— Они приехали за ним. Его семья, я имею в виду. И тут же уехали.

 — Уехали? Куда?

 — Домой. Туда, откуда он родом, очевидно.

 — В Истли.

 — Это где-то на востоке, я полагаю?

 Мисс Темплтон кивнула:

 — В Эссексе. – Опустившись на стул, она задумчиво прикусила губу. – Он ничего вам не рассказывал о своей семье?

 — Нет.

 — И даже не намекнул на то, кто они такие?

 — Нет.

 — А мы еще думали, что он происходит из какой-нибудь семьи с сомнительной репутацией! Я всегда ненавидела его, разумеется, но после знакомства с ним уже готова была едва ли не проникнуться к нему жалостью. Я ведь и вправду полагала, будто он – честный человек, изо всех сил пытающийся своим поведением искупить фамильные грехи. А потом я прочла вот это! – Она помахала письмом. – И сейчас он наверняка сидит за столом у самой королевы и смеется над нами.

 — Смеется? – Неужели он действительно способен на это?

 — Вам не следовало относиться к нему с такой доброжелательностью, мисс Уитерсби. Да и все мы должны были отнестись к нему со всевозможной строгостью. Так я и знала, что с ним что-то не так!

 — Я тоже.

 — И вы? А мне почему-то казалось… – Она оборвала себя на полуслове, пристально вглядываясь в мое лицо. А потом встала и подошла ко мне, протягивая носовой платок.

 Взмахом руки я отклонила предложение. Сейчас мне от него было мало толку. Тыльной стороной ладони я смахнула слезы, катившиеся по щекам.

 — Я всегда по-настоящему ненавидела его, – настаивала она.

 — Он намеревался остаться. Он сам сказал нам об этом только вчера. Он собирался заняться счетами и корреспонденцией, а еще раскрашивать мои иллюстрации, чтобы я могла помогать папе. Откровенно говоря, он очень хорошо умел обращаться с бумагами и людьми…

 — Людьми?

 — …крышами и…

 — Крышами?

 — …слугами и…

 — А что он делал со слугами?

 — Он делал все – все, чего никогда не могла сделать я. А потом он просто взял и… А теперь он уехал.

 Она привлекла меня в свои объятия, позволяя выплакаться, и я дала волю слезам.

 Всего на один-единственный день я позволила себе надежду. Я позволила себе помечтать о том, что и у меня может быть будущее. Но теперь все мои надежды разбились вдребезги. Я вновь вернулась к счетам, корреспонденции, к восковым цветам или, точнее говоря, это они вернулись ко мне. Слова пастора эхом отдавались у меня в ушах.

 «Иначе я бы и дальше делал то, что полагал должным. И как славно сознавать, что больше в этом нет необходимости».

 А что, если я откажусь и дальше делать то, что на меня свалилось? Что, если у меня будет выбор? Почему я должна придумывать, как изготавливать восковые цветы? Или как их вязать из ниток? Или скручивать их из гофрированной бумаги?

 Потому что за эту работу мне платят – вот почему. А если мы не хотим умереть с голоду и сохранить крышу над головой, нам нужны эти деньги.

 Мистер Тримбл уехал, я заполучила обратно свою работу и свое место, но теперь оно меня не интересовало. Я хотела большего. Или меньшего, если быть точной. Я хотела меньше того, что не было ботаникой, и больше того, что имело отношение к науке. Я хотела, чтобы моя работа получила признание. Я хотела публиковаться.

 Короче говоря, я добилась того, к чему стремилась. Желание мое исполнилось, и я избавилась от мистера Тримбла. Но то, чего я так жаждала, вдруг потеряло для меня всю свою привлекательность. Что же со мной произошло?

 Чем бы это ни было, излечить его чаем или тинктурой не представлялось возможным. Как и усиленными исследованиями, кстати. Я вдруг обнаружила, что с холодным презрением рассматриваю те самые цветы, созерцание которых еще совсем недавно доставляло мне такое удовольствие. Не останавливаясь, я проходила мимо полей с торчащей стерней и открытых лугов, не имея ни малейшего желания сорвать хотя бы одно-единственное растение.

