Эвридика проваливается в бездну.

Тартар сотрясается от хохота Аида…

По осенней земле спешит освобожденный от оков Прометей. Вы только вглядитесь: под ребрами у него еще кровоточит печень, истерзанная Зевсовым орлом, на запястьях и щиколотках лохмотьями висит кожа, стертая тяжкими цепями, каждое прикосновение грубой овчины пламенем жжет рану, нанесенную копьем, которое пригвождало его к гранитной кавказской скале. Но это уже пустяки: раны заживут, от невыносимых мук останутся лишь воспоминания, а огонь — похищенный на Олимпе огонь — будет вечно служить людям, неся им тепло, свет и силу. Поэтому могло ли быть иначе? Едва Геракл разбил оковы, как Прометей, собрав последние силы, устремился вниз, в долины — к тем, ради кого не побоялся навлечь на себя гнев и кару богов.

И вот глаза титана завидели мерцающую на земле звездочку и темную полоску дыма, поднимающуюся от нее в небо: уж не костер ли? Хотя за долгие века неподвижности титан почти разучился ходить, он, стиснув зубы, ускоряет шаг, а сердце грохочет в груди, как камень во время горного обвала. Вот!.. Вот она, та картина, точь-в-точь такая, какая представлялась ему в мучительных видениях, возвращала силы, не давала погибнуть на самом дне безнадежности: вокруг пылающего костра сидят бородатые мужчины и хлопочут длинноволосые женщины, резвятся дети и шепчутся почтенные старцы. О, даже не надо быть особо прозорливым, чтобы понять: это уже не те угрюмые и запуганные существа, которым он когда-то, в незапамятные времена, с огромным трудом всучил похищенное в кузнице Гефеста пламя… Прометей даже улыбается, вспомнив, с каким упорством и недоверием отбрыкивались они от принесенной им пылающей головешки, как пытались выбросить ее в воду, задуть, затоптать, забить дубинами… В конце концов даже прибегли к хитрости — наивной, прозрачной хитрости: «Знаешь что, титан? Ступай-ка ты лучше к другому племени, вон туда, за ту буковую рощицу. Они спят и видят, чтобы кто-нибудь подарил им горячий сверкающий язык, так что торопись, пока они не откочевали на другое место». Бормоча это, люди подталкивали его, гнали прочь. Что ж, все новое, неведомое даже у богов вызывает недоверие, чего же хотеть от темных и слабых смертных?.. К счастью, титан был сильнее, чем все они, вместе взятые, к тому же огненный факел в его руке служил отличным оружием. Поэтому, приподняв за шиворот самого настырного гонителя и слегка припалив ему задницу, Прометей легко убедил наглеца в своей правоте, заставил разжечь костер, зажарить мясо и съесть его. Мало того, он повел нескольких мужчин к болоту, научил их отыскивать руду, плавить и потом ковать железо, превращая его в топоры, лемеха, серпы и мечи (а нынче ишь — даже медных украшений себе понаделали!)… Да-да, теперь всякому ясно: люди — сила! Достаточно взглянуть на стаю голодных волков, собравшихся на опушке, жадно нюхающих аппетитные запахи, но боязливо поглядывающих на костер и грозные копья… Да, огонь совершил то, на что и рассчитывал Прометей, ради чего вступил в противоборство с Зевсом: люди стали силой — возможно, даже такой, с которой придется считаться самим богам. Да-да! Они уже и впрямь не те беспомощные существа, которых он, Прометей, силой спасал от гибели, темноты и холодного равнодушия Олимпа…

Титан прячется-за ствол растущего поблизости от костра эвкалипта и, выглядывая из-за него, пожирает глазами своих подопечных. Смотри-ка! Вот они сгребли в кучу раскаленные угли, засыпали ими освежеванного кабана… вздымаются клубы пара… над поляной плывут такие аппетитные запахи, что волки принимаются тоскливо подвывать… Пока жарится мясо, мужчины, женщины и дети пляшут вокруг огня (гляди-ка, уже и ритуалы выдумали!)… Потом разгребают угли… вытаскивают кабана… делят его на куски… И… титан едва верит собственным ушам:

— Славим тебя, о Прометей, за огонь, который ты принес нам, за твой великий дар. Прими же и ты, о богоравный друг людей, нашу любовь, благодарность и жертву… — с этими словами вождь или жрец швыряет в огонь целую кабанью ногу!

