Зимой 1923 года Курчатов призывает друзей досрочно закончить университет и первым сдает экзамены за третий курс, затем — за четвертый. Исполнять задуманное немедленно, воодушевляя и увлекая за собой товарищей, стало стилем его работы на всю жизнь. Досрочно сдав экзамены, Игорь выполняет и успешно защищает дипломную работу по теории гравитационного элемента[33]. Так, четырехлетний курс университета он прошел за три года и в сентябре 1923-го, получив «Временное выпускное свидетельство» № 23 со справкой о сдаче предметов, отправился в Петроград[34], чтобы учиться строить корабли. Это был неожиданный шаг — ведь прежде он хотел стать инженером. Когда-то, двенадцатилетним подростком впервые увидев море в Крыму, Игорь полюбил его не меньше, чем свой родной Урал. Мимо проходили гиганты корабли. Строить их — вот настоящее счастье жизни! Решено — он будет кораблестроителем! Так, с солнечного юга он решил отправиться в далекий и незнакомый северный Петроград, в Политехнический институт, учиться на кораблестроителя. Через четыре года в качестве доцента он станет читать там курс по физике диэлектриков.
Город, в котором Игорь Курчатов провел юные годы, хранит о нем память в названии улицы в старой части Симферополя. Из центра она ведет к зданиям, которые в период его учебы были главной учебной базой Таврического университета (в настоящее время это дома 10–12 по улице Студенческой). На здании главного корпуса университета установлена мемориальная доска с барельефами выдающихся выпускников вуза — трижды Героев Социалистического Труда И. В. Курчатова и К. И. Щелкина. В центре Симферополя на памятной доске среди имен 56 знаменитых горожан вписано имя Курчатова.
Воспоминания и письма друзей и родных Игоря Васильевича, написанные уже в 1960-е годы, рисуют картины его юности. Вот как описывал учебу в Крымском университете лучший друг Курчатова в то время Кирилл Дмитриевич Синельников[35]:
«Впервые я встретился с Игорем Васильевичем в начале декабря 1920 г., когда был зачислен студентом Крымского университета им. Фрунзе (г. Симферополь). Занятия шли полным ходом, семестр кончался, и для вновь поступивших в середине или в конце семестра была создана добавочная группа, в которую я, однако, не вошел, так как, начав слушать лекции по анализу, аналит. геометрии и химии, убедился, что я без особого труда успею нагнать пропущенное. Вначале нас, студентов 1-го курса физматотделения, было очень много, думаю, не меньше 60–70 человек, но чем ближе приближалось время экзаменов (январь 1921 г.), тем более редела аудитория. Учебников практически не было, курс анализа читался близко к курсу 2-го курса (тогда еще не переведенного на русский), и мы всецело пользовались конспектами лекций.
На первых же лекциях я познакомился с „коллегой“ Курчатовым (тогда еще это слово было очень распространено и так называли мы не только друг друга, но так нас называли и профессора, может быть и с некоторой иронией) — совсем молодым пареньком, в холщовых брюках и такой же толстовке, подвязанной красным шнуром с кистями. Игорь помог мне своими конспектами, которые вел очень аккуратно. В сентябре 1920 г. экзамены у нас прошли очень успешно, правда, в то время не ставилось „отлично“, „хор.“ или „уд.“, но по дружескому тону наших профессоров было видно, что дела у нас идут неплохо. „Отсев“ был громаден — на 2-й семестр нас ходило на лекции всего человек 20, а к весне это число еще уменьшилось примерно вдвое, но эти оставшиеся прошли через всю учебу в Университете. Это было удивительное время. Посещение лекций было необязательным, учебников не было, да если бы они и были, лекции, которые нам читались, сильно отличались от тех курсов, которые находились в университетской библиотеке. <…>
Самым удивительным являлась дружеская атмосфера между профессорами и нами, студентами. Может быть, благодаря малочисленности студентов (как я уже говорил, к концу 1-го семестра нас осталось человек десять: Игорь, я, Луценко, Поройков, Ризниченко, Ляхницкий, Правдюк и трое других, фамилии которых я запамятовал) профессора прекрасно знали нас уже к концу 1-го года. Каких-либо официальных „консультаций“ не полагалось, но нас часто приглашали провести вечер и выпить чашку чая с сахарином профессора Байков (ректор), М. Л. Франк и другие.
