Дохлое дело. Он это знает. Уже два года, как дохлое. Вот только лев в клетке, который мечется все это время у него внутри, вполне живой.

Кристиан встает и решает принять четвертый стаканчик виски, на этот раз чтобы заглушить иную боль. Боль в сердце, боль супружества, боль его агонизирующей сексуальности. Плечо по сравнению с этим просто пустяк. В комнате Ванессы еще горит свет. Он деликатно стучит, прежде чем войти. Она сидит за маленьким столиком и пишет в тетради. И ни в коем случае не хочет, чтобы он видел, что именно она пишет. А потому встает прямо перед ним, выпрямившись, как столбик. Кристиан поднимает обе руки и кладет их на ее вызывающие груди, надменно и свободно приподнимающие майку с изображением Снупи.

— ЭЙ, УБЕРИ ОТ МЕНЯ СВОИ ГРЯЗНЫЕ ЛАПЫ! Сдурел, что ли? Хочешь, чтобы я позвонила копам? Совсем с ума сошел! — кричит она, скорее в ярости, чем в страхе.

Кристиан смотрит на нее какое-то мгновение, чуть ли не ужаснувшись ее бешеной реакции, его сознание получает здоровенную оплеуху, и он тяжело опускается на ее кровать. Секунду он сидит молча, а потом начинает рыдать, как ребенок. Пьяные слезы.

Удивленная Ванесса смотрит на него, не очень понимая, что теперь делать. Амбал может сколько угодно оставаться амбалом, но когда он плачет, то становится совершенно беззащитным. В конце концов девушка садится рядом и кладет руку ему на предплечье. Не более того. Кто его знает.

— Прости, Ванесса. Я ни в коем случае не должен был. Я просто жирный козел.

— Ну, не такой уж и жирный… Вы скорее мускулистый.

— Я мускулистый козел, так?

— Ага!

— Я с ума схожу, вот уже два года Соланж не позволяет прикоснуться к себе…

— ДВА ГОДА? Но как такое возможно?

— Не знаю, почему. Она вечно находит предлоги.

— Она все еще вас любит?

— Есть с чего засомневаться, верно?

— А вы не замечали, как она с вами разговаривает? «Убери свои башмаки!.. Ты что, хлеба не купил?.. Сколько раз тебе повторять, что ножи в посудомойку надо класть вот так?» Она не говорит, а тявкает.

— Ты так думаешь?

— Да уж, я так думаю. На вашем месте я бы и двух дней не продержалась. Она вас не стоит, эта Соланж. Вы как большой мягкий мишка, а она щетинистая, как метелка.

— Эй, ты слишком уж сурова.

— Я просто говорю, что думаю. Я же целыми днями с вами, и с самого начала спрашиваю себя, как вам удается такое терпеть. Я — дело другое. Во-первых, у меня нет выбора. И потом, я знаю, что скоро уйду, а значит все эти войлочные тапки, паркеты, ножи лезвием кверху в посудомойке, башмаки в шкафчике… — мне на это плевать, а ведь со мной она так не разговаривает, как с вами, и знаете почему?

— Нет, а почему?

— Потому что в первый же раз, когда она заговорила со мной, как с собакой, я ей сказала, что этот раз последний, так как я не собака.

— И этого было достаточно?

— Вроде да. Но для вас слишком поздно, если так идет уже тридцать лет, то выработался рефлекс, точно как у собаки этого, Попова, кажется, или что-то похожее.

— Павлова?

— Ну да, точно. Только собака здесь — вы.

— И что я могу поделать?

— Ну, тут уж… Кроме как укусить, мне ничего в голову не идет. Признаю, решения у меня нет. Вы слишком много от меня хотите, мне всего четырнадцать и у меня другие заморочки, с которыми нужно разбираться, кроме проблем старой супружеской пары. Но в любом случае вы такого не заслужили!

— Может, ты и права.

— И держите свои руки от меня подальше!

— Прости, малышка, скверная полоса, я ни в коем случае не должен был, прости.

— Ладно, на этот раз прощается. Ну же, не сидите с таким видом, будто вы с Марсии упали.

— С Марса, Ванесса!

— Чего с Марса?

— Упасть можно с Марса.

— Правда? Вы уверены?

— Павлов и Марс. Марс — планета такая, а не имя.

