– Меняй позицию, старшина! – крикнул лейтенант, посылая короткие очереди в мелькавшие на взгорке силуэты.

Васюков, опустошив одну ленту, схватил пулемет и перекатился влево метра на два, вынул пару немецких гранат, изготовился к броску. Примерно в том месте, где он лежал до этого, раздался взрыв. Бойца не посекло осколками, но ударной волной повалило на спину. Старшина, грязно ругаясь и сплевывая чернозем, метнул одну за другой обе гранаты и припал к земле. И вовремя – очередь из станкового пулемета срезала ветки куста, за которым он вскакивал. Два взрыва возле броневика немцев выключили слепящие взор фары и на время заткнули стрелка.

Пока Васюков перезаряжал свой пулемет, Неупокоев сеял смерть и панику в рядах метавшихся фрицев. Через пару минут старшина услышал:

– Пустой, перезарядка.

– Понял, командир.

Васюков пустил пару очередей и побежал еще левее, остановился, присел и снова дал три короткие.

– Командир… уходи к мельнице… занимай там оборону. Я подтяну… подтяну их на себя-я, – заорал старшина, стреляя между словами.

– Еще щелчок и потом…

Лейтенант бросил гранату, стал менять коробчатый магазин на новый, медленно отползая в сторону. Где-то на насыпи мелькнули фары машины Шишкина, надсадный рев движка тотчас исчез на той стороне железки.

«Хорошо! Успел», – подумал Неупокоев, клацая вставленным магазином пулемета, а вслух сказал:

– Старшина, я готов.

– Еще малеха…

Дробный треск оружия Васюкова смолк, лейтенант успел кинуть еще гранату. Немецкие «колотушки» летали дальше, чем советские ручные «лимонки», из-за специфического исполнения гранаты в виде длинной деревянной рукоятки и небольшого набалдашника, удачно продуманного центра тяжести. На этот раз бросок удался – взрыв возле самого бронетранспортера надолго заглушил его огневой станок.

– Пошел.

Снова прикрывающий огонь, иногда попадающий свинцом в цели. Старшина сделал две перебежки и оказался левее командира, стал обновлять магазин «МГ-42». Из-за насыпи показались немцы, пешие и на одном мотоцикле с люлькой и пулеметом, свет фары стал метаться по кустам с засевшими разведчиками. Послышались треск автомата и глухие щелчки карабинов. Пули стали кучно ложиться возле двух смельчаков, осыпая листву и сбитые ветки с кустов.

Васюков выругался, быстро меняя позицию, но его и лейтенанта спас огонь броневика Шишкина. Мотоцикл завертелся и покатился в кювет, несколько гитлеровцев пало под ливнем пуль крупного калибра.

– Кто там мочит? Шишка вылез из берлоги? – удивился старшина, вставляя в ячею новую коробку с лентой.

– Матвеич жжет… Его стиль! – пробурчал Неупокоев, вслушиваясь в точки-тире-точки оригинальной стрельбы опытного бойца. – Нашел в себе силы… Красава!

– Тады еще повоюем, командир?! – восторженно крикнул Васюков и начал молотить с двух рук на весу.

Лейтенант метнул дымовую гранату в редкие кусты между мельницей и немцами, поднялся и стал ковылять на пригорок.

– Прикрывай, старшина-а!

– Уже… уже, командир-р…

Как бы немцы ни отсекали мельницу от двух вражеских стрелков, но все же позволили им достичь укрытия и засесть там. Оглушенный взрывом офицер отдал бразды правления унтер-офицеру, а сам спрятался за броней машины и вызывал подмогу смежников. Потеря почти взвода его солдат из всей роты грозила перевесом сил в бою, где умелые действия диверсантов вели к успеху и скорой победе. Он брызгал слюной, постоянно нервно вытирал потное лицо платком и чуть ли не грыз переговорное устройство блока связи. Страх и критическое чувство ответственности, выходящей из-под контроля, заставляли офицера кричать в трубку и часто вздрагивать от стука пуль по машине и выстрелов возле нее.

Бледная луна, недавно сменившая солнце, скрылась за тучками, но долгожданную прохладу все же подарила земле. Темень сковала окрестности железной дороги и позволила обеим враждующим сторонам перевести дух и обдумать свое положение.

