И все же, все же… Есть сложные судьбы людей. Есть сложные судьбы книг. Судьба «Поднятой целины» — одна из них.
Первый вариант второй книги ее сгорел в 1942 году, когда немецкой бомбой был разгромлен дом писателя в Вешенской. Завершать роман пришлось почти через тридцать лет после опубликования начала. Можно только посочувствовать писателю. Ушло время. Ушли молодые силы. Но Шолохов хочет добиться в романе о коллективизации той исторической глубины, которая делает бессмертным «Тихий Дон». Верность жизненным обстоятельствам выручает во многом его как художника. Перечитайте сцены раскулачивания Титка, расправы Нагульнова с казаками, сцены раздумий Якова Лукича — это еще из первой книги. Они звучат сегодня по-новому. А все сильное во второй книге, скажем, сцена умерщвления Яковом Лукичом своей матери, неожиданные повороты в рассуждениях деда Щукаря… Разве перед нами не встает трагическое Время? Разве не виден там автор «Тихого Дона»?.. Чувствуется, что многое мучительное недосказывает Михаил Александрович, что он уже не в силах это мучительное досказать… «Сбой» (другого выхода не было т о г д а) сделан в самом начале, и, думается, писатель щемяще понимал это.
Один близкий к Шолохову человек рассказывал, как он однажды спросил у Михаила Александровича:
— Что же у тебя, Миша, все гибнут в конце романа?
Шолохов помолчал, крепко затягиваясь беломориной, и выдохнул:
— Да их же все равно всех перебили бы лет через пять…
24
«Мелеховский двор — на самом краю хутора…»
Моя хата с краю — крестьянская пословица. Но вот настало время, когда нет хат с краю. Об этом невольно думаешь, читая «Тихий Дон». Время втянуло всех в свои события.
Многозначительны начала его вещей. Это в традиции русской литературы.
25
Толстой признавался, что «Анну Каренину» он начал писать под впечатлением от одной пушкинской фразы: «Гости съезжались на дачу».
Мне кажется, что «Поднятая целина» композиционно построена под впечатлением от «Воскресения». Помните начало толстовского романа? Картина всепобеждающей весны. Затем все идет на контрастах. Контраст весне — несчастная жизнь Катюши. Еще больший контраст и весне, и жизни Катюши — жизнь Нехлюдова. Сцены с Катюшей и сцены с Нехлюдовым идут параллельно на протяжении всего романа.
То же и в «Поднятой целине». Январский пейзаж — как увертюра ко всему действию романа. Далее. Тайно, как «тать презренный», ночью в Гремячий по-волчьи пробирается Половцев.
Солнечным морозным днем открыто приезжает Давыдов.
И далее — борьба тьмы и света.
* * *
Прочитал в «Комсомолке» о беседе Шолохова с молодыми писателями… Неожиданность — его критика И. А. Бунина. Вспомнилось, что лет тридцать с лишним назад Михаил Александрович высоко оценивал Бунина, признавал, что этот «большой мастер своего дела» больше всех влияет на него. Читая Шолохова, в этом легко убедиться. И вдруг… Ну, ладно еще критиковать рассказ, но сурово судить трагическую судьбу Бунина — Шолохову, на мой взгляд, не надо бы… Бунин достоин сочувствия и понимания. Он же не мог идти вслед за Толстым… Алексеем Николаевичем…
26
Одно из самых сильных мест, на мой взгляд, в «Судьбе человека». Почему-то критика не обратила на него внимания.
«…Все это, браток, ничего бы, как-нибудь мы с ним (с Ванюшкой. — М. Ш.) прожили бы, да вот сердце у меня раскачалось, поршня надо менять… Иной раз так схватит и прижмет, что белый свет в глазах меркнет. Боюсь, что когда-нибудь во сне помру и напугаю своего сынишку. А тут еще одна беда: почти каждую ночь своих покойников дорогих во сне вижу. И все больше так, что я — за колючей проволокой, а они на воле, по другую сторону… Разговариваю обо всем и с Ириной, и с детишками, но только хочу проволоку руками раздвинуть, — они уходят от меня, будто тают на глазах… И вот удивительное дело: днем я всегда крепко себя держу, из меня ни оха, ни вздоха не выжмешь, а ночью проснусь, и вся подушка мокрая от слез…»
27
Сетуют, что Шолохов-де мало пишет. Что долго пишет. Особенно когда речь заходит о романе «Они сражались за Родину».