Туман застилает глаза титана: он, не проливший ни слезинки даже тогда, когда остроклювый орел терзал его печень, плачет теперь, как малое дитя, и соленые слезы разъедают и без того саднящие раны — но это пустяки по сравнению с радостью, которую он только что испытал! Ах, если бы знали они, эти славные, помнящие добро люди, люди его огня, если бы они только знали, если бы могли предположить, что рядом, в нескольких шагах…

— Эй! кто там?

Наверное, услышали его всхлипы… Титан затаивает дыхание и всем телом прижимается к толстому стволу.

— А ну, выходи по-хорошему, не то…

Царапнув кору дерева, рядом падает стрела с острым железным наконечником. Прятаться бессмысленно, да и опасно. Титан поспешно вытирает слезы листиком эвкалипта и выходит из укрытия:

— Приветствую вас, дети мои!

— Здравствуй. — Они удивленно разглядывают незнакомца.

— Не возражаете, если я присяду к… огню?

Они молча раздвигаются, недовольно косясь на незваного гостя, — и принесла же нелегкая как раз во время ужина!

— Ты кто? — строго спрашивает жрец.

— Я-то?

Внезапно Прометей наклоняется к огню и выхватывает из него жертвенный окорок. Соскребает подгоревшую корочку и подносит ко рту. Присутствующие замерли, как громом пораженные, — неужели посмеет?!

— Что он делает?! Святотатец! — одновременно вскрикивает несколько женщин.

— Не смей! — Жрец властно отбирает у него окорок и бросает назад в костер. — Несчастный, ты осквернил святыню! Разве не знаешь, что это жертва великому Прометею, который даровал нам огонь? За такое святотатство ты будешь сожжен на этом же костре! Сожжен во славу Прометея.

О, великое долгожданное мгновение:

— Но ведь я и есть Прометей!

После гробового молчания:

— Тот, кому вы предназначаете эту жертву. — Распахивает овчину на груди: — Вот мои раны. — Склоняет голову: — Ради вас.

Как все просто, чисто, прекрасно — так, именно так представлялось ему в мучительных видениях, когда, прикованный к скале, он терял сознание от нечеловеческих мук. Все, как чудилось там: люди будто окаменели. И взрослые и дети не отрывают от него горящих отблесками его огня глаз, смотрят и не могут насмотреться на его гордо откинутую голову, величественные жесты, запекшуюся кровь тяжких ран, на ветхую овчину, растроганную улыбку, припухшие от слез веки… Одна из женщин уже утирает глаза, другая прикладывает подорожник к его ранам, третья пододвигает пылающие угли поближе к его ногам…

— Как только пали мои оковы, — признается Прометей, — я сразу к вам.

— К нам? — словно не расслышав, переспрашивает жрец.

— Да. Сразу. — Как бы благословляя огонь, Прометей протягивает к костру израненные руки: — Горит… До чего же славно горит!

От языков пламени рябит в глазах, от огня словно оттаивают натруженные суставы и по телу разливается приятное оцепенение, голова медленно свисает на грудь; после перенесенных мук, душевного потрясения, трудного пути наступает наконец долгожданный отдых. Всмотритесь внимательно: разве может быть картина прекраснее и значительнее, — возле пылающего огня спит тот, кто даровал его людям, спит сам Прометей…

А проснувшись, титан видит начисто обглоданные кабаньи кости и сидящих вокруг мужчин. С растущим нетерпением смотрят они на своего гостя, ждут не дождутся, когда же наконец он очухается. Но вот он уже потягивается… постанывает, видимо задев рану… садится… спросонок удивленно озирается… не может сразу сообразить, где он… Увидев тлеющий костер, светлеет…

— Что, Прометей, уже проснулся?

— Проснулся, дети мои. — Титан ласково улыбается: тихонько сидя вокруг, они стерегли его сон, его покой!

— Вот и хорошо, что проснулся, потому что, пока ты спал, мы кое о чем посовещались и решили…

(Это же надо, уж и совещаться у костра научились!)

— И что же вы решили, дети мои?

— Решили сообщить тебе одну очень добрую весть.