- Привольно тут, - раскинул крылья Горный Змей.
- Рыбное местечко, - сообщил Михаил. - Здесь и карась, и линь, и окунь, и пескарь, и плотва, и щука, и гольян, и чебак! Здесь есть что поесть, динозавр не заголодает.
Змей Добрыныч сидел в сторонке молча и тяжело дышал. Егорка подошёл к нему и сел рядом.
- Трудно тебе летать? - сочувственно спросил мальчик.
- Да нисколечко! - хорохорился дракончик, но Егорка видел, что ему больно. И дышит еле-еле, и крылышки дрожат. Это Правая голова огрызается, а у Левой-то на мордочке такое страдание написано, что и смотреть тяжко. Средняя голова молчит, крепится. Ох, да где ж их взять, эти подвиги, чтобы Змея Добрыныча вылечить?
А Михаил вон тоже заметил, Горного Змея расспрашивает: - Хорошо бы Добрыню найти, про подвиги у него узнать, где их найти и как совершать.
- А чаво его искать? - удивился Горный Змей. - Дома он, небось.
- Как дома? - поразился Михаил. - А где его дом?
- Так. Дома. А где ж им быть-то с Настасьей Микуличной? А ты, никак, в гости к нему собираешься?
Михаил потрясённо смотрел на него, пытаясь понять, не ослышался ли он? Добрыня Никитич... живой? А почему о нём давно ни слуху, ни духу? Дома с женой чай пьёт? И неужели правда можно в гости к нему пойти? Или поехать.
Егорка, прислушивавшийся к их разговору, тоже опешил. И, хотя и знал, что невежливо вмешиваться в чужие разговоры, не удержался и спросил: - А мне тоже можно к Добрыне в гости поехать?
- А чаво ж не поехать? Езжай. Токмо сперва надо эту заплутавшую, - он кивнул на Жемчужинку, - матери вернуть. Волнуется поди матушка-то, ищет её повсюду.
- Дядька, а мне? Мне к Добрыне можно?
- Им можно, а тебе - нужно. Добрынюшка по тебе все глаза проглядел, вон как её маменька.
Горный Змей поднялся: - Чаво время тянуть? Полетел я. Пока Водного Змея найду, пока обратно повертаюсь - путь неблизкий. Ты, племяш, остаёшься за главного, - сказал он Змею Добрынычу и тот от важности задрал головы и выпятил грудь. - Его слушайся, - он показал на Михаила.
- Дядька! Так я ж за главного! - возмутился дракончик.
- Ты за главного, а он - за умного, - строго сказал Горный Змей и неожиданно погладил Змея Добрыныча по Средней голове. - Мал ты ишо...
Старый дракон вздохнул, и Егорке показалось, что из-под огромных седых ресниц сейчас потекут слезинки и огромными яркими камнями упадут на землю. Мальчик даже отодвинулся на всякий случай. Но Горный Змей только вздохнул, быстро чмокнул племянника в макушку, и ушёл в темноту. Что-то грохнуло, земля вздрогнула и раздался ритмичный свистящий удаляющийся звук рассекающих воздух крыльев.
- Дядька меня в темечко клюнул! - возмутился дракончик.
- Он тебя поцеловал, - рассмеялся Егорка.
- Врёшь! - не поверил Змей Добрыныч. - Меня никто никогда не целовал.
"А мама с папой? А бабушка?" - хотел спросить Егорка, но промолчал. Бедный маленький дракончик, что за детство у него было?
- Родители всегда целуют ребёнка, когда уходят, - объяснил Михаил.
- Родители? - переспросил Змей Добрыныч и задумался.
Разбуженная свистом огромных крыльев, Жемчужинка тихонько заплакала. Фрося утешала её, пела какие-то сентябринковские колыбельные, гладила гладкую синюю голову, целовала заплаканную мордочку и что-то шептала в круглые плезиозавровые уши. Ушки трепетали от щекотного Фросиного дыхания, фиолетовая пасть растягивалась в улыбке, Жемчужинка доверчиво положила голову на Фросины колени и снова уснула.
- Фрось, - тихонько позвал Егорка.
Фрося не ответила, только молча подняла на него глаза.
- Устала? - спросил Егорка. - Проголодалась?
Фрося посмотрела на спящего динозаврика и ответила: - Нет.
