Лэйми не помнил, сколько уже раз он лежал нагим, - как вот сейчас, - а Симала тихонько касалась ногтями его подошв, невольно поджимавшегося живота и других чутких мест, заставляя всё в нем замирать... а потом садилась на нем верхом, сунув пальцы босых ног под его зад и непринужденно двигаясь, отчего стан Лэйми невольно выгибался, словно лук. Опираясь на локти заброшенных за голову рук, задыхаясь, он терял всякое представление о времени, - это длилось, казалось, целую вечность. Ещё большим удовольствием было дарить его подруге...
Впрочем, любовь составляла только часть, - хотя и самую важную - его счастья. Другой, даже более интересной, стала сама Хара и её жители. За этот год он тридцать один раз уходил в Море Снов. Обычно всего на несколько часов, но однажды ему пришлось провести там восемь дней. После того достопамятного первого раза ему больше не удавалось вмешаться, - но даже просто смотреть было безумно интересно. Каждый раз он попадал в совершенно новый мир.
Ещё с большим интересом он слушал рассказы обитателей Хары, чей опыт был несравненно больше. Здесь Лэйми стал очень популярен, ведь рассказчиков вокруг было полно, а слушателей - явно недостаточно.
Разнообразие миров Хары было выше всех представлений, - планеты с двойными солнцами, с тройными и пятикратными. Нашлась даже одна с целым роем маленьких, злых, сине-белых светил. Планеты с кольцами; планеты с роями лун; двойные планеты, полнеба которых загораживала планета-двойник. Планеты с разной силой тяжести, с разным климатом, с разной природой...
Разнообразие культур, как ни странно, было меньше разнообразия начальных условий, - в этом отношении все первобытные миры оказались неотличимо похожи. Лишь с ростом культуры различия возрастали. Но здесь Лэйми пришлось сделать одно, очень неприятное открытие.
Человеческие расы и цивилизации были смертны. Число миров Хары вовсе не оставалось постоянным. Первобытные культуры могли жить очень долго, но стоило им перейти в технологическую стадию, - и они исчезали, самое большее через несколько тысяч лет.
Главной причиной их гибели было вырождение, но Лэйми решил, что причина другая - отчаяние. Люди могли летать к звездам, но ни одна из их культур не развилась до уровня, на котором могла изменять Реальность. Для этого цивилизация должна существовать миллионы лет, то есть, быть стабильной. Человеческим культурам недоставало сплоченности; они бросались из одной крайности в другую, воевали друг с другом и быстро гибли. Едва ли не единственной причиной этого была фатальная невозможность принять другую точку зрения, отличную от часто ложных представлений о морали и чести. Дети Хары старались это изменить, но их помощь была только каплей в океане страданий.
Конечно, нельзя было исключать, что какая-нибудь из человеческих рас станет сверхрасой, какой стали Манцибурны, перейдет в другие Вселенные и пребудет вовеки. Но шансов на это оставалось всё меньше. Люди возникали везде, вновь и вновь, - но число их планет сокращалось, хотя и очень медленно: должно было пройти ещё семь или девять миллиардов лет, чтобы они исчезли вообще. Сама Вселенная тоже не была вечной, так что обитателей Хары это мало трогало. Особой популярностью у них пользовались миры или места с веселой и бестревожной жизнью, и они всеми силами старались поддержать и сохранить их, - даже не столько ради их обитателей, сколько ради возможности хоть немного отдохнуть от бесконечных рассуждений о прошлом и будущем. Лэйми поступал так же. Он с большим удовольствием узнал, что Паулома оказалась в числе этих мест. Сугха очень приблизилась к ней, но ещё не стала неотвратимой угрозой.
Устав от неохватного разнообразия Хары, он вновь находил утешение в объятиях Сималы. Охэйо повезло меньше. Его отношения с Маулой были просто ангельскими, - она считала чувственную любовь развлечением для животных. А Маула Нэркмер была не из тех, кого можно переубедить, - словами или чем-либо ещё. Но, хотя на Охэйо с интересом смотрело множество других девушек, он сам смотрел только на Маулу. Любовь, на взгляд Лэйми, была престранной вещью. Впрочем, Аннит вовсе не выглядел убитым горем.
Лэйми подумал, что стоило бы навестить его; он бесшумно поднялся, оделся и тихо выскользнул из комнаты. Подходя к комнате друга, он ещё издали услышал, как тот что-то напевает.
