— Так что, единственный способ — это приехать и вручить?

— Получается так. Когда вас ждать?

— Возможно завтра, — неуверенно предложил я.

— Если завтра, тогда только вечером, после работы. Ориентировочно часов в семь, на станции метро Jubilee, — предложил он.

— Хорошо, найдём тебя через телефонную связь. Только ты не отключай свой мобильный, — согласился я.

— По окончанию работы, в шесть вечера, я всегда включаю телефон. Звоните.

Сообщив Егору о приглашении нас в Лондон, тот призвал меня не откладывать, а сделать это завтра же. Я не возражал.

Утром следующего дня мы встретились с ним у железнодорожного вокзала.

Осень начала переходить в зиму. Холодные промозглые ветры с дождями обостряли моё беженское настроение. Я стал больше скрываться в своей комнате или в книжном магазине с кафе. Оба эти места были достаточно сухими и тёплыми, чтобы почувствовать себя в безопасности. Посиделки в Интернет зале колледжа иногда вынужденно затягивались из-за непогоды.

У меня положительно сложилась тёплая человеческая связь с некой Фионой Зербст из Cape Town, что в Южной Африке. Она когда-то бывала в Украине, и даже несколько лет состояла в законном африканском браке с гражданином Украины из города Херсона. В Южной Африке наступало лето, и тёплые сообщения сестры-скорпиона скрашивали окружающий меня промозглый смурняк.

В моей электронной почте меня ожидали приятельские и прочие сообщения от разных людей, а я стоял в утренних сумерках у вокзала, поджидая случайного попутчика из Сибири. Озабоченные люди торопливо растворялись на вокзальном пространстве и разъезжались на проходящих поездах, в основном, в направлении Лондона.

Наконец, появился заспанный беженец Егор, и мы, молча, вошли в здание вокзала. Спустя десять минут прибыл ближайший проходящий поезд. Мы уселись в тёплом вагоне второго класса, и покатили в сторону Лондона, где надеялись встретиться с неким Вовой из Тернополя, состоящим в преступной связи со своим земляком, окопавшемся в Париже.

Я откинулся на своём месте у окна и закрыл глаза, вяло планируя, где и как убить время в Лондоне.

— Просыпайся, могильщик мирового капитализма! — подбадривал меня попутчик.

— Ты, дитя сталинских депортаций, имеешь идеи, как убить время в Лондоне? Тот тип проявится только к семи часам, — отозвался я, не открывая глаз.

— Лондон сожрёт наше время и деньги быстро и незаметно, — успокоил он меня. — Вероятно, ты хотел бы посетить библиотеку, где Карл Маркс работал над Капиталом?

— Я не до такой степени противник капитализма. Меня вполне устроит экскурсия по лондонским пабам, в поисках тихого уютного места с порцией жареного картофеля и рыбы.

— Ну, ты точно жертва капитализма, если питаешься такой гадостью, — живо отреагировал Егор.

— С пивом, эта жареная гадость — вполне съедобна. А ты чем здесь питаешься, овсяной кашей с молоком?

— Я взял с собой продукты. Мамка приготовила.

— Мамка знает о твоём замысле приобрести новое гражданство?

— Знает, знает. Её сейчас больше беспокоит то, что я связался с типом, который питается чипсами с пивом, и ненавидит Мировое Правительство.

— У твоей мамы, хотя и поверхностное, но не самое плохое представление обо мне.

— А ты чё, ещё чем-то страдаешь, кроме потребления несъедобной пищи и ненависти к мировому капитализму?

— Нет, не страдаю. Но, некоторые уверенно квалифицируют меня, как закомплексованного, завистливого совка, расиста и антисемита.

— Это неверный диагноз? — заинтересовался Егор.

— Не совсем верный. Если я говорю, что Мировое иудейское правительство откровенно гнобит православных славян, то это не означает, что я завистливый антисемит. Я по-человечески понимаю рядовых евреев, которым частенько, несправедливо достаётся лишь за их национальную принадлежность, и не имею ничего против них лично. Я говорю о мировой секте с концентрированным еврейским капиталом, навязавшей всему миру свой порядок, в котором нам ничего хорошего не светит.

— Понятно. Я передам это своей мамке, и всем евреям, кого лично знаю, — пообещал Егор.

