Что до Ванессы, если сейчас она кажется счастливой, значит в ее жизни происходит что-то хорошее. Может, все дело в том, что вы просто остались в живых?

А вы? Возможно, пришло время рассказать мне поподробнее о вашем семейном положении — брат и сестра одни в целом мире, ну или почти… Только если вам это не будет неприятно…

Обнимаю вас.

P. S. Не забывайте о „трех хороших моментах дня…“»

Я сложил письмо и глупо улыбнулся.

Мне кажется, я влюблен. Но она тоже, и не в меня. Если ей хочется за него замуж, значит он ей дорог. Они стараются завести ребенка — высшее свидетельство крепости их пары. Что же делать? Я не сумею отбросить эти чувства, которые поднимаются во мне, как вода в колодце, долгое время остававшемся сухим. Ни за что на свете я не хотел бы, чтоб она была несчастна. А если я постараюсь встать между нею и ее другом, именно так и случится, ведь любит она его. Я разрываюсь между необходимостью отказаться от нее и страхом ее потерять. Но разве могут несколько писем поставить под удар отношения? Мы ничего плохого не делаем, просто хотим получше узнать друг друга. А вот в глубине моей души все усложняется: я влюбился в женщину, влюбленную в другого.

Должно быть, мне на роду написано: «Ты влюбишься в женщину, которая не сможет ответить тебе взаимностью, потому что она уже будет влюблена в другого, а значит ты будешь страдать, и так тебе и надо».

Вечный неудачник. Стоп. Хватит размышлять, пусть жизнь скажет свое слово. В конце концов, последнее слово все равно за ней. Так чего ломать голову?..

Лоран ждет меня, сидя на диване. Я замечаю его, едва закрыв за собой дверь квартиры. Он разглядывает меня, не говоря ни слова, смотрит, как я кладу ключи и сумку, как снимаю туфли.

— Все хорошо, дорогая, день прошел нормально?

— Много работы, но да, все хорошо. А как у тебя?

— А вот из меня словно душу вынули. Но, может быть, ты объяснишь мне, зачем ты это сделала?

— Сделала что?

— Разбила мне сердце.

— Но что я сделала?

— Не изображай святую невинность, ты сама все отлично знаешь.

— Нет, не знаю.

— И к тому же ты выставляешь меня обманщиком.

— Лоран, объясни, почему ты мне все это говоришь.

Он всегда крутится вокруг да около, выжимая из меня какие-то признания, заставляя понять, что он страдает, причем по моей вине, но в данном случае я не понимаю, о чем речь. Он ничего не говорит и смотрит на меня грустными глазами, в которых мелькают вспышки ненависти. Впервые он смотрит на меня так, что кровь стынет. Кажется, я боюсь — боюсь его, его реакции, боюсь узнать, в чем он меня обвиняет.

И тогда он достает из-за спины письмо. Я тут же узнаю его. На марке большой цветок, как и на предыдущих письмах. Письмо распечатано. Он прочел его. Внезапно мне становится очень плохо, во мне борются смешанные чувства: ощущение, что меня предали, и сознание, что я сама виновата. Так вот что привело его в подобное состояние. Не знаю, что там, в этом письме. У меня нет впечатления, что я сделала что-то плохое, ответив своему пациенту.

— Это мне письмо?

— Ты мне отвратительна, когда продолжаешь изображать саму невинность.

— Я могу его прочесть?

— НЕТ!

Он ответил очень сухо. Обычно он всегда сохраняет спокойствие. На этот раз я почувствовала раздражение, и резкость его ответа заставила меня вздрогнуть. Я осознаю, что непременно хочу прочесть это письмо, оно же адресовано мне, и он не имеет никакого права его присваивать, а тем более не давать мне его читать.

— Нет, потому что я сам прочту его тебе. Хочешь?

— А у меня есть выбор?

— На самом деле нет. Садись!

Я подчиняюсь.

Он подчиняет…

«Моя дорогая Джульетта…»

— Ну вот. Все твои пациенты так тебе признательны? Что ты для них делаешь, если вы становитесь столь близки к моменту, когда их выписывают? Отсасываешь или что?

Я чувствую, как к глазам подступают слезы. Заранее знаю, что так и будет на протяжении всего письма, и он изваляет его в грязи, потопчет письмо, потопчет меня и меня изваляет в грязи. Я думаю о Ромео, которого он тоже изваляет в грязи и потопчет и который этого не заслужил.

«Ваши письма действуют на меня по-прежнему. Они дают мне желание идти вперед, выздоравливать, бороться, чтобы доказать, что вы были правы, жизнь того стоит. Как мужчина может заставлять вас ждать, пока он сделает вам предложение? Признаюсь, я не понимаю. Особенно вас. Вы мне кажетесь совершенно необыкновенной…»

— Ты ему выложила, что я не хочу на тебе жениться?

— Но это же прав…

— ЗАМОЛЧИ! Тебе доставляет удовольствие выставлять меня бессердечным палачом? Ты действительно так обо мне думаешь?

— …

— Я задал тебе вопрос.

— Нет. Но должна сказать, что…

— Замолчи. Я еще не закончил!

«Что до вашего желания иметь ребенка, оно исполнится, я уверен. Жизнь пошлет вам прелестного малыша, она никогда не ошибается, даже если идет иногда сложным путем».