Выполняя приказ лейтенанта, Машков проехался краем Айсштадта, но ничего подозрительного не заметил. Ни следов сверхтяжелого танка, ни признаков литерного, ни укрытия для него. Небольшая станция на железнодорожной магистрали, связывающей Восточную Пруссию с Прибалтикой и Белоруссией, не носила следов маскировки «Крысы», да и охранялась всего взводом солдат. Издалека никто не признал в верховом жандарме русского диверсанта, да и темнело, поэтому без проблем сержант миновал поселение и два поста, перебрался через рельсы и, перейдя на легкую рысцу, поскакал вдоль насыпи по левую сторону от нее.

Через десять километров от станции, обойдя три патруля и одну заставу немцев, Машков очутился в холмистой местности, поросшей густым лесом. С одной стороны спрятать здесь литерный с тридцатиметровым грузом не составляло труда, хотя бы просто загнав его в одну из тупиковых веток отстоя составов, но с другой… Гитлеровцы должны были бояться присутствия агентов или диверсантов, мечтавших подобраться к секретному поезду вплотную, поэтому ютиться на железке, окруженной зарослями, а не на открытой местности в полях и лугах означало сильно рисковать.

Что выбрал противник, сержант не знал и не мог знать, но проверить эти чащобы пришлось. Он повел лошадь опушкой леса, часто вырубленной по меже между железкой и массивом, объезжая колючие проволоки и таблички, предупреждающие о минах. Все шло хорошо, пока внезапно разведчик не напоролся на скрытный пост эсэсовцев, а вдобавок вдалеке, в сгущавшихся сумерках, заметил оживленное движение подразделений противника: транспорт, солдат, зенитки, дрезину, лязг и скрип колес по металлу.

Часовые окрикнули лжежандарма, но он сделал виноватый жест, тыча в небо и на кобылу, проклиная погоду, тьму и норов животного на немецком языке, благо знал кое-какие словечки, в том числе ругательные. Тут же развернул лошадь и направил ее прочь, боясь оглянуться. Эсэсовцы вроде и плюнули на заблудшего сельского охранника, но чутко среагировал мобильный патруль, заметив одинокого всадника. Мотоцикл с двумя солдатами завелся и, круто вывернув из кустов на проселочную дорожку, погнал в сторону сержанта.

Машков не то чтобы испугался, бывало и похуже, но озноб пробежал по спине, а в душе екнуло. Он припустил лошадь живее, переходя на галоп, чем вызвал беспокойство преследователей. При этом сам стал отрываться и увеличивать дистанцию. Благодаря проходимому «транспорту» сержант продирался сквозь редкий кустарник, а вот немецкому патрулю, урчавшему мотором, пришлось объезжать холм и громко ругаться. На скаку Машков заметил, как разъяренный фашист размахивает автоматом, грозя стрельбой. Он прикинул расстояние до мотоцикла и до квадрата с вражеским муравейником, решив еще оторваться дальше, на свой страх и риск, а уж там действовать. Назойливые гитлеровцы никак не отставали, скрупулезно выполняя наказ командования и выслуживаясь перед начальством. Холм кончился, другая дорожка, лесная, пересекала местность, отделяя магистраль от соснового бора.

Машков быстро сориентировался, притормозил кобылу, недовольно храпящую и фыркающую от непривычного бега, соскочил и шлепнул ее по заду прикладом. Животное дернулось и припустило вдоль дороги, сержант быстро перебежал обратно в крайние кусты, положил винтовку на землю, вынул пистолет и замер, пригнувшись к дерну. Звук выстрелов из «парабеллума» разносится меньше, чем громобой трофейного «маузера» или треск автомата, разведчик поднял руку с зажатым оружием и стал ждать.

Через семь секунд мотоцикл появился четко по следу скрывшегося всадника, притормаживая на кочках и возле кустов, высматривая высокую цель. «Двух выстрелов хватит! Больше шуметь не стоит», – подумал диверсант и нажал спусковой.

Сначала гитлеровец с автоматом вздернул руки к небу и навалился на водителя, тем самым прикрыв его своим простреленным телом, отчего сержант сплюнул и чертыхнулся. Но и фашист за рулем не справился с управлением, согнувшись от тяжести товарища, внезапно обрушившегося сзади. Мотоцикл надсадно взревел и резко повернул, секунду постоял на двух из трех имевшихся колесах и рухнул на бок.