— Так и передай. Правда, в личных отношениях с евреями иногда наблюдаются проявления их традиций. К примеру, настойчивые попытки поиметь ближнего гоя, за поца. Как главный раввин Днепропетровской области (хасид) в передаче «Ныне» 29 октября 1994 натаскивал своих соплеменников: «Любавичский ребе учил, что «для Бога равны все евреи». «Люби еврея как самого себя». «Каждый еврей — это вселенная». «Люби нас, как мы любим себя, иначе будешь лишен почетного звания порядочного, просвещенного, интеллигентного, современного человека!».

Не могу сказать, что такое отношение ко мне и прочим богом не избранным, совершенно не раздражает меня.

— Короче, ты антисемит, — махнул на меня рукой попутчик.

— Если бы я был убеждённым антисемитом, тогда я принципиально не носил бы штаны от Ливайс, — аргументировал я, хлопнув себя ладонью по заднице.

— Причём здесь твои штаны? — удивился Егор.

— Изобретение еврейского торговца текстилем, — пояснил я.

— Левис Страус чё ли? Еврей?! — уточнил Егор.

— Это у нас так называют — «Левис Страус». А в Америке это имя произносят Ливай Стросс. Конечно, — еврей. Затеял и удачно раскрутил своё швейное дело в Сан Франциско в конце 19-го века. Был холостяком и филантропом, вероятно, помогал только еврейской общине. Своё дело передал племянникам. Те не подвели! Во всяком случае, размер всегда указывается верно. Их штаны можно покупать не примеряя…

— Та в этих еврейских, линялых джинсах и чёрной футболке ты особенно похож на расиста и антисемита, — прервал Егор мой рассказ о хорошем еврее.

— Это твоё личное видение. Никто ещё не замечал в моей внешности этих качеств, — отмахнулся я.

— Как же не замечали?! Ведь диагноз-то тебе поставили — совок-антисемит! Достаточно твоей внешности; линялые джинсы, чёрная футболка с логотипом The Rolling Stones, чтобы разглядеть в тебе потенциального анархиста и антисемита, — издевался Егор.

— Ну, если еврейских штанов тебе недостаточно, могу добавить, что мне нравится музыка еврея Брайана Бромберга, — оправдывался я.

— Это ещё кто? — вяло поинтересовался Егор.

— Американский еврей. Басист. Сочиняет и хорошо исполняет современный джаз, — пояснял я, видя, что это уже едва ли интересует Егора.

Прибыли на вокзал Вотерлоу и нырнули в трубу подземки. Егор заявил, что знает достойное сухое и тёплое место, где можно положительно убить время.

Я не задавал вопросов. Молча, растворился в особой атмосфере подземного Лондона, наблюдая людей вокруг себя. В большинстве своём, народ в этом городе отличался заметной озабоченностью. Большие расстояния, дороговизна общественного транспорта и жизни в целом, принуждали людей к бесчеловечно рациональному поведению. Мне не хотелось присоединяться к ним, хотя, мне нравилось, что здесь никто никого не знает, и никому нет до меня дела.

Через одну остановку Егор призвал меня на выход на станции Charing Cross. Пройдя немного пешком, вышли к Трафальгарской площади. Невзирая на гадкую погоду, там оказалось немало праздно шатающихся туристов. Но Егор не присоединился к ним, а направился к зданию Национальной Художественной Галерее. Я мысленно одобрил план его действий, и, молча, следовал за ним. Вход свободный. Сухое, отапливаемое помещение площадью более 46 тысяч квадратных метров, и более 2300 картин, выставленных к осмотру. Чудное решение вопроса о нашем времяпровождении!

Заведение было основано в 1824 году. Положительный образчик проявления разумного и человечного капитализма.

Я подумал, в какое время Карл Маркс, он же Мардохей Леви, пользовался бесплатными услугами лондонской публичной библиотеки для создания своего детища?

Мы быстро перестроились на иную атмосферу и поплыли вдоль стен, от картины к картине, из комнаты в комнату.

После шести вечера я прозвонил Владимиру, и он ответил.

— Володя, это Сергей. Мы сейчас в Лондоне, подвезли фото. Надо бы как-то встретиться.