На протяжении последних пяти столетий отношения чехов с большим миром преимущественно страдательные – они не творят больше Историю, а ее претерпевают. Об этом, каждый на свой лад, говорят три значительнейшие писателя, порожденные этой землей, – Кафка, Гашек и Чапек. И не имеет значения, что Кафка являлся австровенгерским сефардом (западным евреем), писавшем загадочные притчи на «хох дойче» («высоком немецком» – немецком литературном языке). В первую очередь он был и остается пражанином. Как и куда более простонародный автор комического эпоса о бравом солдате Швейке, который кое-кто из чешских патриотов возненавидел: что это за эпос, где героем является полуидиот и дезертир?! Чапек был удачливее, что называется, «позитивнее», и поэтому имел прижизненную славу, какая Кафке с Гашеком не снилась. Но не зря еще два тысячелетия назад Платон заметил, что творения здравомысленных затмятся творениями неистовых, что и произошло с книгами Чапека. Потому что трудно быть великим чешским писателем.

Начнем издалека, с экскурса в историю.

В уютной долине, окруженной невысокими горами, в междуречье, на североморско-средиземноморском водоразделе, западная ветвь славян обосновалась в VI веке н. э., вытеснив отсюда или впитав кельтское племя бойев (поэтому римляне назвали этот край Богемией). Чешская Богемия то входила в состав Великой Моравии, с которой просветители Кирилл и Мефодий начали свою миссию, то наоборот. В драматическом круговороте средневековой истории этими территориями правили попеременно могучие династии Пржемысловичей, Ягеллонов, Люксембургов, Габсбургов, пока эти последние не утвердились здесь окончательно, на чем самостоятельная чешская история закончилась на много столетий. Дело в том, что здесь сходились в своем вращении гигантские цивилизационные жернова славянского и германского миров, перемалывая судьбы людей и народов. Будучи народом немногочисленным и простодушным, чехи за сто лет до Реформации оказались вовлечены в религиозные войны с католическим Римом и германскими императорами – так называемые гуситские войны. После создания национальной и не вполне ортодоксальной чешской церкви, вероломного сожжения на костре Яна Гуса и отлучения от церкви всего чешского народа на соборе в Констанце чехи восстали. Они выбросили из окна пражской ратуши немецкого бургомистра – и в ответ получили крестовый поход. Рыцарей-крестоносцев били раз за разом, покуда умеренная часть чехов («чашники») не одолела повстанцев-«таборитов», и не договорилась с Римом и германской Священной Римской империей о заключении мира на почетных условиях. Двести лет спустя за «наезд» на свою протестантскую веру и права чехам вновь пришлось выбрасывать немцев из окна (такая казнь звалась «дефенестрацией», от немецкого Fenster – «окно»). В пражском замке Градчаны габсбургских наместников сбросили на кучу навоза, что выглядело более гуманно – или трусовато, это как посмотреть. Именно это трагикомическое событие послужило поводом к началу в 1618 году общеевропейской Тридцатилетней войны, в которой германские государства потеряли треть населения, а чехи всю свою аристократию, превратившись по существу в обезглавленный и самый «онемеченный» из славянских народов. Как пишет историк Норман Дэвис в своей тысячестраничной «Истории Европы»: «Ко времени Моцарта чехи преимущественно были низведены на уровень крестьянской нации, не имевшей лидеров».

Безраздельно завладевшие Чехией Габсбурги оказались не худшими и просвещенными господами. Под девизом «Пусть сильные развязывают войны. Ты, удачливая Австрия, женись» этой династии удалось создать уникальную славяно-германскую, многонациональную, веротерпимую и какое-то время процветавшую империю. Ее называли еще «славянской империей с немецким фасадом», а Меттерних говорил в шутку, что Азия начинается сразу за оградой его венского сада. Австровенгерский государственный гимн с середины XIX века исполнялся на семнадцати языках, включая идиш, а три привилегированные нации, – австрийские немцы, венгры и поляки, – осуществляли власть над остальными, более или менее обездоленными и законопослушными народами. Один из премьер-министров Австро-Венгрии признавался: «Моя политика состоит в том, чтобы держать все национальности монархии в состоянии регулируемой неудовлетворенности». Покуда в конце Первой мировой войны накопившиеся взаимные претензии, неприязнь и ненависть осатаневших наций не разорвали в клочья лоскутную шкуру Австро-Венгерской империи. В результате на политической карте Европы возникли Чехословакия, Польша и ряд других государств.

