Корни всех этих явлений Краули видел в самом факте полового деления человечества, порождающем взаимные опасения, отчужденность, осторожность во взаимоотношениях. «Одного факта половой дифференциации достаточно, — писал Краули, — чтобы обосновать религиозную (NВ) осторожность при сношениях между мужчинами и женщинами»[170]. Эта осторожность порождена бессознательным чувством опасности, связанной с удовлетворением одного из сильнейших инстинктов — инстинкта пола[171]. Отсюда целая система запретов и ограничений — «половое табу»[172], один из древнейших и важнейших видов табу.

В этой точке зрения Краули есть, как мне представляется, здоровое, материалистическое зерно, хотя, конечно, далеко не со всем в его книге можно согласиться и немало в ней чисто идеалистических фантазий. Существенным минусом книги Краули является то, что автор ее не пытается четко отграничить область «полового табу» и связанных с ним верований от «социального табу» иного происхождения и от других различных верований. С другой стороны, он и не рассматривает все разнообразные религиозные верования и культы, выросшие на почве половых отношений.

Концепция Краули заставляет вспомнить, что еще Фейербах придавал в религии особо большое значение половой любви, как, правда, и вообще всякой любви, дружбе и пр. По словам Энгельса, Фейербах был склонен возводить в сан религии половую любовь и отношения между полами[173]. Надо, впрочем, оговориться, что Фейербах имел тут в виду не исторические религии (которые он отрицал), а некую идеальную религию будущего. «И таким образом у Фейербаха, — писал Энгельс, — в конце концов, половая любовь становится одной из самых высших, если не самой высшей формой исповедания его новой религии»[174]. Энгельс высмеял эту попытку построить «новую» религию на основе половых отношений; но он не оспаривал той связи между взаимоотношениями полов и их религиозным освящением, на какую обратил внимание Фейербах.

Другие авторы, уделявшие внимание сексуальной стороне религии, подходили к ней с явно негодных позиций либо просто не умели понять соотношение биологической, социальной и религиозной сторон в этих явлениях.

Так, известная концепция Зигмунда Фрейда, пытавшегося чуть ли не всю историю религии, да и всю человеческую культуру, свести к половой основе или даже хуже — к половым извращениям и неврозам — к «эдипову комплексу»[175], построена на чисто идеалистическом понимании законов психической жизни, на преувеличении роли неврозов и фактически на полном игнорировании собственно истории. Недалеко от фрейдизма ушла и теория «полового избранничества» Л. Я. Штернберга. Хотя Штернберг и не впадал в такую крайность и односторонность, как Фрейд, и признавал, что «сексуальный мотив, при всей его громадной роли в истории религии, был не единственным мотивом избранничества»[176], но он близок к Фрейду в том, что корень разнообразных эротических элементов в разных религиях видел в особой сексуальности первобытного человека. «Его философия — сексуалистический монизм», — писал Штернберг о «первобытном анимисте». «Самую важную роль» в развитии представлений о половой связи с духами Штернберг приписывал «эротическим сновидениям, в которых фигурируют духи и животные»[177]. Это, конечно, весьма недостаточное объяснение. Однако заслуга Штернберга в том, что он действительно сумел показать существенную роль эротических элементов в самых разнообразных религиях, от первобытных (особенно в шаманизме) до сложных и высших (культы «великой матери», «таинства брака» и пр.)[178]

В марксистской литературе наиболее близко касается данного предмета и наиболее широко его охватывает небольшая, но очень содержательная книжка А. Б. Рановича «Из истории таинства брака»[179]. Автор ее вполне правомерно ищет истоки христианского религиозного воззрения на брак в древнейших суеверных представлениях о половой жизни и деторождении.

Обряды, верования и культы, связанные со взаимоотношениями полов, я буду условно обозначать — за неимением лучшего названия — эротическими обрядами и культами. В дальнейшем я постараюсь показать, что при всем их разнообразии они имеют общую природу и общий корень: этот корень — хотя и биологические в своей основе, но чрезвычайно разнообразные по историческим формам отношения между полами, включая сюда и определенную сторону брачно-семейных отношений, опосредствованных, конечно, конкретными социальными процессами.

Эротические обряды и верования не всегда легко отграничить от других форм религии, особенно от земледельческого культа божеств плодородия, иногда и от шаманства, от культа личных духов-покровителей и пр. Впоследствии я коснусь ближе этого вопроса.

Корни эротических верований и культов легче всего вскрыть на простейших их проявлениях: на обрядах половой (любовной) магии. Глубокая архаичность, примитивность этих обрядов не подлежит никакому сомнению. Конечно, рассчитывать на археологические свидетельства для подтверждения их древности трудно[180]. Но зато этнографический материал на этот счет очень обилен и вполне убедителен.

Простейшие формы эротических обрядов практикуются, например, в Австралии и Меланезии. Туземец аранда, желающий приворожить к себе женщину, надевает на голову особую повязку чилара, сплетенную из шерсти опоссума или эуро и выбеленную глиной или белой корой эвкалипта, и старается попасться своей возлюбленной на глаза; перед надеванием туземец произносит над этой повязкой заклинание. Увидев человека в этом головном уборе, женщина должна неминуемо почувствовать к нему влечение и ночью прийти в его шалаш. Подобно этому туземец полуострова Газели (остров Новая Британия), когда он хочет добиться благосклонности своей возлюбленной, надевает особое украшение, которое должно магически подействовать на женщину. В этих простейших видах половой магии совершенно отчетливо видно ее происхождение из самой обычной житейской практики. Ведь надевание на себя разных украшений есть не что иное, как обычное ухаживание, которое наблюдается почти в таких же, но чисто инстинктивных формах у многих животных. В подобных полуинстинктивных действиях (молодого самца, ухаживающего за самкой) первоначально не было никакой магии. Эффект их был или мог быть вполне реальным; принарядившийся юноша действительно имел шансы покорить сердце предмета своих вожделений.

Где же здесь начинается момент магии? Он заключается первоначально лишь в субъективной интерпретации производимых действий. Действительный или ожидаемый эффект применяемых средств привлечения женщины вначале вообще не был предметом каких-либо размышлений. Но по мере развития человеческого сознания-в какую именно эпоху, нам пока трудно судить — этот эффект начал осознаваться как действие какой-то особой силы. В сознании австралийцев этот шаг уже сделан: надеваемая юношей аранда головная повязка действует на женщину не сама по себе, а лишь тогда, когда над ней предварительно произнесен заговор. Но вообще говоря, грань между инстинктивными приемами полового ухаживания и сознательно применяемыми средствами половой магии весьма мало ощутима. В приведенном выше примере, относящемся к полуострову Газели, наличие элементов магии совсем неочевидно, и, если бы не подтверждающее это прямое сообщение Паркинсона, очень добросовестного наблюдателя, едва ли можно было бы усмотреть магию в ношении молодым человеком украшений с целью понравиться девушке.