- А я сегодня на концерте не был.

- Почему? - спрашивает Инесса Валентиновна Машиным голосом.

Егорка хотел объснить почему, но получалось совсем глупо, не скажешь ведь: "Я в это время из медпункта сбегал и притворялся Сидоровым."

И Егорка ответил: - Так вышло.

- Жаль! - "Инесса Валентиновна" отвечает. - Преотличнейший сегодня был концерт.

Сидят они так, разговаривают, динозавра ждут. А его всё нет и нет. Да и откуда ему здесь быть? Посидели-посидели, и стало ясно, что пора в лагерь возвращаться, спать ложиться, поздно уже. Фрося расстроилась очень, но ничего не поделаешь. И так после отбоя задержались. Каждый взял по котлете и дружно их в озеро бросили. Раз динозавр водоплавающий и ныряющий, он котлеты в озере выловит и съест. Больше-то там есть нечего.

На обратном пути Егорка сначала проводил Фросю до сентябринковского домика, подождал, пока она его телефон вынесла, и спать ушла, а потом Инесса Валентиновна, которая на самом деле Маша, проводила до восьмого отряда Толю Сидорова, который на самом деле Егорка. Проводила, о чём-то с сидоровским воспитателем поговорила, и в Пилюлькино пошла.

А Егорка, который на самом деле никакой не Сидоров, очень пожалел, что он сейчас Сидоров и лежит в чужом отряде в чужой палате, а не у себя в "Сентябринках". Егорка попытался дозвониться до Михаила, но тот не отвечал. Тогда Егорка родителям позвонил, сначала папе, потом маме, и у обоих телефоны бодрым голосом отрапортовали: "Здравствуйте! Мы сейчас на конференции, но вы можете оставить сообщение." На какой конференции в такую позднотищу, удивился Егорка. Но сообразил, что часовые пояса разные. Куда же это они укатили, в Австралию или в Америку? Значит, родители на конференции, бабушка-профессор ещё на прошлой неделе в санаторий уехала, а Михаил не отвечает. Ладно. Будем справляться сами.

От часовых поясов и географии мысли Егорки перешли к астрономии, он привычно повспоминал звёзды и уснул.

А Фросе не спалось. Лагерь уже давно угомонился и затих, даже самые неуёмные дети из самых старших отрядов перестали играть на гитарах в беседках и ушли спать. Обойдя все палаты и убедившись, что все дети спят, рухнули в кровати набегавшиеся за день вожатые. Воспитатели приготовились на завтрашнее утро и тоже легли. Крепко спал в медпункте Сидоров и чутко дремала в коридорчике доктор Медуницына. Лагерь спал. А Фрося не спала и прислушивалась. Ей показалось, что она слышит, как кто-то плачет. Тихий поскуливающий плач раздавался со стороны озера и Фрося решила, что это плачет динозавр. Права была Маша, он ходит гулять по ночам. Но что теперь делать, из домика ночью не выйдешь, дверь на улицу заперта. И Егорка в другом отряде. И зачем они только придумали весь этот розыгрыш с Сидоровым? Маша ведь поняла, что это Егорка, надо было сразу ей всё рассказать, и были бы они сейчас рядом и Егорка что-нибудь бы придумал, он всегда придумывает. Ну когда ж уже наступит это утро? Фрося не выдержала, достала телефон и отправила Егорке сообщение: "Слышишь?". Егорка спросонья подскочил, упал с кровати, уронил всё с тумбочки. Прислушался. Ничего не слышно. "Нет. А что я должен слышать?" - ответил Егорка. "Плачет кто-то." На этот раз Егорка долго не отвечал, а когда ответил, написал совсем не то, что Фрося ожидала. "Надень носки и выйди на веранду." Какие носки, на какую веранду? Впрочем, веранда здесь одна. Фрося послушно нашарила в тумбочке наощупь носки, натянула их и неслышно прокралась на веранду. По ту сторону окна на крыльце стоял Егорка и жестами показывал Фросе, чтобы она открыла форточку. Когда она наконец справилась с задвижкой, он сказал: "Ты чего не спишь?"

- А ты?

- Так ты ж сама меня разбудила. Фрось, там пол отряда малышей может плакать, они же в первые дни всегда ревут, к маме хотят.

- Да на озере плачет.

- Ничего не слышу, у меня от этих ваших дискотек уши заложило.

- А ты как оказался-то тут? - спохватилась Фрося. - Двери же на ключ заперты.

- А зачем мне дверь? Я через окно.

