Часть вторая. Славный город

Егорка весь вечер смотрел то на Фросю, баюкавшую динозаврика, то на небо, подмигивавшее ему искорками звёзд. Звёзды рассказывали Егорке свои истории, и он всё-всё понимал. А что же тут непонятного, даже и язык такой специальный есть, чтобы со звёздами разговаривать. Астрономический. Кто знает этот язык, тому все рассказы и песни звёзд понятны. Егорка астрономический язык знал. Не полностью ещё выучил, но азбуку астрономическую запомнил и старался поскорее звёздную грамоту освоить. Иногда Егорке удавалось даже подпевать мелодиям далёких созвездий, и в эти моменты он был особенно счастлив. Так уж устроен человек, его во все времена тянет небо звёздное рассматривать и пытаться понять, что там, в тех космических краях происходит. И когда удаётся человеку это понять и свою сопричастность к огромному бескрайнему небу почувствовать, наполняет его какая-то непонятная, необъяснимая и необъятная радость. Огромная и бескрайняя, как само небо. Потому-то и стремятся люди к небу, кто как может и как умеет. И Егорка тоже тянулся к небу как мог и умел. А умел он пока немного. Зато очень старался. Книги изучал, мысли размышлял, звёзды наблюдал, карты рисовал. Звёздного неба карты. Астрономические. И на этих звёздных небесных картах Егорка видел не просто скопление точек, он эти карты как увлекательные истории читал. Астрономия - наука особенная, астрономы все немножко немножко фантазёры, немножко поэты, немножко переводчики, они со звёздного языка на человеческий целые галактики переводят. И Егорка, когда вырастет, тоже свою звёздную поэму прочитает и переведёт, чтобы все-все люди узнали, о чём Егорке звёзды рассказали.

Налюбовавшись бриллиантовыми россыпями звёзд на чёрном шёлке неба, вдоволь наговорившись с ними и намечтавшись, Егорка уснул. Он спал крепко и радостно, как можно спать только тёплой летней ночью на берегу солёного* озера, в котором плюхается динозаврик, а неподалёку сонно сопят все три головы твоего друга-дракончика. И где-то здесь рядом большой и сильный брат, с которым ничего не страшно. И Фрося, непостижимая девочка Фрося, которой на всех хватало доброты и желания помочь. Проваливаясь в сон, Егорка радовался, как он счастлив, и уснул с улыбкой, да так улыбаясь всю ночь и проспал. А утром...

А утром Егорку разбудила трель телефонного звонка. Спросонья он долго шарил по карманам, пытаясь найти телефон, потом вспомнил, что он никогда телефон в кармане не носит и тем более спать с телефоном не ложится, мама это строго-настрого запрещает. Телефон звонил и звонил, и вдруг Михаил забасил что-то сам с собой, и Егорка не сразу догадался, что Михаил по телефону разговаривает. Каждый звук разносился над озером как в громкоговоритель сказанный, и Егорка невольно подслушал разговор брата. И понял, что звонила Маруся, и что Маруся очень волновалась, и что вчера Маруся долго звонила Фросе, но та не отвечала, а когда Маруся дозвонилась до Инессы Валентиновны, то услышала очень странное объяснение - что вчера в лагерь приехал Михаил и забрал Егорку и Фросю, но скоро они должны вернуться. В утренней тишине Егорка даже мог разобрать раздававшиеся слова, которые Маруся произносила взволнованным встревоженным голосом: "Инесса Валентиновна сказала, что вы улетели. Это значит уехали срочно?"

- Нет, - честно ответил Михаил, - это значит, что мы улетели.

- На вертолёте?

- На драконе.

- А это что за марка? Это самолёт или вертолёт?

- Дракон - это дракон. Я тебя с ними познакомлю, и ты сама всё увидишь.

Но Марусю почему-то объяснения Михаила совсем не успокоили, она продолжала допытываться: - Мишенька, вы же не по санавиации улетели? У вас всё в порядке? Дети здоровы? Ты здоров?

- Всё в порядке, - заверил её Михаил. - Все здоровы.

Он помолчал немного, прислушиваясь к Марусиному голосу, а потом спросил: - А почему у тебя там лошади? Ты где сейчас?

И почти не удивился, когда услышал ответ.

- На конезаводе. В Редкой Дубраве.*

- Как в Дубраве? А мы на Кулундинском. Со стороны Знаменки.

