– Как я понимаю, вас зовут Лиз?

– Эмма?

– Да.

Тревога на ее лице мгновенно пропадает, уступая место иной эмоции: гневу. Проходящий санитар с тележкой игриво пищит «бип-бип!», и я вынуждена зайти в палату. Руку держу на дверном косяке.

– Лиз, я должна вам сказать: мне очень жаль, что так получилось.

Пальцы ее правой руки возвращаются к обручальному кольцу. Она вертит его туда-сюда словно талисман, отгоняющий злых духов; сама при этом не спускает с меня долгого цепкого взгляда, в котором читается: «Ты ее бросила. Да, опять».

– Она могла погибнуть.

– Во-первых, она дышала размеренно, когда я побежала внутрь. А потом, вот-вот должны были приехать «Скорая» и пожарные.

– Не наверняка.

Я гляжу на пол, на блестящий линолеум в крапинку.

– Не наверняка.

Опять молчим. Джереми Кайл на экране заходится какой-то песенкой и пускается в пляс, обыгрывая результаты тестирования очередного участника на детекторе лжи. Умеет человек держать аудиторию в руках.

– Как там поживают ваши зверушки? – скучным голосом интересуется Лиз.

– Их разместили по соседним приютам, пока мы восстанавливаем свой. Собрали всех собак, кроме Тайсона. Кабаны как в воду канули. Еще мы потеряли трех кошек из тех, что послабее: чересчур надышались дыма. Кроме того, погибли хомячки… да и вообще все грызуны… И попугай Фрэнки…

Я стараюсь смотреть на потолок, потому что так легче незаметно смаргивать слезы.

– Мне очень жаль, – мягко говорит Лиз.

– Всем, кто там работал, тоже.

– Я не об этом. Хотя животных, конечно, я жалею. Я просто хотела перед вами извиниться. Вам пришлось делать выбор в ситуации, где нет решения.

Я нарочно прикусываю щеку изнутри и мотаю головой. Если начну говорить, разрыдаюсь.

– Эмма. – Я слышу скрип стула по линолеуму; Лиз встает. Я внутренне сжимаюсь, когда она делает шаг в мою сторону, но она ко мне не прикасается. Просто стоит, на голову вздымаясь выше меня, держа руки сцепленными перед собой. – Вас никто не винит.

Я опять мотаю головой. Зря я сюда приперлась. Надо было остаться с Уиллом и всего лишь позвонить в больницу, проверить, как дела у Ал. Уилл, кстати, отговаривал. Сказал, что у меня как минимум нервное потрясение, что надо отдохнуть, что он обо мне позаботится, но я отказалась. А ведь он был прав. В который раз.

– Так и есть, Эмма. Ты ни в чем не виновата.

В дверях стоит Ал. Босиком. На плечах, поверх больничной пижамы, наброшен синенький байковый халат с начесом; руки спрятаны в карманы. Лицо по-прежнему осунувшееся, однако уже без смертельной бледности.

– Ал, – заставляю я себя заглянуть ей в глаза. – Прости меня, пожалуйста. Ради бога, прости. Я…

Она сгребает меня в охапку, не дав закончить, и прижимает к груди. Вот у нее-то на плече я и дала себе волю.

– Ладно, девчата, – мягко говорит Лиз. – Схожу-ка я погляжу, что тут и как.

Поскрипывая линолеумом, девушка покидает больничную палату.

– Лошадиная доза валиума?

– Я же говорю. – Ал тянется к кувшину с водой, что стоит возле койки, и наливает себе полстакана. – Врачи предполагают, что она подсыпала мне растолченные таблетки в термос с чаем, откуда я как раз и отпила, когда мы подъезжали. Но вот пыталась ли убить?.. – Ал умолкает, делая глоток. – Эмма, ты себе не представляешь, во что она превратилась. Призналась, что пожар в «Эканте» – ее рук дело. Два дня она ждала возвращения Айзека с Дейзи, а когда те так и не появились, решила, что все сговорились держать ее в неведении. Айсис с Черой пытались ее урезонить – мол, они наверняка пошли в Покхару, – но Кейн, который все эти дни пьянствовал напропалую, взялся Линну подзуживать. Дескать, Айзек с Дейзи удрали, бросив ее на произвол судьбы. Она и поверила, хотя я не понимаю почему. Уверяла меня, что в «Эканте» чувствовала себя по-настоящему счастливой, словно обрела свой истинный дом, но, наверное, в глубине души подозревала, что и это окажется иллюзорным, преходящим. Как бы то ни было, – Ал пожимает плечами, – в итоге Линна надралась и дико разозлилась, решив, что Айзек ее просто использовал, чтобы она притащила своих подруг, с которыми он будет спать. И как-то ночью подожгла его кабинет. За ворота вышла со своим паспортом в одной руке и со всеми деньгами Айзека – в другой.

