Этот пересмотр идет в последнее десятилетие и в той части творчества В. Сердюка, которая непосредственно связана с общественно-культурной летописью ивановского края. Пожалуй, никто из ивановцев так много не писал о том, что было и что есть теперь в культуре, литературе на «отчей земле».

В книгах «Долг» (1990), «Судьба писателя» (2000), как и в романе «Без креста», писатель во многом освобождается от «розового оптимизма» времен «развитого социализма» и начинает как бы заново реконструировать прошлое без всякого литературного глянца. И оказывается, например, что между культурой и властью в городе Первого Совета не было полного единства в те годы, когда в Иванове шла бесконечная пропаганда революционных и трудовых традиций, преемственности поколений и т. д. В последних книгах В. Сердюка множество примеров волюнтаристской политики местной власти в области культуры. Обращаясь к брежневскому времени, автор книги «Долг» вспоминает, например, с какой помпой открывалась в Иванове стела с портретом Л. И. Брежнева. «Отделанная мраморной плиткой, эта „малая архитектура“, — комментирует В. Сердюк, — влетела заказчику в копеечку. А ведь первый секретарь обкома (В. Г. Клюев, — Л. Т.), сделавший этот жест за чужой счет, не мог не знать о трудном положении в экономике страны, не мог не видеть тотального попрания демократии и пышного расцвета культа личности. Видел! Да и сам он был одним из столпов, на котором держался человек в тяжелом от наград пиджаке». Кстати сказать, эту стелу уже в те времена остроумные ивановцы, принимая во внимание ее близость к трамвайной остановке Станционная, окрестили «Станционным смотрителем».

Вспоминает В. Сердюк в «Долге» и о других памятниках города, которые с самого их появления вызывали «скептические усмешки, а то и откровенное ерничество». Особенное раздражение у многих горожан вызывала (и вызывает до сих пор) монументальная громадина «Борцам революции» на площади Революции. Это своего рода плохая копия двух известных советских произведений — скульптуры И. Шадра «Булыжник — оружие пролетариата» и картины Г. Коржева «Поднимающий знамя». Пародийный характер монумента состоит в том, что фигуры босых рабочих в равной мере могут соответствовать и босым героическим партизанам, и морякам (ходили слухи, что этот памятник первоначально был задуман как памятник в честь морских пехотинцев для какого-то южного города). Интересна реакция на это сооружение тех, кто еще помнил ивановское революционное прошлое. «Была у меня знакомая старушка, — пишет автор „Долга“, — заслуженная, между прочим, старушка. Больная уже в ту пору, на улицу не выходила. А когда узнала, что воздвигли на площади сей монумент, запросилась — свозите да свозите. Привезли. Посмотрела-посмотрела и вдруг нехорошо выругалась. Никто от нее плохого слова сроду не слышал, а тут вдруг так. И говорит: „Я была еще девчонкой, когда на Приказном мосту рабочих расстреливали, но хорошо все помню. Отцы наши на демонстрацию или на митинг, как на праздник, шли: сапоги до зеркального блеска начищали, жен замучат, пока те рубахи гладят — чтобы ни морщинки, ни складочки. А тут кого изобразили? Босяков каких-то“».

А с другой стороны, В. Сердюк пишет в «Долге» о том, с каким трудом пробивалась идея создания музея семьи Цветаевых в Ново-Талицах, где жили дед и отец великой поэтессы. Рассказывает о варварском сносе дома Николая Майорова, о нелепостях, сопутствующих организации музея ситца в Иванове и т. д. К великому сожалению писателя, это грустное прошлое не только не исчезло, но приобрело еще более химерические формы в новые времена. И вот уже сегодняшний «отец области» вместе со своими подручными чиновниками так руководят культурой, что прошлое может показаться не таким уж мрачным. Об этом пишет В. Сердюк, не дожидаясь выхода новых книг, и в местных изданиях, и в центральной прессе. Оставаясь «государственником», он не принимает государство в его «сталинско-брежневском» виде. Не в меньшей степени претит ему и сегодняшнее квазидемократическое устройство общества.

Заветная тема в творчестве В. Сердюка — судьба провинциального писателя — тоже со временем обретает все большие драматические обертоны.

В книги «Долг» и «Судьба писателя», кроме упомянутых выше А. Лебедева и Н. Майорова, вошли жизнеописания многих писателей, связанных с ивановской землей. Это Филипп Нефедов, А. Благов, В. Жуков, М. Дудин, В. Смирнов, И. Ханаев, А. Малышев, Н. Колоколов… Список далеко не полный, но и из него видно, что В. Сердюк создал своеобразную историю литературы ивановского края, где на первый план выходит личность писателя, живущего в провинции. Его трудная, порой трагическая участь. Защита собственного достоинства этого писателя в труднейших условиях существования.

В книгах В. Сердюка много места уделено судьбам местных писателей, чей талант оказался недооцененным. Среди них Иван Алексеевич Ханаев (1906–1985). Очерк о нем начинается печально: «…В последний путь его проводила горстка близких людей — брат, несколько писателей, два-три ученика, из тех, что любили его еще со школы, когда он преподавал, ну и обязательные для таких церемоний равнодушные, но слезливые старушки, которых было предостаточно в его последнем обиталище (дом престарелых, где доживал последний год Иван Алексеевич с женой — Тамарой Николаевной — Л. Т.)». Далее В. Сердюк вспоминает, как бедно и одиноко жилось семье Ивана Алексеевича в последнее время. «Из моей памяти, — пишет автор очерка „Самоцветы Ивана Ханаева“, — никогда не изгладится одна деталь. Это было зимой. Иван Алексеевич простудился и температурил. Дверь мне открыла плоскенькая уже, в просторном халате, будто с чужого плеча, Тамара Николаевна. Я разделся в тесном и для одного-то закутке прихожей, вошел в комнату и увидел его лежащим на кровати. В квартире было жарко и душно, поэтому Иван Алексеевич, по-домашнему одетый, лежал поверх одеяла. А на ногах у него вместо носков были натянуты шерстяные варежки — одна красная, другая зеленая».

Вот именно такими бытовыми, психологическими подробностями и сильны очерки В. Сердюка. Эти самые варежки нужны в данном случае не для того, чтобы просто разжалобить читателя, а для утверждения контраста между внешней бедностью и «самоцветной» душой. После грустных картин, связанных с болезнью и смертью Ханаева, автор обращается к его стихам:

«Простота-то какая! — комментирует эти стихи автор очерка „Самоцветы Ивана Ханаева“. — Ясность — до прозрачности. И — доброта, любовь ко всему сущему. И — умиротворенность, радость, что „все в порядке и на земле, и в небесах“. И уж не знаю, по каким таким законам, но за этим благополучным кусочком мироздания, увиденным поэтом, вдруг встает вся земля — с ее нескончаемыми войнами, экологическими проблемами, человеческой злобой, нетерпением, насилием».

И еще одно стихотворение И. Ханаева, процитированное В. Сердюком, хотелось здесь напомнить. В нем замечательно выражено чувство собственного достоинства поэта, который и в малой своей известности благодарен судьбе за счастье петь свою и только свою песню: