, встряхнул вещмешок за спиной, глубже засунул гранату за ремень и пошел в другую сторону. Пешкова грустно посмотрела вслед ветерану, закинула за спину оружие Селезня, подняла с земли трофейный автомат и направилась напролом сквозь кусты. Согласно выданным им индивидуальным заданиям.

Станция Радшен нисколько не отличалась внешним видом от полусотни других железнодорожных узлов Восточной Пруссии – те же и такой же архитектуры постройки, все те же красный кирпич стен и коричневая черепица на крышах невысоких зданий, облагороженные фасады, ухоженные газоны и клумбы, ровные, с твердым покрытием дорожки, ни мусора, ни забитости улиц поселения техникой или домашним скотом. Все тихо, спокойно, мирно.

И диверсанты нарушили покой спящих немцев, их благополучную ровную жизнь…

Селезень втихую снял пару заспанных часовых, охранявших станцию со стороны леса. Снова подобрал свои тяжелые пожитки и поплелся внутрь жэдэ-развязки. Опытным взглядом выцепил из трех стоявших составов наиболее внушительный и ценный, начал закладывать брикеты с толом, магнитные мины, динамит.

Пешкова будто секирой рубанула прикладом автомата фрица, вышедшего из-за последнего вагона, держа за ствол оружие, добавила еще по каске лежащего. «МП-43» выглядел внушительной дубиной в руках хрупкой девушки, орудовать ножом которую учили на базе ОМСБОНа под Москвой, но заставить действовать им в реальных условиях так и не смогли. Не принимал мозг комсомолки необходимость резать и дырявить чужое тело лезвием, пускать фонтаны крови и слушать булькающий хрип умирающего человека.

Она для проформы дела еще раз саданула немца прикладом, грозя разбить его в щепки, и обогнула эшелон с тыла. Крадучись, радистка направилась к административному зданию в поисках средств связи и начальства. Надежный пистолет был наготове. Уж с него-то Пешкова могла валить противника наверняка.

Сергачев подобрал кувалду, прислоненную к одному из колес локомотива, огляделся и, кряхтя под тяжестью снаряжения, полез наверх в будку машиниста. Недалеко раздалась немецкая речь патруля, идущего сменить уже мертвых часовых. В полста метрах от составов, на перроне, прогуливался полицейский, жующий бутерброд с колбасой и сыром, в кармане торчала бутылка молока, на боку коричневого мундира в кобуре покоился пистолет, лакированные сапоги бряцали подковами каблуков по поверхности тротуара.

Не обнаружив часового на оставленном пять часов назад месте, патруль стал искать его поблизости. Спешка Селезня и надежда на легкую туманную дымку не позволили молодому разведчику тщательно скрыть убитого фрица, зато дали быстро обнаружить его сослуживцам.

Сигнальный выстрел прозвучал в полной тишине как гром среди ясного неба, последовавшие за ним крики встревоженного патруля добавили адреналина в крови разведчиков. Селезень успел заложить всю взрывчатку, выхватил «парабеллум» и прицелился в мутный силуэт часового, бегущего прямо на диверсанта. Выстрел навсегда покончил с бегуном, но появился еще один, который клацнул затвором винтовки и вскинул ее в сторону врага. Селезень послал еще две пули, понял, что ранил немца, и выстрелил еще раз. Потом поскакал вдоль поезда.