– Мари Теннент, но…

– А потом еще пропавшая малышка и все такое. Вам приходится непросто. И останки младенца возле обломков самолета. В газетах об этом не говорится, но мне кажется, что вы связываете эти два происшествия.

– Да. Мы почти уверены, что младенец был ребенком Мари Теннент.

– Понимаю, – сказала Джейн и немного помолчала, а когда она заговорила снова, ее голос изменился. Диана легко представила себе, как она улыбается. – Сержант Фрай, я хочу попросить вас об одолжении. Я буду вам очень благодарна, если вы пришлете мне копию дела Мари Теннент.

– А зачем оно вам?

– Да просто захотелось почитать, – ответила Кодвелл беспечным голосом, а потом, почувствовав, что ее собеседница колеблется, добавила: – Обломки самолета. Вы понимаете, что это собственность Министерства обороны? Здесь есть наш интерес. И мы имеем право получить все объяснения. Строго говоря, вы обязаны были поставить нас в известность, прежде чем предпринимать какие-то действия. Но я думаю, что нам не стоит спорить по этому поводу.

– Как только смогу, я пришлю копию вам в гостиницу, – пообещала Фрай.

– Большое спасибо. Через час будет в самый раз.

Диана повесила трубку и еще раз внимательно просмотрела дело Теннент. Нахмурилась, наткнувшись на фразу о маках, которую сама же и подчеркнула, а потом пожала плечами. По крайней мере, это займет сержанта Кодвелл на какое-то время.

С того момента, как он переехал с фермы, прошел всего день, а Бену уже казалось, что он переживает самый тяжелый период в своей жизни. Высадив Диану Фрай на Уэст-стрит, констебль пешком прошел через центр города к дому для престарелых «Олд скул». Он обещал матери, что будет приходить к ней чуть ли не каждый день, и честно старался выполнять это свое обещание, даже несмотря на то, что она не понимала, что он ее навещает.

В конце свидания ему было трудно уйти, но Бен заставил себя вспомнить, что у него теперь есть свой собственный дом. Правда, пока это была просто малознакомая дверь на Уэлбек-стрит и темная пустая квартира, и только присутствие в оранжерее толстого кота-бездельника как-то скрашивало его существование.

Возвращаясь домой, Купер поймал себя на том, что стоит на Клаппергейт – пешеходной зоне на углу Хай-стрит. Это было то место, которое он старался обходить стороной. Обычно он поднимался по холму и выходил на Клаппергейт со стороны Бэк-лейн, или проходил на нее через торговый район. В этом случае ему не надо было проходить мимо клумбы, которую садовники из муниципалитета весной засаживали нарциссами. А значит, не надо было читать мемориальную табличку на скамье, которая стояла рядом с клумбой.

Но сегодня Бен сильно задумался, да и засыпанная снегом улица выглядела совсем по-другому. Клумба была наполовину скрыта под снегом, на который прохожие уже успели набросать пустые бутылки и упаковки из «Макдоналдса», создав таким образом спонтанное произведение современного искусства. Так Купер оказался прямо рядом со скамьей и уставился на мемориальную табличку, как будто это был метеорит, упавший с неба у него под самым носом. Бен понял, что находится всего в нескольких шагах от входа в «Вайн Инн» и того места, где свернувшаяся кровь испачкала каменные ступени.

Сегодня табличка была чистой и блестела на солнце, но ему рассказывали, что иногда вандалы рисовали на ней граффити красной краской. На самой табличке было написано: «В память о Джозефе Купере, сотруднике полиции Дербишира, который погиб при несении службы рядом с этим местом». Потом стояла дата – тот день в ноябре, чуть больше двух лет назад, когда сержант Купер был затоптан насмерть группой юнцов, которые были недовольны тем, что он попытался арестовать одного из них.

Бен подумал, что его отец, наверное, был бы доволен такой смертью. Он никогда не хотел быть одним из тех стариков, которые медленно угасали на пенсии, лишенные всякого смысла в этой жизни. Констебль был уверен, что его отец испытывал ужас перед самим словом «пенсия». Он не мог смириться с тем, что потеряет всю свою нужность и исчезнет так тихо, что никто этого не заметит. А так сержанта Джо Купера навсегда запомнят таким, каким он был в день своей смерти, потому что этот текст обеспечивает ему память потомков. Смерть принесла ему бессмертие.

