Медсестра, нырнувшая в кабинет, побежала сообщать главврачу о новом больном. Обернувшийся в коридоре Сергачев успел заметить выскочившего доктора Юргена, грубые слова Машкова, даже на немецком понятные ветерану, суетящихся медсестер, зеваку-мальчишку. А затем он покинул этаж и ушел на улицу.

– Жить хотите, доктор? – Лиза держала пистолет уверенно, стволом в сторону опешившего Юргена.

Медсестра постанывала в углу кабинета, дико вращая глазами и находясь в шаге от потери сознания. Машков осторожно ложился на кушетку и расстегивал мундир. Селезень ушел вслед за Сергачевым. Только что Лиза ошарашила врача бутафорным животом, а оружие в ее руке и угрозы вконец выбили хирурга из колеи. Он вдруг понял, что перед ним неуловимые русские парашютисты, которых безуспешно разыскивает вся Восточная Пруссия. И от этой мысли Юргену стало не по себе. Он усердно закивал, понимая свое бедственное положение.

– Хорошо. Я обещаю вам и вашим подчиненным жизнь, если вы окажете вот этому человеку квалифицированную медицинскую помощь. Такую, после которой он точно сможет не только жить, но и улыбаться и двигаться. Я понятно излагаю?

– Да-да… Я понимаю.

– Сейчас вы объясните своей помощнице, пусть она принесет все необходимые для операции инструменты и лекарства и ассистирует вам. Для надежности дела я схожу с ней. И будьте благоразумны, доктор Юрген! Если вы причините вред раненому или попытаетесь поднять тревогу, я уничтожу вас, ваших девочек и сожгу к чертям собачьим весь ваш центр. Вам это ясно?

Глаза Пешковой блестели, сжатые губы посинели, вена на виске взбухла. Но рука по-прежнему твердо держала пистолет. Если бы не ее живот, девушка напомнила Валькирию.

Юрген и не помышлял о побеге или вреде русским – благородная натура его была другая. Да и работа такая – помогать всем больным и раненым. Он кивнул и, с трудом приходя в себя, начал отдавать распоряжения медсестре, при этом бегло осматривая загноившуюся рану Машкова. Лиза и без него знала, что пуля сидит в теле, что весь левый бок сержанта представляет ужасное зрелище и не внушает надежды на успешный исход операции и скорое выздоровление. Но помочь командиру группа была обязана.

– Вася, держись, только не отключайся! Нельзя. Сам понимаешь. Я быстро… я сейчас. Ты только держись, командир!

– Иди, Лизок… Иди… Я в порядке. Я нормалек, – Машков выпростал из-под себя руку с пистолетом, положил ее вдоль туловища, чем смутил врача, – доктор, это не для вас, это я для себя. Если что…

Женщины удалились, Юрген стал мельтешить по кабинету, готовить бинты, тампоны, спиртовые бутыльки, зашторивать окна, включил свет. Он часто останавливался, будто размышлял о дальнейших действиях или оценивал положение. Но тут же продолжал суетиться дальше.

Вскоре вернулись медсестра и Пешкова, стали помогать доктору Юргену. Машков принял спирта внутрь, закусил губу и сжал кулаки. Оружие снова оказалось в кобуре, несколько мешая хирургу, молчаливо принимавшему все телодвижения русского. Операция началась.

– Твою мать!.. – Машков, спускаясь по лестнице из больницы, оступился и от боли в боку ругнулся.

Поднимающаяся наверх незнакомка опешила, стала принимать влево, сторонясь странного офицера, выкрикивающего русский мат. Старик с корзиной нахмурил лоб, руки его задрожали. Он спешно ретировался и быстро потопал по мощенному булыжником тротуару прочь. Может, даже оповестить жандармов.

Сержант заиграл желваками, рука потянулась к кобуре, но стрелять в случайных свидетелей, да еще стариков и женщин, он не мог, не имел права. Хотя гуманными правами диверсанты не были наделены.

– Серега, живей заводи! Уходим.

– Понял. Есть.

Мотоцикл рванул с места, чуть задержался возле подводы.

– Лиза, Степаныч! Уходите в лес. Ждите нас на точке «два». Настройтесь прикрыть нас в случае шумного отхода, но если до полуночи не появимся, уходите на последний объект сами. Там по обстоятельствам. Я, кажись, хвост нагрел!

