Я опускаю веки, и в памяти всплывает, как Дейзи давит геккона, хотя образ расплывчат из-за похмелья и недосыпа. Если у нее глаза и на мне-то разъезжались – а ведь я сидела к ней вплотную на той скамейке, – то действительно, как она могла разглядеть ящерицу, да еще в темноте? Нет, должно быть, я все-таки ошиблась. Ну конечно, ошиблась. Не могла она нарочно раздавить крошечное, безобидное существо – тем более с учетом всех тех обвинений, которыми ее забрасывала мать после гибели младшей сестренки…

Ал прыскает со смеху, и я вздрагиваю, распахивая глаза.

– Слушай, – говорит она, – а ты, случайно, не сфоткала того геккона? Я как раз собралась за камерой сходить, но все из головы вылетело, пока мы выпивку искали.

– Да нет, не сфоткала…

– Ну и ладно, – дергает она плечом. – Еще насмотримся на здешние чудеса.

Едва начав путь, мы натыкаемся на маоистский погранпост. Свой стол китайцы поставили на том конце хлипкого моста, что соединяет кафе у подножия горы с началом маршрута. Как раз этим фактом никто из нас не удивлен: про так называемый «налог на туристов» предупреждают все более-менее приличные путеводители, но вот что вызывает изумление, так это автоматы, которые пограничники не выпускают из рук. Шанкар, наш гид, кивком показывает: мол, давайте идите к ним.

Дейзи первой подходит к столу; плечи развернуты, подбородок гордо вскинут. Она пятерней взбивает шевелюру и, протягивая паспорт с визой и купюрами на полторы сотни рупий, улыбается сидящему за столом офицеру, а тот ее в упор не замечает. Не меняя каменного выражения лица, он пролистывает паспорт, затем сдвигает купюры в сторону соседа, который и убирает их в сумку-набрюшник. Дейзи уже тянется за своим документом и аж подпрыгивает, когда мужчина шлепает ладонью по паспорту.

– Когда можно будет, я скажу, – лает он и невыносимо долгую минуту буравит Дейзи зрачками, после чего опускает глаза на листок с визой, что лежит перед ним на столе. Вновь развернув паспорт, он сравнивает имя на визе с документом, затем вскидывает голову: – Цель приезда?

– Э-э… – Дейзи прочищает глотку. – Просто хотела подняться наверх.

Это нас Линна так подучила. Ей кажется, что маоисты сдерут с нас втридорога, если решат, что мы остановимся в гостинице, которую держат иностранцы, а не на каком-нибудь местном постоялом дворе.

– Уверены? – продолжает он сверлить ее взглядом.

– Конечно. Хочу посмотреть на мир с вершины. Говорят, это что-то поразительное.

Офицер придвигает вещи Дейзи в сторону владелицы и небрежным взмахом руки отсылает ее прочь. Ни Линне, ни Ал, ни мне он не говорит ни словечка, молча возясь с документами. После окончания проверки два вооруженных пограничника, стоявшие по обеим сторонам ворот, чуть отступают, давая нам пройти.

Дейзи хватает меня под руку, едва мы оказываемся за КПП.

– Это было нечто! – Она рывком сдвигает очки себе на лоб. Под глазами мешки, зрачки окружены мелкой сеточкой кровеносных сосудов. – Из серии «здравствуй, дурдом!».

Уцепившись за нашего проводника другой рукой, Дейзи устремляется по тропинке вперед. Если она и заметила, как Шанкар поморщился от неожиданного физического контакта, то ничем этого не выдала.

К третьей тысяче шагов вверх по склону Аннапурны у меня уже нещадно горят бедренные мышцы. Если честно, я предполагала увидеть нормальную тропинку – да мы все, наверное, этого ожидали, – но здесь лишь какие-то камни да плиты, причем настолько неровные и шаткие, что приходится постоянно смотреть себе под ноги. Короче, лесенка-чудесенка из настоящей сказки. Или кошмара. Если не считать Ал, в Лондоне мы все ходим на фитнес, однако пробежка в пять кэмэ за тридцать три минуты на беговой дорожке готовит тебя к такой лесенке с тем же успехом, что прыжки по весенним лужам – к заплыву через Ла-Манш.