— Ты ему заодно рассказала и о том, что мы прибегли к искусственному оплодотворению? Ты расписала ему, как я вынужден дрочить один в какой-то комнатушке перед белой стеной только потому, что нутро у тебя устроено наперекосяк? Ты ему это сказала? Нет, конечно. Может, ты ему еще и намекнула, что это я не способен…

— Нет, уверяю тебя.

— А я даже верить тебе больше не могу.

«Я внезапно осознал, как тяжело, наверно, вам было сопровождать мою сестру на аборт. Вы боретесь, чтобы завести ребенка, а она как ни в чем не бывало просит вас помочь изгнать ее собственного из утробы. Мне очень жаль. Вы не должны были предлагать, мы бы нашли другой выход».

— Что это за история с абортом?

— …

— ЧТО ЭТО ЗА ИСТОРИЯ С АБОРТОМ?

— Его младшая четырнадцатилетняя сестра забеременела. Он не мог ее сопровождать, и я это сделала как доверенное лицо.

— Забеременела в четырнадцать лет? Она просто дрянь, эта его сестрица! Ты переписываешься с братом маленькой дряни?

— Хватит, Лоран.

— Да, уже хватит, не волнуйся. Кстати, дальше он рассказывает тебе свою историю, и это настолько неинтересно, что я даже не дочитал до конца. Кроме как что он тебя «обнимает». Все остальное он с тобой тоже проделывает?

— Нет.

— Что ж, слушай хорошенько, Джульетта. Ты возьмешь листок бумаги и ручку и скажешь ему, что не стоит больше тебе писать, потому что твой муж, то есть, извини, твой друг, этим недоволен и может принять принудительные меры, если это будет продолжаться.

— Но мы же не делали ничего плохого…

— Ты предаешь меня, ты всаживаешь мне нож в спину, а кроме этого ничего плохого не делаешь. Я даже начинаю задумываться, хочу ли я от тебя ребенка. И кончай хныкать, как девчонка. Этой ночью поспишь на диване, я не желаю тебя видеть.

И он удаляется, бросив на меня угрожающий взгляд. Я в отчаянии. Он поймал меня в ловушку своим ультиматумом. Я не чувствую в себе смелости написать Ромео подобное письмо. Но выбора у меня нет. Иначе я потеряю Лорана и разобью ему сердце.

И все же мне необходимо дочитать до конца последнее письмо Ромео — именно потому, что оно станет последним.

«Наша история может показаться странной, и в то же время я быстро осознал, что не мы одни попали в подобную ситуацию. Наша мать была женщиной слабой и хрупкой. Подростком она свернула не на ту дорожку и глубоко погрязла в трясине — табак, алкоголь, наркотики. Ее дружок того времени был из местных наркоманов. Она забеременела, как и следовало ожидать. И все же ей удалось позаботиться обо мне после того, как ее поместили в реабилитационный центр, а потом включили в специальную программу избавления от наркозависимости. Но когда ушел отец, она покатилась по наклонной плоскости. Мне было десять лет. Она снова связалась с дурной компанией, от которой благодаря программе ей удавалось держаться подальше. Новый приятель — новый наркотик, на этот раз алкоголь. Родилась Ванесса. Когда ее отец бывал более-менее трезвым, наша жизнь становилась почти нормальной, пусть даже мама оставалась очень нестабильной и по-прежнему крайне зависимой от своих пристрастий. Случалось, я подолгу не мог ее добудиться, когда начинал тревожиться от того, что она слишком долго лежала неподвижно. Такие вещи не проходят бесследно для ребенка. Я очень быстро научился все делать сам — и ходить в школу, и заходить в магазин на обратной дороге, и готовить довольно приличную еду. Но Ванесса много плакала. В первый раз я увидел, как отчим трясет ее, чтобы она замолчала, когда мне было одиннадцать с половиной, я был в шестом классе, и у меня была голова взрослого на плечах ребенка. Я понимал, что происходит. Я знал, что если вмешаюсь, он размажет меня по стенке. Неудачное падение — и меня здесь больше не будет, чтобы защитить сестренку. Поэтому во второй раз я заснял его видеокамерой, которую выиграл в школьной лотерее, и пошел в Комитет по образованию. Я сказал там, что они должны меня выслушать, потому что это серьезно, а я люблю сестренку. Когда в Комитете увидели видео, все покатилось очень быстро. Нас отправили сначала в приют, а потом в приемную семью. Первое время мы были вместе, а дальше нас разделили, и мои последние годы в коллеже я жил в интернате. И оставался там, когда поступил в лицей. Ванесса слишком быстро повзрослела. Она не знала, что такое беззаботность нормальной маленькой девочки. Ей пришлось сменить несколько приемных семей. В пять лет она уже дважды сбегала со своим маленьким чемоданчиком. Разумеется, ее быстро ловили. Я-то знал, чего хочу, еще с того момента, когда нас отправили в приют. Пожарная часть была напротив, и я наблюдал за ними из наших окон. И поговорил с одним из них. Я решил, что стану профессиональным пожарным. Как только смог, я поступил в добровольную дружину юных пожарных — то есть еще в коллеже, и вкалывал не за страх, а за совесть.