Я это чувствовал. Знал.

В конце концов, она же не ждет меня, а может, и не хочет видеть. Она живет своей жизнью с друзьями детства.

А я-то что здесь делаю?

Звоню Ванессе. Срочно требуется ее дезинтегратор сомнений.

— Ты останешься и отыщешь ее!

— Она где-то в горах, и я не знаю, где.

— Тогда жди ее!

— А сколько времени ждать-то?

— Да сколько нужно! Не зря ж ты все это затеял. Ступай в гостиницу и возвращайся завтра!

— А если я опять ее упущу?

— Тогда оставайся у ее подруги, должны ж они рано или поздно вернуться. Придется тебе поспать на коврике!

Ладно. Дезинтегратор у моей сестренки мощный. Коврик мне никогда не пришел бы в голову.

Сначала я все-таки решил расспросить соседей, вдруг кто-то видел, как они уходили, но народу вокруг было немного. Одна старая дама заметила, как машина Бабетты спускалась вниз, в деревню. Ей кажется, что в машине было двое, но на этом все. Не сильно я продвинулся. У меня такое ощущение, что я вор, который бродит вокруг дома в поисках, где бы пристроиться на ночлег.

В результате я паркую свою машину у дверей гаража и решаю расположиться на заднем сидении. В багажнике я всегда вожу с собой спальный мешок. Сложенное махровое полотенце заменит подушку, чтобы не слишком царапаться о жесткую обивку двери. Высплюсь я плохо, но что еще остается? Ванесса права, не отправляться же мне обратно теперь, когда я знаю, что она неподалеку и обязательно вернется сюда. И Малу оказалась права. Я должен позвонить ей, сказать, что интуиция ее не подвела.

— Малу?

— Ну?

— Ну, никто не покусится на вашу маленькую ручку от Шанель.

— Я была уверена. Как она?

— Не знаю, я ее еще не отыскал. Всякий раз чуть-чуть мимо. Но я знаю, где она, только тут ее нет.

— А вы где?

— У Бабетты. Но дом пустой. Я подожду.

— Обязательно скажите ей, как я ее люблю.

— Скажу. Спасибо, Малу. Я здесь благодаря вам.

— Основную работу вы проделали сами.

Я нахожу внешнюю розетку и ставлю заряжаться телефон, он уже на последнем издыхании. А Джульетта? Я не очень понимаю, как она держится. Ведь она всего два дня лежала под капельницей после выкидыша. Чтобы вот так отправиться в горы, она должна черпать энергию из внутренних резервов. Мне уже случалось откачивать людей[36], которые переоценили свои силы — на соревнованиях по ходьбе или марафоне. Надеюсь, ей мои услуги не понадобятся.

Последний шаг, когда ступишь на вершину, всегда действует успокаивающе. Потому что с противоположной стороны обычно начинается спуск. Пришлось помучиться, но вот она, ваша награда — и открывшийся вид, и гордость: вы здесь, а значит вам удалось.

И мне удалось. Мы не достигли высшей цели, но и эти Ворота Оша расположены достаточно высоко. Учитывая мое состояние, с моей стороны было безумием пойти на такой риск, но что я теряю, кроме моей матки, которая опасно разболталась? Я сама потерялась за эти годы. Теперь мне остается одно: отыскать себя. Кое-какие обрывки нашлись в лодке, другие должны валяться где-то здесь.

Мы устраиваем небольшой привал, и Бабетта достает бутыль с водой. Я объясняю, что мне нужен укромный уголок, и она тут же все понимает.

Сколько еще времени я буду так кровоточить?

Багровое время разрыва.

Я грустно улыбаюсь, возвращаясь к Бабетте, но она не дает и минуты на меланхолию — мы сразу же трогаемся в путь. Нам предстоит пройти через небольшое округлое плато на склоне ущелья, чтобы перебраться на другую сторону. Если я верно припоминаю, в центре плато открывается вид на Монблан. Я внимательно гляжу под ноги, потому что здесь сплошные камни, а если я оступлюсь, то покачусь прямо вниз.

Бабетта остановилась и ждет меня с фотоаппаратом в руке.

Она там, очень далеко и совсем близко — самая высокая вершина Европы. Благодаря оптической иллюзии такое ощущение, что я почти на той же высоте, что и эта огромная белая гора. Присаживаюсь на выступ скалы и смотрю на нее. Царица вершин, дай мне немного своего покоя, научи противостоять жестоким ветрам, не поддаваться им, крепче пустить корни и больше не сбиваться с пути.