Стрелки на часах показывают два пополудни; первым идет Шанкар, с легкостью переходя с камня на камень, столь же энергичный и бодрый, как и пять часов тому назад, когда мы начали подъем. Следом тянутся Дейзи с Линной; обе тяжело дышат и чертыхаются всякий раз, когда вскидывают голову, чтобы узнать, далеко ли до вершины. Нас окружают зеленые горы, все в бурых лоскутах рисовых полей, со снежными головными уборами на макушках. В жизни не видела ничего красивее и не испытывала ничего тяжелее. Пару часов назад мы обогнали осликов, которые, стянутые вместе веревкой, ковыляли по камням под тяжестью здоровенных мешков и прочей поклажи. Колени у них подгибались, копыта то и дело соскальзывали с плит; они еле тащились. Один ослик вообще был гружен холодильником – да не на спине, а поверх еще одного вьюка, словно это самое обычное дело на свете. Я чуть не прослезилась, ей-богу. Страшно захотелось отпустить бедолаг на волю, а погонщику заявить в лицо, что пусть они и животные, но нельзя же устраивать им столь жалкую жизнь.

Ал тащится за мной; физиономия побурела, при всяком шаге исполинский рюкзак угрожающе мотается из стороны в сторону, поясной ремень приспущен, локти оттопырены, потому что руки положены на бедра. Через каждый десяток-другой шагов она замирает, пшикает себе в рот из противоастматического ингалятора и ковыляет дальше. Я бы на ее месте попросила сбросить темп или делать остановки почаще, но она упрямая, прет как бык, а все потому, что вбила себе в голову засветло добраться до пансионата. Ни единой жалобы за всю дорогу… Я вновь слышу за спиной пшиканье ингалятора и торможу. За последние пять минут она его использовала уже второй раз.

– Эй, ты как?

Ал выпутывается из рюкзачных лямок, упирается ладонями в колени и, будто рыба на крючке, ртом глотает горный воздух.

Я кладу руку ей на плечо.

– Держись прямее, иначе будут сдавливаться легкие.

Мой брат Генри в детстве тоже страдал от астмы, так что подобные приступы меня давно не пугают. В отличие от того факта, что сейчас мы находимся на высоте 3500 метров над уровнем моря и как минимум в пяти с половиной часах от ближайшей больницы.

Ал послушно выпрямляется, кладет руки на пояс и вздергивает подбородок в небо, по-прежнему продолжая глотать воздух ртом. Щеки красно-бурые с лиловым оттенком, однако не они привлекают мое внимание. Я смотрю ей на губы. Они розовые, а не синие. И это хороший знак.

– Дыши спокойно, полной грудью, – говорю я. – Медленней. Без паники. Вдо-ох… вы-ыдох… вдо-ох… вы-ыдох… Расслабь плечи. Так, расслабься и старайся выдыхать как можно дольше, тогда сможешь сделать по-настоящему глубокий вдох.

Все это время, пока я говорю, у меня в голове звучит голос Дейзи, от которой я слышала те же слова не далее как пару месяцев назад, когда сама стала жертвой панического приступа. В тот вечер мы оказались в переполненном кинотеатре. Мы смотрели триллер, который я хотела показать Дейзи, и всякий раз, когда героиню кто-то пугал, я тоже дергалась от ужаса. Едва ей чудились какие-то угрожающие тени – на пустом месте, – я тоже их видела. Чем меньше становился ее безопасный мирок, тем большая клаустрофобия овладевала и мной; в конечном итоге перестало хватать воздуха, и пришлось бежать наружу.

– Мисс, все о’кей?

С легкостью горной козы к нам спускается носильщик-проводник. Вот у него, к примеру, рюкзак совсем малюсенький. Лицо обветренное, в морщинах, чуть ли не пятидесятилетнего человека, зато двигается он, словно ему лет на двадцать меньше.

– Она дышать хорошо? – спрашивает Шанкар, подойдя ближе.

– Нет. Не хорошо. Думаю, из-за высоты у нее разыгралась астма. Может, спустимся?

– Нет! – заявляет Линна, да так громко, что я подпрыгиваю на месте. Я и не заметила, что они с Дейзи тоже к нам присоединились.

– Как это?

– Я… нам следует продолжать, – говорит она, пунцовея на глазах. – До пансионата уже гораздо ближе, а там наверняка найдется кто-то из врачей или хотя бы медсестра.

– Да, но если ее астма ухудшается именно из-за высоты, лучше будет именно спуститься, – замечает Дейзи.