А вот какой подвиг совершил экипаж командира взвода гвардии лейтенанта Овчинникова. Его машина на предельной скорости, ведя огонь из пушки и пулеметов, ворвалась на позиции противника. Тридцатьчетверка раздавила гусеницами три противотанковых орудия, точными выстрелами подавила несколько огневых точек, мешавших продвижению пехоты, нацелилась на минометную батарею. И в эту секунду сбоку почти в упор ударило по танку фашистское орудие. Тридцатьчетверка остановилась, задымила, потом над нею вспыхнуло рыжее жирное пламя. Танкисты долго отстреливались от наседавших на них немцев, вели огонь из пушки и пулеметов. Наконец, когда боевая машина превратилась в жарко полыхавший костер, гвардейцы передали по радио своим товарищам: «Все тяжело ранены, выйти не можем, будем драться до последнего снаряда. Прощайте. Да здравствует Родина!»
Подвиг экипажа танка видела гвардейская пехота, залегшая под губительным огнем противника. Стиснув зубы, гневно сжимая ложа автоматов, многие бойцы со слезами на глазах смотрели на замершую среди немецких траншей тридцатьчетверку гвардии лейтенанта Овчинникова. Танк горел, над ним стояли клубы густого черного дыма. Но его орудие продолжало стрелять по врагу до последнего. И тогда батальон как один человек, без команды поднялся в атаку, воздавая этим дань светлой памяти геройски погибших боевых друзей-танкистов бесстрашного экипажа лейтенанта Овчинникова.
Как командир корпуса, я, естественно, не мог видеть собственными глазами многочисленных героических подвигов первогвардейцев. Поэтому и приходится порою приводить свидетельства непосредственных участников и очевидцев. Мне кажется, что так достовернее передается накал боев и тот героизм, который в рассказах участников выглядит будничным.
Вот что рассказал о боях за Донбасс их активный участник адъютант минометного батальона 2-й гвардейской механизированной бригады капитан Д. П. Золотарев.
«Когда наша бригада была введена в бой, минометчики поддерживали наступление второго мотострелкового батальона, которым командовал гвардии капитан Пичугин. Батальон продвигался к селу Каменка, превращенному немцами в мощный опорный пункт. Туда мы и посылали свои мины.
С наблюдательного пункта позвонил наш комбат гвардии капитан Л. И. Озябкин. Он похвалил нас за точность стрельбы, рассказал, как отличился один из наших телефонистов. Прокладывая линию, он неожиданно встретил в бурьяне гитлеровца, но не растерялся и сумел опередить врага выстрелом.
Вскоре позвонил капитан Пичугин и попросил перенести огонь.
— Ваши мины ложатся в цепях моего батальона! — с раздражением сказал он.
Этого не могло быть: мы били по высоте 215, куда наша пехота еще не дошла. На всякий случай я проверил координаты. Все в порядке.
— Ищите скорее ошибку! — твердил свое Пичугин.
Я слышу голос Пичугина, а сам как бы вижу его. Высокий, розовощекий, плотный, очень похожий на киноартиста Андреева не только внешне, но и повадками. Он пользовался большим уважением в бригаде. Неужто мы подвели его? Еще раз проверяю расчеты и снова не нахожу ошибки… И тут в голове мелькнула догадка: заняв новую позицию, мы не прочесали окружающей местности, а на ней могли остаться немцы. Ведь встретил же наш телефонист одного! Решил прочесать лес, который километра на полтора тянулся вдоль Северского Донца.
Собрав шоферов и связистов, всего семь человек, повел их в лес. Метров через сто на поляне мы увидели гитлеровцев. Они вели огонь из 81-мм миномета. Мы их окружили и взяли в плен немецкого офицера и нескольких солдат.
— Нашел ошибку! — позвонил я Пичугину и рассказал о немецком минометном расчете.
Через полчаса санитары привезли на огневую раненого гвардии капитана Л. И. Озябкина, а часа через два. и его заместителя гвардии старшего лейтенанта Т. Т. Гудько. Последний был ранен весьма необычно: снаряд проскочил между корпусом и рукой, порвав мышцы на руке и на боку, но не повредив костей. Ранен был и командир роты гвардии лейтенант Сабит Хамитов. Еще до боев на плацдарме тяжело заболел и был отправлен в госпиталь замполит батальона. Так, с самого начала летних боев не повезло нам с командным составом.