- Так они же не открываются, - вытаращила глаза Фрося. - Или в восьмом отряде окна открыть можно?

- Шутишь? Это лагерь, здесь окна только в вожатской открываются.

- Ты что, через вожатскую вылез? - ахнула Фрося.

Егорка кивнул, и как ни в чём не бывало, продолжил: - Так чего мы делать-то будем с этой твоей плаксой?

- Не знаю. - Фрося огляделась в поисках выхода. - Может, Машу разбудить?

- Пусть Маша поспит, она устала за день, - вдруг раздался голос Инессы Валентиновны. Настоящей Инессы Валентиновны, поправдишной. - А ты сейчас Георгий или Анатолий?

Егорка даже растерялся на мгновенье: вот как, ну как она всегда всё знает?! И тут же ляпнул: - Это я, Егорка.

- Я почему-то так и полагала. И далеко вы собрались?

- Там кто-то плачет.

Инесса Валентиновна кивнула, повернулась и пошла открывать Егорке дверь, бросив на ходу: - Ефросинья, оденься потеплее. Фонарь возьми.

И Фрося убежала одеваться. А когда вернулась, Инесса Валентиновна уже стояла в куртке и с большим фонарём в руках. Вот как, ну как она всё успевает?!

- Пойдём посмотрим, кто у вас там плачет.

И они пошли.

А ночью в лагере совсем другое дело. Безлюдно, пусто, тихо, страшновато. И фонари качаются от ветра и причитают: "Ну куда вы? Не ходите!" И сосны будто прячут привидений в своих разлапистых игольных хвойных лапах. И вдруг сквозь этот скрип и завыванье, и стрекотание цикад, и шорох, поскрипывание деревянных реек на лестнице пирса, и сквозь другие ноты музыки ночного лагеря, до них донёсся плач.

- И правда плачет.

- На озере.

- Ну что, пойдём посмотрим?

А озеро в ночи и не узнаешь. Темно и жутковато, и зловеще. На набережной, где прожектор светит, там посмелее и повеселее. А чуть шагнул в сторонку, в темноту, и будто обволакивает страхом. А почему так страшно - непонятно. Ведь вроде всё знакомое, дневное. Но ночью почему-то всё другое. И плачет кто-то вдалеке так горько. На Горьком озере так никогда ещё никто не плакал. Смеялись много, выздоравливали, пели, но чтобы так рыдать посреди ночи?.. А когда ближе подошли - не слышно, стихло.

Инесса Валентиновна на озеро посветила - никого. И Фрося посветила - никого. А Егорка озеро разглядывать не стал, он своим фонарём под ноги на берегу светил-светил, и высветил - возле воды камушки блестят. Егорка так и замер. Не может быть! Драконьи слёзы*! Снова! А кто же их наплакал? Динозавр? Или раз слёзы - всё-таки дракон? Егорка молча положил камни в карман и пытался рассказать о них Фросе, но она так сосредоточенно разглядывала озеро, что не замечала знаков, которые он ей подавал.

Побродив по пустынному берегу, они вернулись к домику.

- Но плач ведь был? Ведь мне не показалось? - допытывалась Фрося у Инессы Валентиновны.

- Плач был. И это очень-очень странно. Давай-ка, Ефросинья, спать. Мы с Егором дойдём до восьмого отряда.

- А можно я переночую дома? Я так соскучился по моей кровати. И по отряду.

- Да переночевать-то можно. Только идти нам с тобой в тот корпус всё равно придётся.

- Почему? - хором спросили Фрося и Егорка.

- Фрося, марш спать. Да потому что ты открыл окошко в вожатской. Там же всех теперь продует. Пойдём закроем.

И они закрыли.

Потом Егорка юркнул в свою палату и занырнул в свою кровать и вот что странно - такой же домик, и такая же палата, и такая же точно кровать, один в один, но чувствовал себя он по-другому. А почему? Здесь он был как дома. А там - не очень. Или очень не.

Егорка вспомнил, что надо рассказать Фросе про драконьи слёзы, и написал ей сообщение, и слышал, как запищал Фросин телефон, и слышал, как вожатая Маша сонно ворчит: "Ты чего ночью в телефон играешь? Глаза испортишь. Всё, до утра твой телефончик забираю." И слышал Фросино просительное: "Маша!" И Машино строгое: "Я уже 16 лет Маша. А ты телефоном ночью глаза портишь." И слышал, как ещё попрепирались, и всё затихло. И уснули обе. И уснул Егорка.