А я и не волнуюсь. С какой стати мне волноваться?

Потом туман рассеивается.

Или это я исчезаю?

Не понимаю, что со мной случилось. У меня нигде не болит, но я не могу ни двигаться, ни разговаривать, у меня только одна рука, другая словно наполнилась воздухом. Я даже не уверен, что она еще на месте.

Смутно вспоминаю, что думал о Карин, забираясь по лестнице, и что шеф сказал мне: «Побереги свою задницу».

А больше — ничего.

Что до задницы, подумав хорошенько, понимаю, что я на ней лежу. Значит, она еще наличествует…

За остальное пока не ручаюсь.

Слышу другие голоса, незнакомые, и чувствую, что со мной что-то делают, разрезают одежду, кто-то нервничает, потому что разрезать не получается, и как раз перед тем, как потерять сознание, опять слышу малыша, который зовет где-то надо мной.

Лоран разбудил меня, бесцеремонно хлопнув дверью, когда вернулся с работы часов в шесть вечера. Впервые я так крепко заснула между двумя ночными сменами. Видимо, мне это было действительно нужно.

— Вечер добрый, милая. Ты еще спала?

— Да.

— На ужин ничего не приготовила?

— У меня не было времени.

— А так есть хочется.

— Прости. Я сейчас очень устаю.

— Я тоже. Руководить отделением банка не так уж просто, ты в курсе? Все эти бедняки, которые нас осаждают в надежде получить деньги… — ты потом просто как выжатый лимон. Но я это делаю ради тебя. Может, и ты ради меня что-то сделаешь, а?

Я пошла под душ. Не так уж он неправ. Он вкалывает изо всех сил. Я могла бы поставить будильник на пораньше. Но я сейчас так устаю. И потом, я действительно должна отдыхать, если хочу, чтобы все шансы оказались на моей стороне. Выйдя из ванной, я увидела его за компьютером, а на кухне еще конь не валялся. Он целыми днями сидит за компьютером у себя на работе, а придя домой, первым делом снова к нему кидается. Уму непостижимо.

Мне пора уходить. Хватаю что-нибудь погрызть и покидаю дом, поцеловав его в щеку под отсутствующим взглядом, устремленным на экран. В любом случае, когда он читает свои сообщения, ничего другого он не видит. Я знаю, что потом он несколько часов будет играть в стрелялки, чтобы немного расслабиться после нервного дня. Даже не уверена, что он вообще поест. Может, заглотнет какую-нибудь гадость в перерыве между партиями и на том успокоится. Что до меня, мне придется довольствоваться безвкусным блюдом, гарантированным на работе: натертая вялая морковь в пластиковом лотке, плавающая в стопроцентно фастфудном соусе, и два ломтика холодной свинины, похожей на подошву моих рабочих ботинок.

Этим вечером я отправляюсь на ночную смену не без интереса — меня ждет загадка Жозианы, — и к тому же с легкой душой: дежурить предстоит вместе с Гийомом, медбратом из нашей бригады. Он приятный, высокий и сильный, действительно сильный, что позволит провести спокойную ночь в темных коридорах отделения. Особенно после того, как в прошлом году на одну из наших медсестер напал наркоман, которому не хватило метадона.

В комнате отдыха Гийом вставляет дискету с Шарлем Трене[3] в проигрыватель и, продолжая болтать, с высоты своих двадцати четырех лет и метра восьмидесяти пяти оглядывает всех нас, поглощающих бисквитные печенюшки, которые он испек днем. Он колебался между профессиями медбрата и кондитера. И сделал правильный выбор. Как для него самого, не знаю, но для его коллег это неоспоримо. Лучше печь пироги, будучи медбратом, чем лечить людей, будучи кондитером. А уж мне-то прямая выгода.

Первый вопрос, который я задаю коллегам на передаче смены, — тут ли еще мужчина, который искал Жозиану?

Он еще тут.

Мое любопытство вне опасности. Немного везения, и оно будет удовлетворено.

Он пришел в себя и больше не поминает никакую Жозиану.