- Я сейчас подъеду.

И действительно приехала! Михаил опомниться не успел, как жёлто-одуванчиковая "Нива" показалась вдали, съехала с дороги и уверенно попылила по солончаку, напрямик к озеру. Фрося проснулась и уже бежала навстречу: "Маммаруся, маммаруся!". Михаил и Егорка тоже обрадовались. А вот Змей Добрыныч восторга не испытывал.

- Маммаруся, Маммаруся! - скривился он. - Тьфу! Псину свою блохастую привезла небось. Вечно её с собой всюду таскает.

- Не таскает, а возит по работе. Найда - боец спасотряда. И ничего она не блохастая, - защищал Егорка.

- Зато зубастая и клыкастая, - сердито произнёс дракончик. - Щас как кинется на меня, и полетят клочки по закоулочкам.

- Точно! - испугался Егорка. - А что же делать?

- Чаво делать, чаво делать? - проворчал Змей Добрыныч. - Первым делом Жемчужинку успокоить. Она ж малёхонькая ишо, испужается и занырнёт в это озерище громадное, ищи её потом.

И он поковылял к озеру.

Егорка хотел пойти с ним, но решил не мешать Добрынычу разговаривать с Жемчужинкой. Всё равно Егорка их языка не понимает. И ещё мальчику подумалось, что дракончик очень соскучился по своим драконьим ровесникам, пусть даже динозавровым. Какими бы они ни были друзьями, но люди - это люди, а драконы - это драконы. И, наверное, Добрынычу давно хотелось с кем-то поболтать на своём драконьем языке, поиграть в драконьи игры и пожить обычной драконьей жизнью. Горный Змей, конечно, тоже дракон. Но он уже немолод, с ним сильно не поиграешь, он степенный, всегда делом занят. А с Жемчужинкой Добрыныч вчера светился от счастья, Егорка никогда его таким не видел, даже когда они Горного Змея нашли. "Мал ты ишо", - сказал вчера старый дракон. И правда, мал. Егорка смотрел, как Змей Добрыныч стоит у кромки воды и щебечет с динозавриком. Показалось Егорке или нет, что синяя мордочка расплылась в улыбке? Смешит её там дракончик, что ли? Егорка не стал за ними подглядывать, а развернулся и пошёл к подъезжающей "Ниве".

Михаил помог Марусе выйти из машины и начал рассказывать историю с динозавриком. "Лучше сразу признаться, - подумал он. - Надо было давно рассказать про Добрыныча и Горного Змея. Всё тянул, хвастаться не хотел, боялся, что Маруся меня хвастуном посчитает, ну какой из меня богатырь. Вот и дотянул." Михаил вздохнул и виновато начал: - Марусь, я давно хотел тебе сказать...

Слова застревали у Михаила в горле и никак не хотели скатываться с языка. Он откашлялся и замолчал. Маруся испуганно огляделась - вот Фрося, вот Егорка, все целы, выглядят вполне здоровыми и невредимыми. Что же он такого сказать ей хочет, да никак произнести не может? Случилось что? Но тогда почему "давно"? Насколько давно? Да что же он сказать-то хотел? Мысли Маруси метались в панике, но на лице её было написано полнейшее безмятежное спокойствие. Такая уж у спасателей привычка - не показывать свой страх и сомнения. Спасателям бояться некогда, и признаваться в своей слабости нельзя, надо всегда выглядеть уверенным, даже если самому страшно гораздо сильнее, чем людям, которых спасаешь. Люди видят, что спасатель спокоен и сами перестают паниковать. А тогда человека спасти легче. Маруся привыкла просчитывать опасные ситуации, ставить диагнозы на бегу, оперировать в машине или в чистом поле, справляться с действительно трудными случаями, и ей редко когда бывало страшно. А сейчас ей было страшно. Очень. Потому что стоит перед ней высокий широкоплечий Михаил и слова вымолвить не может, и расчёсывает пятерней свои льняные вихры, смущённо отводит серые глаза. Будто он боится ей сказать. Сказать - что? Чего он может бояться? И Марусе стало страшно. А вдруг... Нет, этого, конечно, не может быть, но вдруг произошло невероятное, вдруг... Тут у бесстрашного спасателя и опытного врача Маруси от ужаса похолодело внутри. А вдруг он её... разлюбил? Этого, конечно, не может быть, но... Но ведь боится же он в чём-то ей признаться?