В начале тридцатых годов Семеновский особенно остро ощущает свою близость к тогдашним полуопальным новокрестьянским поэтам. Он писал в уже цитированном выше письме С. Клычкову (начало 30-х годов): «В какое же время нам приходится жить. Теперь больше, чем когда-нибудь, мы должны дорожить друг другом и держаться один за другого. Нас так немного! И все-таки, несмотря на ужасы, окружающие нас, верится, что наши страдания не напрасны»[254].

Среди поэтов, дружбой с которыми дорожил Семеновский, значится и Николай Клюев, подвергаемый тогдашней критикой особому остракизму.

В письме от 7 мая 1932 года, адресованном жене, Дмитрий Николаевич рассказывает о встрече с Клюевым: «Я вчера у него был, слушал его стихи, читал свои. Он говорил:

— Очень прекрасно. Ваши стихи от настоящей поэтической природы.

И даже вспомнил строчки Некрасова:

„Пронзительно-унылыми“ он назвал те стихи, которые я читал: „Нищая, нагая“, „Мы с тобою делим участь“, „Перед утром в больничной палате“. А первое попросил прочесть еще и опять говорил:

— Очень, очень прекрасно!

После его похвал я не ходил, а летал: ведь хвалил настоящий поэт, может быть, лучший из современных русских поэтов»[255]. Из перечисленных в письме стихотворений широко известно лишь последнее, вошедшее в сборники под названием «Перед утром». Первое, «Нищая, нагая», не найдено. Последнее сравнительно недавно было опубликовано О. Переверзевым в газете «Рабочий край» (1994, 13 мая), и его имеет смысл процитировать здесь целиком:

(16 / V — 31 г.)

Эти стихи, посвященные жене, включают в себя особый трагический мажор, свойственный многим тогдашним произведения Семеновского. Да, жизнь трудна, но есть близкие, дорогие сердцу люди, а значит не так уж и страшна эта жизнь.

Очень тяжело пережил Дмитрий Николаевич утрату матери. Вместе с родным человеком уходит в другой мир и сокровенная частица души самого поэта:

И только природе дано сохранить ушедшую в небытие тайну материнского присутствия в этом мире. Об этом с потрясающей лирической силой Семеновский написал в одном из лучших стихотворений конца 20-х годов «О, грустный покой повечерья…», которое кончалось такими словами:

В начале 30-х годов Семеновские настраиваются на переезд в Москву, куда в разное время перебрались многие друзья Дмитрия Николаевича. Начались квартирные хлопоты, которые не увенчались успехом. Причина этого во многом внутренняя. Современный биограф поэта свидетельствует: «Литфонд предложил „уплотнить“ жилплощадь сосланного в Казань Карпова. Жена опального писателя с тремя детьми, от двух до десяти годов, проживала под Москвой в двухкомнатной квартире. 5 ноября 1931 года Дмитрий Николаевич приехал в Красково и, познакомившись с Карповой, воочию убедился, что уплотнять ее безбожно. Но других вариантов не предвиделось…»[257]. Вспоминая эти трудные времена, Варвара Григорьевна, жена поэта, писала в письме П. А. Журову (22 декабря 1960 г.): «Жизнь у всех была тяжелая, а у нас особенно. Я и он в эти годы были очень бедны. А может быть, все к лучшему? Ведь за этими годами шел 1937 год. Чем бы он мог кончиться для Мити в Москве — неизвестно…»[258].

В. Г. Семеновская умалчивает в этом письме о 1933 годе, когда ее мужу пришлось вплотную столкнуться с репрессивной государственной машиной, и он с 26 ноября по 19 февраля 1934 года находился под следствием в Ивановском отделении ОГПУ.

В сравнении с тем, что творилось в 1937 году, этот тюремный эпизод из жизни поэта относительно благополучен. Но зарубка на душе осталась на всю жизнь. Долгое время протокольные обстоятельства ареста Д. Н. Семеновского были совершенно не известны. И только в середине 1990-х годов, благодаря усилиям представителя группы общественных связей УКГБ по Ивановской области В. Д. Панова, многое стало проясняться.

Дело Семеновского было непосредственно связано с якобы существовавшей в Иванове в начале 30-х годов анархической контрреволюционной организацией «Союз справедливых», которую возглавлял сорокалетний техник Михаил Григорьевич Егоров-Кремлев. В его группу, согласно протоколу, входили еще четыре ивановца и среди них трое журналистов из газеты «Рабочий край». Семеновского из этих четверых взяли в последнюю очередь. До этого велась обработка его «сослуживца». (Так по этическим соображениям именует В. Д. Панов человека, который до ареста считался другом Дмитрия Николаевича). «Сослуживец» после недельной работы с ним показал, что Семеновский был активным членом этой организации. А главное — решено было использовать в контрреволюционных целях само его творчество.

Согласно показаниям «сослуживца», Егоров «особенно заострял вопрос о необходимости пропаганды идей анархизма через литературу…». Он рекомендовал «сослуживцу» написать критическую статью о творчестве Д. Н. Семеновского, «дав положительную оценку его произведений, большинство которых носит личные мотивы и настроения»[259]. Семеновский, когда его вызвали на предварительный допрос, все отрицал. Однако, будучи взятым под стражу, подтвердил факт знакомства с «анархическими» идеями Егорова и не отрицал сочувственного отношения к ним. Объяснял он это все, если верить протоколу, «психологией старого интеллигента, не перестроившегося в условиях советской власти».