Вот черт.

Ничего, я его допеку. Коллеги не всегда понимают, почему я трачу время на подобные мелочи, но пациент мне интересен во всех своих проявлениях. Мы лечим тело, в котором обретается душа. Если ее мучают какие-то мысли, как можно помочь телу?

Зато он больше не пытается выпрыгнуть из кровати, и это скорее добрый знак. Нам не придется его привязывать. Ночью привезли тяжелый случай. Молодой парень двадцати пяти лет в паршивом состоянии. Пожарный при исполнении, падение с восьмого этажа. Сейчас они пытаются в операционной спасти его руку. Бокс готов, мы его ждем. Теперь все зависит от сноровки хирургов. Иногда им удается сотворить чудо. Там в бригаде есть один такой, доктор Мерлин. Настоящий маг и волшебник. Если сегодня оперирует он, пациент может выпутаться и остаться с обеими руками. Однажды за кофе этот самый Мерлин рассказал, что ребенком увлекался моделированием, целыми днями собирая из крошечных деталей самолетики, и ни разу не сдался, пока те не начинали летать. Наверно, происходящее в операционной он тоже воспринимает как личный вызов. Медсестры, которые работают с ним, говорят, что лучше сходить пописать до того, как он приступит к делу, потому что, включившись, он не смотрит на часы и требует, чтобы бригада в полном составе ежесекундно была под рукой, — не ждать же ему, если потребуется инструмент.

Поскольку новый пациент еще не доставлен, я присаживаюсь около маленького старичка и спрашиваю, удалось ли ему повидать Жозиану.

— Нет конечно.

— Почему «конечно»?

— Она ж умерла.

— А кто была Жозиана?

Он на мгновение возводит глаза к небу, будто размышляя.

— На потолке сыр, — говорит он несколько секунд спустя.

— Правда?

— Да, надо убавить отопление, а то он растает.

— Сейчас сделаю.

Я выхожу из палаты, говоря себе, что загадку Жозианы разрешить мне не суждено. В реанимации мы к такому привыкли. От мощных болеутоляющих они иногда розовых слонов видят. И все равно, прошлой ночью у него текли слезы. Что ж, пусть так: он унесет с собой Жозиану, которая останется его личной собственностью.

Если он раньше здесь не спечется. Действительно, пойду убавлю отопление.

Когда я захожу в комнату отдыха, мой коллега напевает «Что остается от нашей любви»[4]. Он достал металлическую коробку и объявляет, завидев меня:

— Я попробовал сделать макарони[5].

— Шутишь?

— Нет, а что?

— А то, что я их обожаю. С каким вкусом?

— Малиновым.

— Сколько смен я должна за тебя оттрубить?

— Чего?

— Ну, должен же ты что-нибудь с меня получить за такое удовольствие, а раз уж ты младше меня на двенадцать лет, вряд ли это будет иметь отношение к моему телу.

— Не считая запретов, налагаемых законом, возраст не является элементом уравнения, описывающего телесную привлекательность.

— И как оно выглядит, это уравнение?

— Целая программа. А где здесь кондитерские изделия?

— Кондитерским изделиям нет места в уравнении желания, но они весьма полезны на этапе реализации.

— Желание + кондитерские изделия = переход к действию?

— Кроме как с тобой, — заявляет Гийом с раздосадованным видом, и секунду спустя добавляет: — Я шучу, Я ШУЧУ! Просто хотел доставить тебе удовольствие. Кстати, жаль, что ты скоро от нас уходишь.

— Я просто поднимусь на несколько этажей, в травматологию. Все равно по соседству.

— Да, но вместе мы работать уже не будем.

— Увидимся, когда будем обмениваться пациентами.

— Девочки из операционной звонили. Он будет через час.

— Есть время распробовать парочку твоих макарони…

— Как дела у пациента из третьей?

— Видит сыр на потолке.

— Неудивительно. С тех пор, как они установили эти накладные потолки с дырчатыми плитками, пациенты чего только в них не видели.