«Домашняя литература» в Иванове отнюдь не однообразна. Мы уже говорили о карнавально-театральном характере книги В. Корягина «Весь мир — театр», обращенной к друзьям и сподвижникам легендарного Молодежного театра. В этом же ряду находится и книга Андрея Кузнецова «Прогулки по городу» (2003), где содержатся шуточные стихотворные послания друзьям, всевозможные байки, связанные с прошлым и настоящим Иванова. Само историческое пространство города воспринимается автором книги как его собственный миф. «Удивительно! — читаем мы в авторском предуведомлении на обложке книги „Прогулки по городу“. — В центре города есть улица 10 Августа. Это день моего рождения. И от Почтовой через Рабочий поселок тянется длиннющая улица Кузнецова. Очень прошу всех моих друзей и знакомых больше в честь меня ничего не называть.
Просто совпало, что мы начинали учиться на историко-филологическом факультете, а заканчивали уже государственный университет.
Так совпало, что в самом начале „перестройки“ нам удалось открыть первый капиталистический магазин „Меркурий " на проспекте Ленина в городе Первого Совета. И, будучи депутатами 21-го созыва, мы единогласно закрыли наш Последний Совет».
В «домашней» литературе ивановцев нет той апокалипсической ноты, которая дает о себе знать в очерках А. Агеева об Иванове, в городских «сюррах» постмодернистов. Жизнь не перестает быть жизнью. Все в ней: грустное и смешное. А главное — люди не перестают быть людьми. И хочешь не хочешь, но и самое авторское «я» определяется во многом этим грешным, но все-таки замечательным миром. Об этом стихи Сергея Страшнова из цикла «Невольная свобода»:
Чтоб Ивановская область
стала мне еще родней,
я выстраиваю образ,
соответствующий ей.
Он не Сергий, а Серега,
у него лихой настрой,
прост по действиям и слогу
мой лирический герой.
Он готов гулять до ночи
и косит под дурачка,
он порочен, но упрочен…
А по жизни — я в очках,
книгочей, чуть-чуть зануда,
не особенно здоров…
Но двойник мой — он повсюду,
он в меня пролезть готов.
Входит в поры, в кровь и в душу,
чтоб, инертность истребя,
вероятного чинушу
перестроить под себя.
Сергей Страшнов, профессор Ивановского госуниверситета, пишет стихи для себя. Небольшие домашние компьютерные издания его произведений предназначены для близких друзей. Но, может быть, именно поэтому одаренный поэтическим талантом С. Страшнов так свободен и раскован в своей умно-ироничечной лирике, где помимо всего прочего запечатлена хроника будней ивановского интеллектуала, желающего «в жизни беспорядочной порядочным остаться».
В сущности этим же стремлением к «порядочности» пронизано и творчество Андрея Гладунюка, поэта тонкого психологического письма, не изменяющего гуманизму и в наше негуманистическое время. В его недавней поэме «Душа бомжа. 13 глав про Слизнева» есть все приметы Иванова как «зоны социального бедствия». Главный герой — некто бомж Слизнев, о прошлом которого в почти прозаическом «отступлении для любопытных» сказано так: «Как С. А. Слизнев дошел до жизни такой? На кой знать кому-то про судьбу баламута? <…> Такому исходу к девяносто какому-то году он, конечно, предпочел бы обычный путь — не такой горемычный. Но… В жизни совсем не так, как в кино. Добиваясь финансового успеха, из ткацкого цеха ткани рулон, обмотав вокруг пояса, он аж до самой проходной донес и попался. И с работы домой вернулся через два года (в семье не без урода). А дома вообще хана — ни работы, ни заработка, ни хрена. Малый орет, жена ревет… Тут мужики. В четыре руки с одним ухарьком поколдовали над замком, едрена мать!.. Слизневу — пять годков (рецидивист, да к тому же и неказист!), а ухарьку всего-то два условно. Вылез, как из рва, из зоны, а жить дальше — какие резоны? Прописки нет, жена с другим — иди, гуляй, мужик, на свежий воздух…»
Прямо-таки какой-то «физиологический» очерк в стиле раешника получается. А что до основной стихотворной формы, которую избирает А. Гладунюк для своего повествования о бомже Слизневе, то здесь явно ощущается стихия городского душещипательного романса, блатного фольклора. Но игра разными стилевыми пластами не самоцель для создателя этой поэмы. Она, эта игра, по-своему остраняет непридуманную жалость и сочувствие автора к своему герою, в котором жив человек, тоскующий по дому, по сыну.
Кульминацией поэмы становится эпизод, когда бомж «вдруг взглядом споткнулся о Нечто». «В прозрачной облатке сердечко», как говорил один из героев Глеба Успенского после встречи со статуей Венеры Милосской, выпрямляет героя поэмы:
Что чья-то рука обронила, —
твое, безо всяких делов…
«Оно называется МЫ-ЛО», —
по капельке вспомнил Слизнев,
когда, с этой гладкой облаткой
шагнув за газон, за кусты,
ее распатронил украдкой,
урча от такой красоты…
А далее будет река, в которой «отмылся мужик не хреново». Потом начнется мелодрама. «Отмытый» Слизнев спасет тонущего ребенка, за что получит от родителей пятисотку. Купит чекушку, банан на закус, и… попадет под машину. В эпилоге морг, необходимая процедура над неопознанным трупом:
Век умершей плоти не долог —
день, два, и короста разъест…
Взял скальпель, вздохнул танатолог
и сделал продольный разрез.
Пораньше закончить желая,
он крикнул: «Другого готовь!» —
и кровь проступила — гнилая,
болотная жидкая кровь.
Шугнув ребятишек от окон,
пришел санитар и помог…
И в небе высоко-высоко
заплакал униженный Бог.
А. Гладунюк в своей страшненькой «физиологической» поэме не только констатирует банальное «дешев стал человек», но говорит и о сопротивляемости человеческого естества нынешнему беспределу.
В девяностые годы в ивановском литературном пространстве обозначилось имя Павла Бастракова. Уроженец нижегородской земли, он почти случайно оказался в Иванове после окончания Литературного института. В 1999 году вышел его поэтический сборник «Место в небе». В самом названии скрывается намек на основной мотив книги: бездомность в житейской круговерти жизни, попытка вырваться из нее и невозможность это сделать. В стихах Бастракова органично переплетается элегия и ирония. Или вернее — самоирония. Одиночество, непопадание в общий строй жизни, томление по утраченной небесной отчизне пронизывает многие стихи Бастракова. Но нет в них мелодраматического надрыва, а говорится обо всем этом с каким-то горьким юмором, со скрытой сердечной застенчивостью. Вот его стихотворение «Кошка и бомж»:
Мороз такой, что мерзнет снег в окошках.
Отогреваю пальцы в кулаке
И слышу, как беременная кошка
Кричит почти на русском языке.
И так ее мне жалко, бедолагу,
Так хочется поднять и обогреть,
Но я не знаю сам, где нынче лягу
И как проснуться или умереть.
А нам тепла, а нам бы вдоволь хлеба,
Нам молочка в какой-нибудь горшок!
И, чтоб, увидев нас, Хозяин неба
Подумал: «Это — тоже хорошо».