Купер-младший отвернулся от скамьи и посмотрел в сторону Хай-стрит. По тротуару в его сторону шли четыре женщины. Они двигались медленно, широко, как ковбои, расставляя ноги. Их шапки были глубоко надвинуты на глаза, а руки висели вдоль туловища под тяжестью раздувшихся пакетов с покупками. Перед женщинами по тротуару ползли длинные тени, которые они отбрасывали из-за светящих им в спины витрин магазина «Маркс энд Спенсер». Был период январских распродаж, и магазины на Клаппергейт работали даже по воскресеньям. Сейчас женщины двигались в сторону автобусной остановки, чтобы отправиться или в новый район Девоншир, или на террасы Андербэнка.

Бену не хотелось быть сейчас среди этих людей. И не потому, что он их не знал, а потому, что они могли узнать его и пожалеть, увидев, как он читает табличку. Поэтому Купер решил срезать путь, поднявшись до Холлоугейт и выйдя под городскими часами на рыночную площадь. Потом можно будет пересечь площадь и, пройдя через Подъем Зудящей Задницы, добраться до светофора на Фаргейт.

Проходя по рыночной площади, полицейский обратил внимание на то, что она была абсолютно пустынна. По ней бродила только стая голубей, которые тщетно пытались отыскать объедки, оставшиеся с последнего рыночного дня. Перед военным мемориалом, расположившимся в середине площади, стоял одинокий мужчина в желтой ветровке – казалось, что ему просто некуда идти. Может быть, это так и было. В Идендейле хватало бездомных, и некоторые из них могли не пережить эту зиму.

Купер подошел к началу переулка под названием Ворота Хитроумного Джона, где через реку был перекинут небольшой пешеходный мост. Дальше дорога разделялась на Подъем Зудящей Задницы и улицу, которая вела к Скалистой Террасе. Брусчатка рядом с мостом была только что переложена, но тем не менее улицы, круто спускавшиеся к мосту, шли под очень острыми наклонами. Вдоль стен домов, по обеим сторонам реки, лежали кучи снега, и никому даже в голову не пришло осветить фонарями абсолютно темные переулки, скрывавшиеся между высокими зданиями. Под мостом ревела река Иден, которая пробивалась между двумя узкими берегами. Когда Бен переходил мост, то почти оглох от этого рева.

Ему показалось, что впереди он заметил какое-то движение, и Купер в нерешительности остановился у начала Подъема Зудящей Задницы. Но оказалось, что это только тающий снег, который, превращаясь в воду, стекал по карнизу старого здания кино. В тех местах, где струйки воды попадали на лужи, которые стояли между булыжниками, на поверхности луж была видна рябь. Переулок освещался только светом фонарей на рыночной площади, которые находились за спиной у Бена и отражались в лужах и на серых сугробах грязного снега. Констебль никогда раньше не волновался, когда ему приходилось ходить по ночным улицам Идендейла, но он знал многих женщин, которые, перед тем как выйти из дома, мысленно проверяли, в безопасности ли их сумочка, хорошо ли освещена улица, не безопаснее ли будет воспользоваться такси, удобно ли бегать в обуви, которая на них надета…

Бен резко повернулся на звук, раздавшийся у него за спиной. В самом конце переулка он увидел знакомую фигуру, которая прошла на фоне фонарей на рыночной площади. На мужчине было длинное пальто, похожее на армейское пальто Эдди Кемпа. Эдди Кемп? Как будто услышав свое имя, мужчина остановился у входа в переулок и повернул голову. В какой-то момент Купер чуть не встретился с ним глазами. На фоне света фонарей он увидел шерстяную шапку. Бен был настолько уверен, что это Кемп, что почти почувствовал его запах.

Когда мужчина возобновил движение, полицейский сделал шаг вперед, а потом остановился. Он вспомнил ошибку, которую совершил, когда в первый раз арестовал Кемпа на Холлоугейт. Тогда он почему-то решил, что Эдди один и арестовать его будет легко. На этот раз Бен по радио связался с диспетчером и запросил группу поддержки, после чего спустился до конца переулка и осторожно повернул за угол. Кемпа нигде не было видно.