Кое-что и здесь показалось Лэйми странным, - например, отсутствие автомобилей. Оно и понятно, - нефти в Мааналэйсе нет. Весь транспорт здесь был электрическим, - в центре улицы тянулось сразу несколько рядов трамвайных путей. По ним, правда, ехали не столько трамваи, сколько грузовые платформы. Между путями и тротуарами катила сплошная масса велосипедов, иногда тянущих нагруженные тележки. Попадались, впрочем, и запряженные животными повозки. Бродячие торговцы путешествовали в домиках, похожих на небольшие башни на колесах, - с их верхних площадок было очень удобно заключать сделки и обмениваться товарами прямо через окна вторых этажей...

Лэйми не боялся заблудиться, - достаточно только взлететь, и он увидит Мебсуту; она парила в выцветшем от жары небе синеватым призраком. Солнце жгло его плечи, земля обжигала босые ноги, - не сильно, но всё же, вполне ощутимо. Слабый ветерок нес не прохладу, а пыль и жар, словно из печи. Он не понимал, как люди вообще могут жить здесь, - по крайней мере, он просто не смог бы спать в такой жаре...

Охэйо бы немедленно сказал, что для развития цивилизации необходим холодный климат, и привел бы массу примеров, - начиная с их родной державы, возникшей едва ли не под Полярным кругом. Впрочем, цивилизация и впрямь не вполне добралась до этих мест. Отвернувшись от велосипедов и трамвайных путей, Лэйми словно попадал в средневековье. На обочине стоял дощатый эшафот, и двое палачей на нем секли кого-то, - должно быть, вора, - плетьми, подвесив его за руки. Впрочем, прохожие уделяли воплям несчастного не больше внимания, чем он сам уделил бы мычанию коровы.

У него не было сейчас никакой цели, - кроме обычного для Летящих желания посмотреть. Иногда оно заводило их очень далеко. Многие юные леры отправлялись лишь в одно, но очень длинное путешествие, - пять лет в любую из трех сторон света, и пять обратно. Кое-кто ухитрялся увидеть земли, удаленные на полмиллиона миль, и каждое такое путешествие становилось легендой. Но большинство не возвращалось, - и чаще не потому, что гибло. Повидав так много, они легко выбирали себе новый дом...

Вдруг к Лэйми привязалась какая-то девушка; не понимая, что ей нужно, он просто отмахивался от неё, но она преградила ему путь и вдруг вызывающе толкнула грудью. Он на миг замер, потом грубо отпихнул её... уже чувствуя невольное возбуждение. К его удивлению, почти никто не обращал на них внимания.

Девушка беззастенчиво рассматривала его. Она оказалась круглолицей, пухлогубой, с поджарым гладким животом. На тугих округлостях её неприкрытой груди дерзко торчали крупноватые темные соски. Из украшений на ней были лишь кожаные браслеты на запястьях и щиколотках. Множество мелких ремешков туго оплетало её ступни, проходя между пальцами. Узкий плетеный ремень низко охватывал талию; кожаный треугольник, прикрывавший низ живота, переходил в жгут, пропущенный между ягодиц. Зад у неё был круглый, широкий и довольно-таки грязный, словно она сидела в уличной пыли. Непонятно почему, именно это и привлекало Лэйми.

- Чего тебе надо? - спросил он, уже зная всё.

- Я хочу любить тебя, - улыбаясь ответила она.

- Взамен?..

- Ты будешь любить меня. Разве мало?

2.

Её звали Миэй; она очень вежливо пригласила его к себе в гости. Лэйми согласился, но путь оказался неожиданно долгим, - они шли не менее часа. За это время небо успели затянуть тучи, прошла и кончилась гроза. Мучительная жара спала; воздух немного посвежел. Лэйми сразу почувствовал себя бодрым и легким, - может быть, из-за взглядов, которые бросала на него Миэй.

Её маленькая квартирка на третьем этаже старого дома была бедной, - голый дощатый пол, голые стены. В распахнутые настежь окна струил­ся сырой, теплый воздух и серый свет мутного, дождливо­го дня, - а также, само собой, скрип бесконечных пово­зок и голоса прохожих.

Подойдя к окну, Лэйми увидел немо­щеную, утопающую в грязи широкую улицу, кишащую телегами и людьми. Вдоль неё тя­нулся бесконечный ряд одноэтажных лавок с тускло-желтыми облезлыми стенами и желез­ными крышами, - а за ними море таких же крыш до смутного горизонта, отмеченного полосой странных белесых туч. Несмотря на бедность комнаты, один такой вид был здесь не­слыханной роскошью.

