Надо не забывать и другое. Как всякая форма религии, закономерно возникающая на определенной ступени общественного развития, шаманство удовлетворяло какой-то общественной потребности, хотя удовлетворяло ее ложным, извращенным образом. Эта потребность в данном случае связана была в первую очередь с лечением болезней, в меньшей степени — с обслуживанием охотничьего промысла и других хозяйственных нужд. В основе, следовательно, и здесь лежит бессилие древнего охотника или земледельца перед окружающими его стихиями природы. Это бессилие в данном случае привело к наделению сверхъестественными способностями лиц, определенным образом выделяющихся в общине, — шаманов.
Шаманские представления о духах
Все сказанное подводит нас вплотную и к пониманию происхождения своеобразной шаманской демонологии. Для шаманизма характерны представления о многочисленных духах. Все и всяческие духи вообще суть олицетворения какого-нибудь реального явления. Олицетворениями чего являются шаманские духи? Прежде всего они олицетворяют нервно-патологические состояния шамана, его обособленное' положение в обществе, его необычайные и загадочные способности. Такое понимание вытекает с логической неизбежностью из всего того, что говорилось выше. Но в этом нетрудно убедиться и на непосредственных фактах.
Дело в том, что возникновение многочисленных и разнохарактерных образов духов часто удается проследить почти воочию. Они рождаются в процессе шаманского камлания как идеологическое осмысление того или иного из моментов его как бы на наших глазах.
По правильному замечанию Лопатина, малокультурный человек, наблюдая поразительные симптомы нервного припадка, приходит к заключению, что в человека вошел сверхъестественный дух, который и произносил таинственные слова и заставлял трепетать тело[388]. По словам А. В. Потаниной, «присутствующие, видя беснования шамана, думают, что им овладели те духи, которых он призывает»[389]. Иногда видно бывает, как отдельные детали шаманских действий порождают соответствующие анимистические образы. По наблюдениям С. М. Широкогорова, «качества и способности духов дают шаману возможность, вместив в себя духов, пользоваться свойствами их в своих интересах. Например, духи, которые не боятся боли, дают возможность шаману наносить себе уколы, порезы и удары, не испытывая при этом страха и не боясь последствий»[390]. Ясно до очевидности, что в данном случае самый образ «духа, не боящегося боли» порожден наблюдениями над непонятными для примитивного ума фактами анестезии и аналгезии при истерическом припадке, хотя Широко-горов, описавший это, и не понял этой зависимости. «При вмещении духа беременной женщины, — говорит тот же автор, — у шаманок начинает увеличиваться живот и становится настолько больших размеров, что женщина имеет вид готовой разрешиться»[391]. Здесь, по-видимому, дело идет о явлении так называемого истерического метеоризма, описанного, например, Мицкевичем у якуток-истеричек: во время припадка у больной сильно вздувается живот[392]. Ассоциация с состоянием беременности напрашивается тут сама собой, и вполне естественно, что в головах невежественных и пораженных страхом зрителей рождается образ духа беременной женщины, вселившийся в шаманку. У тех же эвенков есть представление о духе малу, который может менять свой образ, и при вхождении этих разных его образов в тело шамана поведение последнего соответственно меняется: «Когда приходит одноногий (дух), то шаман прыгает на одной ноге, когда приходит больной грудью, шаман кашляет и т. д.». В этих примерах еще нагляднее видно возникновение этих анимистических образов из интерпретации соответствующих телодвижений камлающего шамана.
Характерные случаи, когда шаман имеет иноплеменных духов, объясняются таким же путем. Иохель-сон сообщает, что его знакомый тунгусский шаман Афанасий употреблял при камлании коряцкий язык, «ибо, по его словам, его шаманские духи были коряцкими»[393]. В действительности совершенно ясно, что образы «коряцких духов» у тунгусского шамана суть интерпретация того непонятного для окружающих факта, что этот шаман во время камлания начинает говорить на чужом для него коряцком языке.
Наконец, вполне понятно и то, что в очень многих случаях шаманские духи имеют образы животных. Во время камлания шаман обычно кричит, подражая голосам разных зверей и птиц. Кстати, такие крики считаются вообще характерными для истерических припадков. Эти крики вполне естественно порождают в головах загипнотизированных, запуганных зрителей шаманского камлания образы невидимых животных, носящихся в темноте и входящих в тело шамана, чтобы оттуда говорить его устами. Конечно, на рождение этих образов духов животных влияет и тот круг представлений, который складывается в условиях примитивного охотничьего быта, когда звери играют большую роль в жизни человека.
Но интерпретация действия шамана окружающими составляет только одну сторону дела. Другая сторона состоит в том, что сам шаман во время камлания обычно галлюцинирует. Он сам «видит» образы духов, к которым обращается, он «слышит» их голоса. В большинстве случаев шаманы искренне верят сами в духов и в свою способность общаться с ними. Галлюцинаторные образы шамана, отчасти искусственно вызываемые, составляют важнейший источник пополнения шаманского пандемониума. Эти галлюцинаторные образы перекликаются с теми представлениями, которые возникают в головах зрителей как невольные олицетворения странных и загадочных действий шамана. Эти два источника шаманской демонологии дополняют друг друга; это особенно хорошо видно, когда шаман после камлания делится впечатлениями с окружающими и все вместе как бы разбирают только что оконченный сеанс. Так растут и закрепляются демонологические представления шаманизма.
Итак, шаманские духи суть образы, рождающиеся из практики шаманизма. Они не что иное, как олицетворение странных способностей шамана, его загадочных действий, своеобразных состояний шамана во время камлания. В то же время эти образы — продукт галлюцинаций шамана, его бредовые видения. И наконец, поскольку шаманство теснее всего связано с врачеванием, шаманские духи суть в то же время олицетворения причин болезней, это духи-вредители, порождающие всякие заболевания. Шаманская теория болезней — болезнь как результат действия духа — отличается, таким образом, от знахарско-магической — болезнь как проникновение в тело больного какого-нибудь материального предмета.
Вполне понятно после всего изложенного, что шаманские духи — в то же время духи болезней— стоят обычно особняком от других категорий духов. Так, у чукчей и коряков образы злых духов болезней, с которыми имеет дело шаман — келет, калау, стоят отдельно от промысловых духов-хозяев. То же самое относится к юкагирам. В представлениях гиляков шаманские духи кехн и кенчх совершенно не связаны с образами многочисленных «хозяев» природы, покровителей промысла («лесной человек», «горный человек» и т. д.). У ненцев шаманские тадебции обособлены от промысловых и семейно-родовых сядеев и хегов. В верованиях близко-родственных им энцев духи — помощники шаманов — самады — отграничены от других категорий духов (кача — духи болезней, нга — покровители-хозяева, амуки — неопределенная группа мифологических существ).
Количество подобных примеров можно значительно увеличить. Конечно, во многих случаях эти разные по происхождению образы контаминируются в связи с переплетением шаманизма с другими формами религии.
Осталось коснуться еще одной категории анимистических представлений, связанных по происхождению с шаманизмом; это представление о душе.