Дружба, которая установилась у меня с Игорем с первого месяца занятий в Университете, сохранилась на долгие последующие годы. В Игоре подкупали его жизнерадостность, кипучая энергия, стремление к знанию. Нас объединила с 1-го курса любовь к физике. Уже в январе 1921 г. мы были свои люди в скромной физической лаборатории. Выяснилось, что я знаю достаточно прилично токарное и слесарное дело и разбираюсь в электротехнике, и в конце января я был назначен механиком, а затем препаратором физической лаборатории. Игорь получил должность препаратора летом 1921 г., это давало нам добавочно 150 г хлеба, к скудному студенческому пайку в 200 г, и явилось подспорьем, которое помогло нам преодолеть эти материально тяжелые годы.
Лекции у нас кончались к двум часам и, наскоро пообедав в бесплатной студенческой столовой (неизменный суп из перловки — „шрапнели“ с 2–3 малюсенькими рыбками, „хамсой“), направлялись [в лабораторию], и там начиналась наша практическая учеба — подготовка лекционных демонстраций, изготовление приборов для студенческого практикума и т. д. Засиживались часов до 11–12 ночи, а затем в нетопленых холодных комнатах, где жили, при свете коптилок, надо было расшифровывать конспекты лекций.
После отъезда Я. И. Френкеля в Петербург кафедра физики опустела. Лекции продолжал читать преподаватель средней школы т. Вагин, удивительно душевный и хороший человек, но который не мог нам дать многого. Все же он порекомендовал мне и Игорю начать прорабатывать Электродинамику и Теоретическую оптику, которая была в библиотеке на немецком языке, что, конечно, сильно затрудняло нас, знавших немецкий только по гимназическому курсу. Первым настоящим учителем по физике явился приехавший из Севастополя профессор Семен Николаевич Усатый, которому было уже около 50 лет. Это был один из виднейших русских электротехников, но электротехник, знавший и любивший ее основу — физику. Будучи близким другом А. Ф. Иоффе, он имел его конспекты лекций по молекулярной физике и термодинамике. Для меня с Игорем его приезд означал колоссально много. До него мы имели весьма смутные представления о современном состоянии науки. В Университете не было ни одной книжки по теории атома Бора, мы ничего не знали о ядре. Довольно обширная иностранная журнальная литература кончалась 1913 г. С первого же месяца пребывания профессора Усатого в Университете мы начали проводить семинары. Я помню ту необычайную, поистине творческую радость, когда мне и Игорю к семинару, посвященному эффекту Зеемана, удалось экспериментально продемонстрировать расщепление желтой линии гелия и поляризацию компонент. Эта демонстрация явилась полной неожиданностью для всей кафедры, т. к. мы совершенно случайно, роясь в шкафах физического музея, обнаружили стеклянную пластину в коробочке фирмы Хильгер. Я сразу вспомнил, что подобную пластину я видел в немецком курсе оптики, и обнаружил, что мы располагаем первоклассной пластиной Люммер Герца, с помощью которой, трубки Плюккера и небольшого электромагнита удалось отчетливо наблюдать и расщепления».
Анна Васильевна Поройкова донесла до потомков портрет юного Курчатова в своем дневнике:
«Смущенный юноша, высокий, раскрасневшийся, с непокорным вихром черных волос, впервые явился к нам, уже женатым людям, на Казанскую улицу (где мы жили в комнате по ордеру), чтобы взять мои записи по лекциям. Так состоялось наше знакомство в 1920 г.
Профессора, оценив по достоинству разумных, пылких юношей, для которых наука, знания являлись неугасимым факелом, всемерно шли навстречу, допуская сдачи зачетов в любое время, а студенты устанавливали свои темпы в работе, отчего и университетский курс был закончен всей компанией друзей в поразительно короткий срок.