Над крышами, на лесе столбов, тянулась спутанная сеть проводов, особенно густая здесь, на улице, - будь Лэй­ми подходящих размеров пауком, он смог бы обойти все дома в округе, ни разу не коснув­шись земли. А потом Миэй обняла его, и всё остальное потеряло значение.

3.

Они проспали до заката. Когда Лэйми проснулся, небо за окном уже пылало багровым закатным огнем. Зрелище было тревожное и даже величественное, - лишь сейчас стали видны многоэтажные нагромождения облаков, - и они отдали должное этой впечатляющей картине. Потом наступило время для более прозаических дел, - они помылись (здесь был крохотный душ с удивительно теплой водой, и Лэйми не отказал себе в удовольствии вымыть Миэй целиком, от волос до пяток), поели, - просто, но сытно, - а потом она решила его нарисовать.

Подчиняясь её указаниям, Лэйми нагим лег на живот, оперся на локти, туго прогнув спину, и прикусил кончики двух пальцев правой руки. Босые ноги он подогнул пятками кверху, с большого пальца левой свисала нитка пёстрых бус. Он изо всех сил старался не двигаться, сохраняя на лице лукавую, снисходительную усмешку. Миэй, тоже нагая, сидела за столом, то и дело посматривая на него и быстро рисуя. По коже Лэйми пополз сладкий, колючий озноб, - рисовали его первый раз в жизни, и он и представить не мог, что это так ему понравится.

Постепенно темнело. Миэй почему-то не зажгла света, - может, ей нечем было за него платить, - и продолжала рисовать уже в полутьме, пока Лэйми не начал удивляться этому. Через минуту после этого Миэй закончила, - она встала, бесстыдно потягиваясь, и, широко ухмыляясь, поманила его.

Лэйми с нетерпением подошел. Миэй стояла рядом с ним, ожидая его реакции: она пританцовывала от нетерпения, как бы случайно накрывая пальцы его босых ног своими, потираясь о него плечами и слегка толкая бедрами. Вид у неё был весьма живописный: черные блестящие волосы дико растрепаны, падая в красивом беспорядке на спину, из-под них весело блестели длинные, темно-синие глаза. Вокруг пушистых ресниц и пухлых губ на гладкой золотистой коже розовели чуть более темные следы от его поцелуев. Пальцы её босых ног были туго стянуты пёстрыми четырехцветными шнурками. На запястьях и щиколотках девушки блестели серебряные браслеты, на верхней части её бедер лежал поясок из нескольких цепочек, соединяющих тяжелые, колючие шарики, похожие на звезды, - их длинные острые лучи заметно вдавливались в чуткую кожу. Лэйми с большим трудом смог отвести от неё взгляд.

На столе лежал большой лист белой бумаги, - а с него смотрел он сам. Рисунок был, конечно, карандашный, черно-белый, - но четкость и точность очертаний восхитила его. Выбранная Миэй поза не только подчеркивала красоту его тела, но и очень точно отражала характер. Лэйми, правда, полагал, что волосы у него всё же покороче и не такие пышные, - да и бус на талии он, вроде бы, не носил, - но в остальном изображение было безупречным. Гибкое, словно литое тело дышало бесстыдной, неутомимой чувственностью, - даже в чуть отогнутых книзу пальцах и гладких подушечках своих босых ног Лэйми теперь мерещилось нечто неприличное. Но больше всего ему понравилось выражение лица, - "вот какой я красивый, любуйся, но потрогать не дам!" Впрочем, это было уже явной ложью: когда Миэй вновь потянулась к нему, сопротивляться он не стал, - да ему и не хотелось.

4.

А потом было сумрачное, влажное утро, когда Лэйми, - ободранный и ошалевший после ночи бесконечной любви, - стоял у открытого настежь окна, обнимая прижавшуюся к нему Миэй. Холодный влажный воздух непрерывным потоком стекал по их нагим, покрытым ознобом телам, расширенные в полумраке глаза не отрывались от розовато-белого, туманного сияния рассвета, - там, в бесконечной дали, за черным, мокро блестевшим морем крыш. Казалось, прямо над ними стремительно плыли темные, туманные тучи, озаренные снизу розоватым отблеском востока. Улица внизу оставалась совершенно безлюдной, лишь в лужах бежали отражения облаков. Было очень тихо, и весь этот мир, казалось, принадлежит им одним. Лэйми сейчас словно летел куда-то, и ему мучительно хотелось полететь по-настоящему. Мечты о будущем доставляли ему большую часть удовольствия, - но и настоящее было бесконечно интереснее, чем он мог представить.