– Как рана? – поинтересовалась Пешкова, восседая на соломе.

– Жить буду… Недолго только.

– Доктор что?

– Отдыхает… С полчасика… Вместе с медичкой своей. Все, сваливаем разными улицами.

– Командир, живи давай! – бросил Сергачев и подмигнул.

– Постараемся. Серега, жми.

Мотоцикл затарахтел и помчался вправо. Телега потащилась влево.

Над разведчиками нависала угроза…

…Колонна военнопленных медленно двигалась по окраине Инстербурга с юга на север. Около двухсот красноармейцев гитлеровцы выгрузили в полдень на станции, а теперь вели мимо местечка Георгенбург, позволив на короткое время полюбоваться красотами местных замков и садов, подышать свежим воздухом и половить лучи солнца. Два дня пути в закрытых вагонах, в духоте и смраде, под лаем собак и криками фашистов, без еды и со скудными запасами воды вымотали пленных до невозможности. Они понуро плелись по выложенной камнем улочке, иногда бросая ненавистные, еще реже любопытные взгляды на шарахающихся горожан и местные достопримечательности. Взвод солдат СД с двумя мотоциклетами и полудюжиной собак выглядел бодрее, внимательно следя за подопечными. Не дай бог, побег, коих уже случалось на памяти охранников множество, или посягательство на жизни и благополучие пруссаков, проходящих мимо.

Помыслов бежать в прусском городке у военнопленных почти и не возникало – было бы полным бредом пытаться ускользнуть от взоров фрицев и горожан в густонаселенном пункте в глубоком тылу, далеко от фронта. Но когда раздались выстрелы и не важно стало, что фашисты стреляли друг в друга, пленные встрепенулись, опомнились и поначалу разрозненно, а через минуту дружно побежали в сторону кладбища, под прикрытие кустов роз и шиповника, вязов и кленов, за внушительных размеров памятники и склепы. Кого-то настигали пули опомнившихся охранников, за кем-то рванули псы, но в основном гитлеровцы были поглощены боем с внезапно объявившимся противником в форме вермахта. Ими оказались сержант Машков и рядовой Селезень…

Выхватив из мотоколяски по автомату, разведчики открыли огонь на поражение, поравнявшись с офицером СД и сворой собак, которых вел здоровенный детина с закатанными по локоть рукавами. Их Василий срезал первой очередью, изрядно потрепав псов. Собаки заскулили, стали дергаться в стороны, повалившийся поводырь придавил парочку из них, запутал ремни, офицер с простреленной грудью отлетел в толпу пленных, где его быстро «прибрали». Селезень услышал окрик командира о перезарядке и стал стрелять сам: коротко, точно, размеренно. Затем его сменил Машков. И пошло-поехало!

Гитлеровцы, теряя раненых и убитых, сиганули к стенам длинного приземистого склада, но отсутствие дверей и окон сыграло с ними злую роковую шутку. Они один за другим выбывали из боя, оставляя тела в крапиве и огрызаясь беспорядочным огнем из винтовок в источник нападения и в беглых красноармейцев.

К мотоциклу, бак и колеса которого уже оказались пробитыми, подскочили трое пленных и попытались спрятаться за транспортом и спинами странных «немцев», спасших их.

– Свои! – крикнул в пылу стрельбы Селезень. – Диверсанты. Какого хрена зенки вылупил? Хватай ствол, помогай.

– Есть.

– Поняли.

Радостные, но тем не менее все еще напряженные и испуганные бойцы в рваных, грязных гимнастерках стали собирать трофейное оружие, один из них упал с пробитым горлом. Машков сунул ближнему солдатику пистолет:

– Зазря не мочи. Береги патроны. Стреляй выборочно и целься, твою мать!

– Ага, – боец кивнул, разглядывая «парабеллум», его глаза возбужденно сияли, руки тряслись, – наши… На-аши-и! Мужики-и.

Вместо стрельбы он трогал плечо и спину сержанта, словно удостоверялся в реальности помощи и свободы, в частичке Красной Армии здесь, у черта на куличках. Но чиркнувшая по металлу мотоцикла пуля, срикошетившая в его плечо, вернула пленного в реалии боя. Он, не замечая крови от царапины на руке, вскинул пистолет и стал метиться в маячивших поодаль врагов.