– Боже милосердный… Получается, пока ты лежала в покхарской больнице, она шлялась прямо по соседству, в городе?

Ал кивает.

– Вполне могло статься, что мы очутились бы с ней на одном самолете, когда возвращались в Катманду, однако она решила на какое-то время задержаться в Непале. Поискать Айзека с Дейзи, которые, по ее мнению, от нее прячутся.

– И сколько она там жила?

– Месяца три. Потом от кого-то узнала про пожар в «Эканте», а еще кто-то ей ляпнул, что Айзек уже вроде как в Англии, организовывает там новую общину.

– И поэтому вернулась?

– Ну да. Эмма, она на нем просто зациклилась. Что-то серьезное с головой. И угодила в психушку. На остатки Айзековых денег добралась до Абердина, где взялась донимать какого-то его друга, про которого ей рассказали в Армии спасения.

– Да, помню, она упоминала о нем в одном из своих мейлов.

– Так вот, когда он не смог ей ответить, где сейчас искать Айзека, она заехала ему в лобовое стекло кирпичом. Забрали ее в полицию, стали допрашивать – и полезло бог знает что: и голоса-то с ней разговаривают, и руки она на себя наложит, и видит всякие разные вещи… Словом, позвали психиатра. Тот послушал-послушал и прописал ей тихую палату. Ей, кстати, там понравилось. Говорит, все такие внимательные, никто не осуждает, много новых друзей… А потом ее взяли и выписали. Опять как с «Экантой»: поманили да обманули.

– Отобрали вновь обретенное счастье…

– Ага. И как ты думаешь, кто, по ее мнению, во всем этом виноват? Ты. До меня дошло только в машине. Она меня убедила, что Дейзи жива; мало того, знает, где та находится. А как вылетели на трассу, у нее словно пробку вышибло: так и понесла бог знает что. Пригрозила, что выпрыгнет из машины, если я ей не помогу. Дверцу дважды распахивала – и это на трассе эм-четыре! Там ниже ста сорока никто не ходит, прикинь? Мы едва не разбились, пока я ее обратно втаскивала.

– А-а! Так вот когда ты мне позвонила!

– Ну. Она диктовала, что тебе говорить. Я-то хотела тормознуть у заправки и звякнуть тебе из сортира, но она отобрала мой мобильник и вышвырнула в окно. Только и осталось, что баранку крутить. Потом я решила, что, когда доберемся до твоего дома, можно будет вызвать санитаров или еще что-то, но она заставила ехать до этого… как его… до вашего «Гринфилдса». Мол, там у вас собрание каких-то волонтеров и ты на нем будешь.

– Ни фига себе разведка работает! Откуда она все это знала?!

– Понятия не имею. – Ал поплотнее запахивает халат. – Сведений она про тебя набрала массу. И про бойфренда, и про твою малышку.

– Малышка-то не моя. Хлоя – дочь Уилла.

– Ага, значит, все-таки кое-чего она не знала… Не важно. Главное, Линна все время с пеной у рта орала, какая-де у тебя идеальная семья и идеальная работа. И как это несправедливо, что у тебя всё, а у нее – ничего. Ох, Эмма… Она все на тебя повесила: и пропажу Айзека с Дейзи, и пожар в «Эканте», даже собственную госпитализацию. Она была убеждена, что ты – серый кардинал ее злосчастий, злой гений ее судьбы. Думаю, из-за этого и меня разыскала. Решила, что уж я-то ей поверю, в отличие от всех прочих. – Ал не мигая смотрит мне в глаза. – Чего я не понимаю, так это откуда у нее взялись мои координаты.

– Наверное, примерно оттуда же, откуда она взяла мои. Просто спросила кое-кого, и все.

– Это как понимать?

– Она позвонила моей матери. Номер-то не менялся еще с универа. Ну, позвонила, назвалась однокурсницей; мама даже не запомнила имя. Сказала, что близится годовщина выпуска, надо созывать народ, так что нет ли у нее контактного номера и адресочка?..

– И твоя мать все ей взяла и выложила? Даже зная, что ты поменяла имя?