Чехи обязаны были этим в первую очередь своей выращенной в австрийских университетах интеллигенции, возглавившей национальное возрождение, – великим композиторам, общественным деятелям, историкам и филологам, иногда готовым идти на подлог и мистификацию с благой целью, что не порицалось и в начале XIX века было даже в моде. В России также некоторые сомневались в подлинности «Слова о Полку Игореве», а современник Карамзина и Пушкина адмирал Шишков всерьез предлагал заменить все иноязычные слова самодельными («калоши» – «мокроступами», и т. п.). Чехам к концу XIX века последнее почти удалось, у них даже «театр» зовется с тех пор на собственный лад – «дивадло». Внес свою лепту в достижение чехами независимости и «бравый солдат Швейк» – собирательный образ, отразивший нежелание чехов защищать империю, в которой они были низведены до положения прислуги и людей второго сорта.

В независимой Чехословакии Карел Чапек (1890–1938) стал одним из лидеров нации и близким другом первого чешского президента Томаша Масарика, самого умного и интеллигентного европейского деятеля своего времени. Но что делать, когда ум есть, а воли нет, когда улетучились у подавляющей части населения навык и готовность воевать за собственную свободу, без чего сама свобода становится эфемерной? Поэтому Запад вскоре после кончины Масарика так легко сдал Чехию Гитлеру на переговорах в Мюнхене. И чешская делегация, дожидавшаяся в соседней комнате решения участи своей страны, послушно приняла ультиматум. А вот Чапек не пережил такого позора и крушения надежд, предпочтя умереть на пороге немецкой оккупации. Пройдет тридцать лет, и пражский студент Ян Палах решится на самосожжение столько же из протеста, сколько из стыда. Должны ли были чехи в том и другом случае взяться за оружие и погибнуть? Праздный вопрос. Их немного, и им виднее.

Долго считалось, что книга Карела Чапека «Война с саламандрами» является сатирическим антифашистским памфлетом и призывает деятельно сопротивляться нависшей над миром «коричневой чуме». Но в таком случае очень многое в ней потеряло бы актуальность, а этого не произошло.

В чем же фокус?

Многие ли видели саламандру или держали ее в руках?

Медлительная пятнистая ящерица, обожающая сырость, но в мифологии античности и средневековой демонологии этом хвостатому земноводному приписывалась власть над стихией огня. Саламандры являлись его персонификацией, как русалки и нимфы – олицетворяли душу воды, гномы и тролли – земных недр, а сильфы и эльфы – воздуха и ветра.

И это первый пласт чапековского образа саламандр: обитающие в языках пламени, извивающиеся саламандры способны превратить пламя в пожар, который погубит и их самих.

Вторая ассоциация – это нелюди, существа находящиеся на дочеловеческой стадии развития. А ведь каждый из нас являлся на протяжении нескольких недель кем-то вроде бесхвостой ящерицы в материнском чреве на одной из стадий развития зародыша! Чапек просто приблизил размер саламандр к человеческому, поселил их в море, а на суше поставил на хвост, превратив в этаких человеко-ящеров.

Еще извивающаяся саламандра с задранными лапками напоминает… свастику, а бессчетные толпы таких саламандр – массовые фашистские мероприятия. И Чапек всячески подчеркивает значение для популяции саламандр этих ритуальных танцев.

В сумме образуется нечто вроде того, что переживший Гражданскую войну в России поэт Максимилиан Волошин окрестил «демонами глухонемыми» войн и социальных потрясений.