 Я взглянула непредвзятым взглядом на свои записи, образцы и иллюстрации, которые вновь грудами громоздились на письменном столе вокруг меня. Какую пользу принесла мне моя работа? Какую пользу она принесла хоть кому-нибудь? Останется ли после меня хоть что-то, какие-то непреходящие ценности или достижения? Помогли ли мои усилия изменить мир к лучшему или хотя бы увидеть Господа в истинном свете?

 Однажды, когда я сидела за столом и невидящим взором разглядывала очередной образец, у моего стола остановился отец:

 — Вот ты где. Ты не могла бы помочь кое в чем?

 Неужели это – все, на что я гожусь? Помогать кому-то еще делать свое дело?

 — Да, разумеется. – Неужели это – все, чего я могу ждать от жизни? Даже те двое мужчин, что сделали мне предложение, снизошли до подобной чести только потому, что я могла помочь им. Неужели я никому не нужна такая, как есть, и всех интересует лишь то, что я умею делать?

 И почему это от меня ожидают, что я должна помогать всем, а мне – никто? Это ведь вопиющая несправедливость. Христианский долг, естественно, требует от каждого самопожертвования, но тогда все должны жертвовать понемножку – в результате потребности и нужды каждого будут удовлетворены. Но я чувствовала себя так, словно одна выполняю черную работу, а все остальные лишь пожинают плоды моего труда.

 В общем, я пребывала в куда лучшем расположении духа, когда не подозревала о том, до какой степени меня используют! И моя попытка притвориться, будто меня интересует замужество, лишь погубила меня для мира.

 Отец получил письмо от мистера Тримнелтонбери через неделю после его внезапного отъезда. Прочтя его, он протянул послание мне, но я просто выбросила его в мусорную корзину.

 — Довольно необычная ситуация на самом деле. Только представь себе – здесь, под этой крышей, с нами все это время проживал сын графа.

 Да уж. Действительно, довольно необычно, что он счел возможным тратить свое драгоценное время на написание писем, увольнение поварих и починку крыши. Но еще более необычным было то, что я поверила ему, когда он уверял меня в том, что он – такой и есть на самом деле. Фермер-овцевод. Колонист. Человек чести.

 — Должен признаться, что он показался мне славным молодым человеком. – Отец взглянул на меня. – Он действительно очень помог нам.

 Я ничего не ответила.

 — Мне его недостает. А тебе?

 Закрыв книгу, я встала и расправила юбки:

 — Думаю, что самое время мне отправиться на прогулку.

 На следующий день мне пришло письмо. Я как раз пыталась закончить рисунок мистера Тримбла, на котором была изображена брассия, или паучья орхидея, но у меня ничего не получалось. Мисс Хэнсфорд вручила почту моему отцу, а он передал письмо мне:

 — От Эдварда. Я скучаю по нему.

 — Что… что ты сказал?

 — Эдвард. Это – письмо от Эдварда, и я сказал, что скучаю по нему.

 Впервые в жизни отец дал себе труд запомнить имя одного из своих славных молодых людей. Рука у меня дрогнула, и кисть широким красным мазком прошлась по листу бумаги, прежде чем я успела остановить ее. Ну вот, теперь придется начинать все с самого начала. Сняв рисунок с мольберта, я разорвала его пополам, скомкала обрывки и швырнула в огонь.

 — Ты разве не собираешься прочесть его?

 Будь я одна, не знаю, что бы я сделала с письмом, но сейчас, ради отца, я сломала печать и начала читать.

 «…дорогая мисс Уитерсби,

 Я не знаю, что сказать или с чего начать. Я понимаю, что вел себя отвратительно, но оправданием мне может служить то, что я предстал перед вами тем, кем являюсь в действительности: фермером-овцеводом из Новой Зеландии с тайной страстью к ботанике.

 Все, что я рассказывал вам о себе, было правдой. Моя семья – расточительна и безнравственна. Наше состояние уменьшилось до жалких крох. Безрассудное пристрастие моего брата к азартным играм привело к тому, что ради защиты собственной чести он был вынужден драться на дуэли. К вечному стыду и позору моей семьи, я пытался остановить его – за что и был сослан на семейную ферму в Новой Зеландии. И, садясь на корабль, отплывающий в колонию, я встретил вашего отца.