Но что значит мало в литературе? Что значит долго?
Лонгфелло живет в нашей памяти одной лишь «Песнью о Гайавате», Флобер — одним романом «Мадам Бовари», Сервантес — романом «Дон-Кихот», Грибоедов — «Горем от ума» и т. д. Не задумываясь, кто сколько работал над своими произведениями, ряд можно продолжить. В этом ряду будет стоять и Шолохов, скажем, с романом «Тихий Дон», и Алексей Толстой с «Петром Первым». И, прямо скажем, чтоб попасть в этот ряд, стоило отдать работе над романами по пятнадцать — двадцать лет. Жаль только, что «Петр Первый» так и остался незаконченным.
Долго пишет…
На долю Шолохова выпало то, что не выпадало ни одному из величайших писателей.
Лев Толстой весь свой «военный опыт» отдал «Войне и миру». Потом он создал «Анну Каренину» — роман, так сказать, семейный. Потом «Воскресение» — роман и не военный, и не семейный. Это уже совсем другое.
Шолохову, создателю военной эпопеи «Тихий Дон», выпало на долю писать вторую военную эпопею.
«Тихий Дон» Шолохов начал писать в двадцать лет. Опыт двадцатилетней жизни, опыт, приобретенный в течение пятнадцати лет работы над романом, были отданы ему, роману. Роман написан по высшему принципу — писать так, как будто ты пишешь последнюю свою вещь. То есть всего себя — роману!
В романе осмыслены переломные события жизни России, по-своему, по-шолоховски, написаны «вечные вещи» — проводы в армию, первый бой, первое убийство врага, рождение ненависти к нему, рождение любви к земле своей, к женщине, к детям, расставание с матерью, с любимой, приход похоронки, отступление, потери друзей, сыновей, смерть в бою и т. д. и т. п.
И вот снова военный роман. Надо философски осмыслить все новое в этой войне, что отличало ее от всех войн. И в то же время в романе опять будут «вечные вещи».
Талант — это подробность, говорил Тургенев. Как не повториться в подробностях? Где найти новые подробности? Где найти свежесть впечатлений?
Многие пишущие о войне повторяются в небольших по объему повестях, варьируют одно и то же. А как избежать всего этого в романе? Как победить общеизвестные, устоявшиеся точки зрения на какие-то военные операции, на проблему войны и мира и т. п.
И все это при условии, что с Шолохова — особый спрос. Что простят другому, то не простят ему. И главное, сам он себе не простит.
28
В разговорах о Шолохове со своими товарищами, со случайными спутниками, с писателями, с учителями я давно заметил, что для многих из нас Шолохов — уже слишком свой. Настолько близкий, что это зачастую мешает нам постичь всю глубину его литературного подвига.
Подтверждение этих моих раздумий я нашел в книге «Тихий Дон» сражается». Посмотрите, что значит Шолохов для француза Жана Катала — известного публициста и переводчика.
«Вы, русские, — пишет он, — крепко любите Шолохова, но все же полностью не можете себе представить, кем он является для всего человечества. У себя на Дону вы в своей повседневности привыкли к нему, как к земляку и соседу. Вы читаете его книги о революции, коллективизации, о войне с фашизмом, о своем пережитом. Все, что он пишет о вас, — вам известно с пеленок или на собственном опыте. А для нас, иностранцев, все это откровение русской души, ее широты и щедрости… Нет такого народа, который не мог бы поучиться у другой нации. Что дает нам Шолохов? Он пробуждает скрытый в наших душах огонь, приобщая к великой доброте, великому милосердию и великой человечности русского народа. Он принадлежит к числу тех писателей, чье искусство помогает каждому стать более человечным».
Как говорится, тут ни убавить, ни прибавить.
29