— Ладно, не падайте с Марса. Мне прям больно на вас смотреть, когда вы такой. Вы же симпатичный, вот и найдите себе маленькую симпатюшку, только все же постарше меня, идет? Знаете, от формы пожарного девчонки падают, как мухи, так пользуйтесь, хоть развеетесь немного. Жизнь, она же может кончиться со дня на день. Посмотрите на Ромео, он чуть не умер. И вы тоже можете умереть завтра, а вы два года как не кувыркались? Кроме как в люльке на этой вашей лестнице!

— Соланж мне такого не простит.

— А ей знать не обязательно!

— И все же!

— Что «и все же»? Это просто жизнь, разве нет?

— Да.

— А еще того лучше, постарайтесь найти какую-нибудь Марсию и падайте с нее сколько влезет, а я окажусь права.

Кристиан вернулся в спальню, но сон долго не шел. Вместо сна вернулся не дающий покоя вопрос. Надо понять, начиная с какого момента все покатилось в тартарары. Почему сегодня он вынужден признать, что все полностью выгорело, и ему даже не удалось вынести хоть какую-нибудь утварь. Что он сделал не так, чтобы ситуация стала настолько паршивой? И можно ли еще что-то поправить? На этот счет у него возникают серьезные сомнения, и это пугает, потому что где ж тогда выход? Девчонка, едва не потерявшая брата, только что врезала ему линейкой по пальцам, чтобы заставить радоваться жизни.

И не откладывая!

Воистину так.

Принято к сведению.

«Маленькая симпатюшка по имени Марсия». Неизвестно, что получится, но он, по крайней мере, попробует.

Мари-Луиза и Жан сидят бок о бок на крошечном балконе в доме престарелых. Два стула и маленький столик — больше сюда ничего не влезет. Они нежатся в лучах солнца, падающих на их кожу, морщинистую, как песчаная дюна, обдуваемая постоянными ветрами. Они просто держатся за руки.

— Я беспокоюсь за внучку, Жан.

— Почему?

— Потому что она не приехала в субботу на нашу встречу в кондитерской. Она всегда приезжает. У нее грустный вид, и мне это совсем не нравится.

— Вернее, тебе не нравится ее сожитель, так ведь?

— Да, не очень. Он плохо с ней обращается. И со мной тоже, но мне плевать.

— А что говорят ее родители?

— Что он очарователен. Он умело ведет игру. Но когда Джульетта рассказывает мне, что ей приходится терпеть дома, я понимаю, что она угодила в пасть к волку, а я ничего не могу поделать.

— Ты не можешь увести ее оттуда силком, она должна сама все осознать.

— Знаю. Но мне потребовалось пятьдесят лет, чтобы все осмыслить, поэтому я и говорю себе, что лучше б ей поторопиться, чтоб у нее еще остались время и силы на новую жизнь.

— Однако ты сама знаешь, что так нельзя. Нас всех иногда заносит, но каждому приходится самому решать свои проблемы. Иначе ничего не получится.

— Знаю, но это так несправедливо.

— Такова жизнь. И она, возможно, подскажет ей выход.

— А тем временем я боюсь ее потерять.

— Она знает, что ты рядом…

— А я счастлива, что рядом со мной ты…

— Все приходит вовремя к тем, кто умеет ждать.

— Ну, знаешь, ждать целую жизнь…

— Наверстаешь в следующей, используя весь опыт, накопленный в этой.

— А ты тоже там будешь, в моей следующей жизни?

— Конечно!

«Дорогая Джульетта,

не волнуйтесь, это будет последнее письмо, но я не мог оставить ваше без ответа, вот почему я пишу на адрес больницы, надеясь, что вы все-таки его получите.

Не отвечайте, я этого не жду. Мне просто очень нужно, чтобы вы знали: конечно, мне невероятно грустно, что наша переписка так резко оборвалась, но я выкарабкаюсь — ради Ванессы, ради вас, — и даже если у вас не будет никаких вестей, знайте, что можете мной гордиться, что не зря вы меня обнимали, когда мне это было необходимо, и не зря вы меня встряхнули, когда я готов был опустить руки.

А еще знайте: что бы ни случилось в вашей жизни, даже если мы не сможем общаться долгие годы, для вас я всегда буду рядом. У меня нечто вроде долга по отношению к вам, и просто быть счастливым, на мой взгляд, недостаточно, чтобы этот долг покрыть. Вы знаете, где я.