В два часа я отправился на наблюдательный пункт к гвардии капитану Пичугину. Выполняя его заявки, минометчики продолжали вести огонь, и вскоре фашисты были выбиты из рощи. Нам приказали занять огневые позиции на ее опушке. В одну из рот я послал связным Петра Корчагина, расторопного молодого бойца.
Не успел он отбежать далеко, как вдруг я вижу: около Корчагина взметнулся султан взрыва. В дыму мелькнуло тело бойца и словно бы растаяло. Когда дым рассеялся, я снова увидел Корчагина. Он бежал как ни в чем не бывало.
— Меня только вверх подбросило, а так все нормально, — рассказывал он, когда привел роту 120-мм минометов на новую позицию.
Я смотрел на связного и не узнавал его: лицо, шея, уши — все было черным-черно. Приказал Корчагину идти в санчасть провериться.
— Да ничего со мной не случилось, — упирался боец, — вот умоюсь и опять буду белым!
Новые позиции минометчиков располагались рядом с недавними окопами немецких артиллеристов. Материальную часть враг успел увезти, а штабеля снарядов вынужден был бросить. Не давая гитлеровцам опомниться, гвардейцы теснили их по всему фронту.
В этот день мы еще несколько раз меняли огневые позиции, продвигаясь вперед вслед за танками и мотопехотой.
Вечером меня вызвали на совещание в штаб бригады. Офицеры собирались на лесной поляне, до начала совещания обменивались новостями. И вдруг поляну потряс мощный хохот. К штабной машине приближался немец с поднятыми вверх руками, а за ним следовал ординарец комбрига Володя, мальчик-подросток, с автоматом на изготовку. Светлые вихры парнишки развевались на ветру, пилотка еле держалась на затылке, курносое личико было сосредоточенным. Через плечо юного гвардейца висел поясной ремень, а не по росту большая гимнастерка спускалась ниже колен, словно юбка клеш.
Из машины выглянул гвардии подполковник Худяков:
— Что здесь происходит?
— Немца привели.
— Какого немца?
— Докладывай, гвардии ефрейтор, не робей! — послышались одобрительные голоса.
— Товарищ гвардии подполковник! — звонко начал сын бригады. — Пять минут назад я подошел вон к тому дубу. Вдруг на меня посыпались сухие сучья. Глянул вверх, а на дубу — фашист. Я быстро вскинул автомат, наставил на него и скомандовал: „Хенде хох!“ Он и свалился с дуба. Вот я и привел его вам. Только когда он падал, его автомат зацепился за ветку. Разрешите сходить и снять автомат?
Комбриг слушал с серьезным видом, а глаза его улыбались. Когда мальчик закончил, комбриг пошел к машине и через минуту вернулся с медалью „За отвагу“.
— Молодец, не испугался такого здоровенного фашиста и взял его в плен! — С этими словами Александр Тимофеевич прикрепил медаль к гимнастерке юного гвардейца.
Сломив сопротивление врага на Северском Донце, бригада наступала все дальше на запад».
А противник упорно сопротивлялся, цепляясь за каждый населенный пункт, предпринимая яростные контратаки. На рубеже Славянка, Лозовое, Росишки, Троицкое и Петропавловка немцы, используя танки, предприняли яростную контратаку и заняли Межевую, угрожая тыловым коммуникациям корпуса. Пришлось бросить туда 9-ю гвардейскую танковую и 2-го механизированную бригады, которые и ликвидировали эту угрозу врага.
Тяжелым был бой за Дружковку, которую необходимо было взять с ходу, пока противник не успел там закрепиться. Задачу эту выполнял 18-й гвардейский танковый полк под командов. анием гвардии подполковника И. У. Лещенко. Мне показалось, что полк слишком медленно разворачивается к атаке, я сел в «виллис» и помчался туда.
Оказалось, что продвижению полка мешала река Торец. И речушка-то — тьфу! Но ее западный берег немцы зацементировали. Танки скрежетали траками, но взобраться на берег не могли. Хорошо, что вовремя подошел мотострелковый батальон. Ничего не оставалось, как разобрать заводской забор и выложить на цементированный берег. Танки пошли вперед. Дружковка была взята.