Бабетта уже зашагала дальше. Мне кажется, она побаивается ночи. Учитывая обстоятельства, трудно сказать, хватит ли у меня сил. Она не уверена, что я выдержу нужный темп, чтобы оказаться в шале до наступления сумерек. Я следую за ней по тропе, усеянной большими камнями, которые порой едва держатся.

Нас встречает покрытый зеленой травой перевал Павис; он тянется по направлению к Монтрё и Швейцарским Альпам. Сильный ветер. Бабетта прибавляет шаг — эта тропа не такая неровная, — потом внезапно останавливается и объявляет, что они здесь, она их видит, и показывает пальцем в их направлении.

Несколько рогов на хребте у горизонта. Да, они там. Я с трудом поспеваю за Бабеттой, которая ускоряет темп и теперь карабкается по склону, по траве и скалам, в направлении нескольких самцов, которых мы видим все лучше и лучше.

А потом перед нами возникает невероятное зрелище. Чем дальше мы продвигаемся, тем их становится больше. Десять, пятнадцать, потом двадцать, одни стоят, другие лежат. Они спокойно наблюдают, как мы приближаемся. Надо заметить, Бабетта знает, как к ним подобраться. Женщина, которая и с козерогами договорится.

Наконец мы оказываемся посреди стада. Только самцы, и совсем молодые, и глубокие старцы. Мы всего в двух метрах от их мощных тел и огромных страшных рогов. Сознаем ли мы опасность? Мне плевать, слишком уж мне здесь хорошо. Я только что подобрала еще несколько лоскутов, которые стянут края зияющей раны, возрождая ту, кем я была и кем вновь становлюсь. Джульеттой, Джульеттой гор и озера, Джульеттой Александра и Бабетты. Джульеттой, которая радуется той красоте, что окружает ее вдали от человеческих существ, забывших о человечности. Здесь бьется само сердце жизни. Необъятность покоя. На самом верху, в порывах ветра и во всем, что видит глаз, и там, в самом низу, на озере, где этим утром я с той же силой ощутила необъятность. И такой же покой.

Я сажусь на траву и закрываю глаза, чтобы почувствовать необъятность внутри себя. Есть люди, которых я люблю. И только они. Потому что именно в этом внутренняя необъятность. В красоте людей, которых любишь и которые любят тебя. Их образ в глубине сшивает лоскутки воедино.

Боль в животе отступает. И боль от жизни тоже.

Взглядом благодарю Бабетту. Она отводит глаза: не хочет показать, как взволнована. Она терпеть не может выставлять напоказ собственные чувства, а то еще подумают, что она слабая. Знала бы она, какой сильной я ее считаю.

Вот бы никогда не уходить отсюда.

Козероги остались позади. Я знаю, что они там, и вернусь завтра, чтобы снова увидеть их и окончательно соединить кусочки себя самой. Спуск легкий, хоть я и чувствую на каждом шагу омертвевшую тяжесть моего женского естества между ногами. На полдороге Бабетта заявляет, что пойдет вперед, чтобы забрать вещи из шале, и предлагает встретиться у озера де ля Каз. Пока я доползу до берега, она успеет обернуться, для нее это легче легкого. Я киваю, соглашаясь, и смотрю, как она устремляется вперед, сбегая по склону. Она передвигается почти так же ловко, как козерог. Проведя рядом с ними столько времени, она в конце концов им уподобилась. Вижу, как она исчезает за пригорком, а через несколько минут появляется вновь десятками метров ниже. Мне не придется долго ждать ее на берегу озера, я уверена, она быстро вернется.

А вот я позволяю себе не спешить, потому что на спуске от Ворот Оша открывается вид на Женевское озеро, а на западе — заходящее солнце. Изумительное зрелище. Ветер гонит облака, они собираются в многослойные громады, сияющие всеми цветами радуги под последними лучами солнца. Александр там, внизу, с женой и детьми. Я думаю о нем. Впервые с того момента, как мы познакомились, я осознаю очевидность, которую до сих пор отвергала. Которую, наверно, просто не хотела видеть. Двадцать лет назад я должна была уйти с ним. Но теперь слишком поздно.