Это было самое голодное "Нет", какое Егорка слышал в своей жизни. В этом "Нет" он услышал всё: и голод, и жажду, и замёрзшие ноги, и задеревеневшие спину и шею. Егорка пошёл к Пройдохе и спросил: - Миш, а дед Архип фуфайки положил?
- А то как же, - ответил Михаил и выгреб из машины кусок брезента, ворох фуфаек и старое шерстяное одеяло.
- И поесть бы, - попросил Егорка.
- Сейчас, братка, - засуетился Михаил. - Я подзабыл, что ваши растущие организмы давно покормить надо. Привыкли там в лагере к режиму питания, а я вас тут голодом заморил, - сокрушался Михаил, доставая из машины пакеты, баулы и старую дорожную сумку.
- Счастливая!* - обрадовался Егорка старой знакомой.
- Она самая, - кивнул Михаил и ласково погладил "счастливую" сумку. - Семейная реликвия. Тут бабуля тебе напекла, наварила, да и тётя Ягаша гостинцев передала. Держи!
- Да мне... - Егорка смутился. - Мне Фросю покормить надо. Она Жемчужинку ни за что не бросит.
Михаил отнёс на берег фуфайки и одеяло, расстелил на пирсе брезент, и оборудовал для Фроси тёплое удобное гнёздышко. Помог Егорке накрыть стол, вернее, пол, потому что скатерть лежала на пирсе, и ушёл к Змею Добрынычу. Фросю покормит Егорка. А кто покормит дракончика? Михаил сел рядом с ним и спросил: - Голодный поди?
Змей Добрыныч не ответил. Он будто окаменел, и только губы на всех трёх головах беззвучно шевелились. Но что он шептал? Михаил наклонился поближе и расслышал всего одно слово: "Родители!" Родители целуют детей на прощанье. Маленький дракончик никогда этого не знал. Были ли у него родители? Любили ли они его? Одно ясно - его никто никогда не целовал на прощанье. И, наверное, даже не гладил. И, может быть, не обнимал. Михаил обнял Змея Добрыныча и погладил его сначала по левой голове, потом по правой, а потом по средней. И снова по левой, по правой, по средней. И так по очереди гладил и гладил, пока не устала рука. А когда рука онемела, непривычно всё-таки такой огромной ручищей гладить драконьи головы, Михаилу было куда как проще поднимать огромные деревья с корнем выкорчеванные грозой, или сдвигать с места сломавшиийся трактор, или забрасывать в самолёт тяжеленные мешки с удобрениями. Словом, делать понятные мужские дела. А гладить дракончиков по головам оказалось гораздо труднее. Нежность - трудное для мужчины дело. Вроде и чувствуешь её, а как выразить? Мужская нежность - она неловкая, неуклюжая, девчонки порой даже обижаются. Но Змей Добрыныч не обиделся. Во-первых, потому что он не девчонка. А во-вторых - потому что его никто никогда не гладил по головам так, чтобы не просто разочек погладить, провести по голове, да и всё. А гладить, чтобы через руки молча рассказать так много: и что ты нужен, и что тебя любят, и что о тебе переживают, и заботятся, и понимают, когда тебе грустно, и помогают, когда нужна помощь, и ещё много всего самого-самого главного, чего словами даже и не объяснишь... Нет, так Змея Добрыныча никто никогда не гладил. Разве что Добрыня, но когда это было... И когда у Михаила онемела рука, он услышал, как дракончик посапывает. И по этому сопению было понятно, что так может спать только самый счастливый дракончик в мире. Дракончик, которого сегодня впервые в жизни поцеловали в макушку, и оказалось, что у него есть родитель, а потом ещё и долго-долго гладили по всем трём головам.
Михаил посмотрел на берег. Егорка уже покормил Фросю и она задремала на фуфайках, укрытая одеялом. Голова Жемчужинки лежала на Фросе, как на подушке. А Егорка сидя примостился неподалёку. "Охраняет, - сообразил Михаил. - Ну-ну. Ох и затекает тело от такого сидения. А уснёт - ещё в воду свалится", - пожалел он брата. Но в сторожку переносить не стал. Пусть учится. Была бы мать рядом или бабка, ух они бы причитали, опекали, портили мальчишку. А Михаил только аккуратно высвободился из-под голов Змея Добрыныча, взял в машине ещё одно одеяло и накинул на Егорку.
А сам сел у костра. Караулить. С двумя детьми, да с двумя малолетними драконами-динозаврами сильно-то не поспишь. Охранять надо.