Став на четвереньки, Лэйми прополз в узкую горловину. Охэйо, тоже едва одетый, сидел на пятках перед включенным ноутбуком. Маулы рядом с ним не было, - она предпочитала отдыхать в своих покоях.
Аннит удостоил его единственного косого взгляда.
- Привет, Лэйми. Знаешь, за делами я как-то забыл, что у меня было три брата, - старших, к тому же. Я неплохо их помню, - очень интересно сравнивать их с другими юношами анта Хилайа. Многие из них оставили след в семейных архивах. Как оказалось, у меня в роду было много поэтов. Император Мэкхис, например. Правда, в историю он попал по другому поводу: за раз самолично отрубил головы шестистам мятежникам. Отдыхая от сих печальных трудов, он сложил трогательные вирши о бренности бытия, - ты бы их в школе учил, не случись войны. Самое забавное, что стихи он писал совсем неплохие.
Лэйми не раз уже слышал об Императоре Мэкхисе, - хотя он жил две тысячи лет назад. В "Истории Империи" от него осталось только три абзаца с этим достопамятным эпизодом и злосчастным стихом. Охэйо мог рассказать гораздо больше. Старший из его братьев, наследник, не выносил черных глаз, - если таковые попадали в поле его зрения, он их просто выкалывал, полагая, - притом совершенно искренне, - что глаза суть зеркало души, каковая, в данном случае, несомненно, полна чернейшего Зла.
- Должно быть, приятно иметь столь длинную родословную, - насмешливо сказал он.
Охэйо вновь косо взглянул на него.
- Это совсем не смешно, Лэйми. Слишком многие в моем роду были не от мира сего. Но это не мешало им три тысячи лет оставаться у власти. Если бы мне хватило дури остаться на Джангре, я тоже стал бы каким-нибудь верховным канцлером - как "возродитель государства".
- Ты был на Джангре?
- Не в своем теле, но да. Там дети в школах пишут сочинения на тему: "Аннит Охэйо анта Хилайа, и его роль в истории нашей благословенной державы". Неплохо?
- Ты хотел бы вернуться туда?
- Да, Лэйми. Но не вернулся бы, если бы мог. Через пятьдесят лет там я бы умер. Жизнь убивает... однажды, а чем дольше я живу, тем больше хочется... особенно сейчас, когда у меня есть Маула. Или я у неё. Мы друг у друга. Любовь - вещь двусторонняя, Лэйми. В ней нельзя только брать. Нельзя даже только отдавать. Обмен должен быть взаимным, а иначе - какой в этом смысл?
- А чем вы заняты сейчас?
Охэйо улыбнулся прежде, чем ответить.
- Я могу управлять любым телом, в которое попадаю, и стал для Хары ценным приобретением: обычно это удается в одном случае из ста. Или реже. Это не слишком удобно, потому что неясно положение, в котором я оказываюсь, но в общем я один могу сделать больше, чем сотня харранцев. А здесь правит тот, кто работает не просто наравне, а впереди всех. Мэтлай говорит, что я буду лучшим вожаком группы, чем он...
Аннит поднял глаза. Его губы тронула слабая, едва заметная усмешка.
- Если бы он знал, о чем я думаю, то говорил бы иначе. Я хочу покинуть Хару. Она - тупик. Да, мы здесь помогаем всем, делаем очень много... но мы никогда не сможем делать больше, чем сейчас. А я не выношу повторять одно и то же.
- Что же ты хочешь сделать?
- Хара была бы идеальна, если бы она была больше. Если бы это была хотя бы нормальная планета. Здесь всё слишком одинаковое. Здесь слишком скучно. Попахивает принудительными работами по несению всем счастья. Я не против нести счастье, но я ненавижу, когда меня заставляют что-то делать. Кстати, многие здесь думают так же.
- Но ведь мы же всё равно не сможем ничего изменить.
- Сами - не сможем. Я узнал, что однажды все жители Хары совместно обратились к ней - выяснив, что она может говорить с ними. Когда захочет. Одному она могла бы не ответить, но всем... мы зависим от неё, но она зависит от нас тоже. Они думали, что если бы все, - по крайней мере, большая часть жителей Хары, - потребовали бы одного и того же, то она согласилась бы. Здесь же не тюрьма.
