Почти сто лет назад британская колониальная администрация арендовала то, что теперь известно как «земли короны», и основала в Пенджабе военные фермы, чтобы производить зерно и молочные продукты, закупавшиеся по дотационным ценам для Британской индийской армии. После Разделения управление этими фермами в Лахоре, Окаре, Сахивале, Кханевале, Саргодхе и Мултане (главным образом в Южном Пенджабе) перешло к Министерству обороны и правительству Пенджаба. Армия контролировала 26274 акров; остальные 32000 акров были арендованы Пенджабской семенной корпорацией. Семьи арендаторов, которые работают на фермах, чтобы накормить и одеть армию, являются прямыми потомками тех арендаторов, которые впервые приехали сюда в 1908 году. Фактическое слияние армии и государства практически на каждом уровне значит, что генералы, одетые в форму цвета хаки, являются коллективным землевладельцем, самым крупным в стране, и определяют условия жизни почти миллиона арендаторов. Сорок процентов арендаторов являются христианами; мечети и церкви спокойно функционируют бок о бок. Религиозные партии в этом регионе непопулярны, и крестьяне с 1970-х годов имели тенденцию голосовать за Народную партию.
Однако это было недолго. Около года назад глобализация оказала воздействие и на этот регион. Власти, одетые как в хаки, так и гражданскую одежду, пытаются отнять у арендаторов землю и производство, предлагая кратковременные контракты и заменяя баттай — договор, который разрешает арендаторам оставлять себе половину произведенного продукта, — денежной рентой. До сих пор их права охраняет Пенджабский закон об аренде, изданный колониальной администрацией еще в 1887 году: по этому закону арендаторы мужского пола и их прямые потомки, которые возделывают эту землю на протяжении более двух поколений (20 лет), имеют право пользоваться ею постоянно. И сгонять их с этой земли противозаконно.
Целью «модернизации» в Окаре и Саргодхе — точно так же, как в Риу-Гранди-ду-Сул[123], — является ликвидация солидарности арендаторов и приватизация земли. И это после того, как управляющие в 1990-х годах приказывали в изобилии использовать средства повышения плодородности почвы и различные удобрения и обвиняли фермеров, когда урожаи понижались. Функционеры «хаки-государства» запугивали, обманывали и унижали своих арендаторов, в частности, последним было отказано в разрешении строить кирпичные жилые помещения, они вынуждены были выпрашивать у управляющих разрешение электрифицировать свои деревни, построить школы или дороги и государственные субсидии, чтобы осуществить это. Коррумпированные и бессердечные управляющие практически узаконили систему взяток. Арендаторы все больше запутывались в растущих долгах. Эксплуатация была безжалостной. Цели ее никто не скрывал — выгнать арендаторов с этой земли, чтобы ее можно было поделить между частными землевладельцами. На эту землю жадно заглядывались многие служащие, отставные генералы и бригадиры. Некоторые из них пошли в армию только для того, чтобы получить право примитивного накопления собственности. Другие чувствовали, что отдали государству все силы, хотели уйти на пенсию и стать благородными фермерами. Они подбадривали друг друга, надеясь, что в свое время они, конечно, снова наймут выселенных арендаторов как крепостных работников. И что так будет лучше для всех. Стоит ли удивляться, что в таких обстоятельствах многие арендаторы осознали, что условия на этих государственных фермах во время британского правления были гораздо лучше. Отрицать это было невозможно, поскольку в поздние колониальные времена грабили методически, а грабеж постколониального периода, вне зависимости от континента, всегда велся анархически.
Несмотря на страдания, в которые были ввергнуты семьи арендаторов, они отразили все попытки разделения их по религиозному признаку и остались едины, в 1996 году ими была создана «Анджуман-и-Музаирин» (Организацией пенджабских арендаторов). Когда я встретился в Лахоре в декабре 2002 года с двумя ее лидерами, д-ром Кристофером Джоном (вице-президентом) и Юнисом Икбалом (генеральным секретарем), оба подчеркивали, что религиозное деление не играет совершенно никакой роли в их конфликте с государством. Церковь и мечеть по очереди становятся местом встреч, и в таких случаях, как с улыбкой сказал мне Икбал, «не разберешь, кто арендатор-мусульманин, а кто — христианин».
История, которую я услышал, замечательна. В одном из незаметных уголков Пакистана развернулась камерная эпопея: генералитет пакистанской армии против организации арендаторов. Армия решила изменить статус своих наемных работников. В июне, без каких бы то ни было консультаций, «хаки-землевладельцы» объявили о переходе от продуктовой ренты к денежной. Арендаторы восстали. Каждый вечер собирались неформальные ассамблеи, чтобы обсудить способы сопротивления. Восстание охватило всю деревню: женщинам и детям суждено было сыграть в этой сельской интифаде ведущую роль.
Распаленные каждодневными волнениями и беспорядками, арендаторы отказались защищать статус-кво. Они пошли дальше и нанесли ответный удар, потребовав передать им землю в полное владение. В их лозунге «Малкийат я маут» («Земля или смерть») эхом отразилось такая же борьба, проходившая на других континентах в последние несколько столетий. Первый публичный протест имел место 7 октября 2000 года: четырехчасовая сидячая забастовка на лужайке возле конторы заместителя комиссара (второго по значению бюрократа в постколониальном правительстве) в Окаре, когда по этой новой схеме протестовали тысячи арендаторов. Через два дня заместитель директора военных ферм позвонил начальнику местной полиции и проинформировал его, что арендаторы угрожают применить силу, а в некоторых деревнях не дают управляющим вывозить (то есть воровать) древесину. Полиция пограничной территории и элитные рейнджеры[124], основной функцией которых была борьба с контрабандой на границе с Индией, прибыли в деревню и начали издеваться над арендаторами. Когда женщины и дети увидели, как их мужей, братьев и отцов осыпают оскорблениями и пинают ногами, они выбежали из своих домов и стали забрасывать полицейских камнями. Было схвачено и брошено в тюрьму множество арендаторов-активистов. Как только известия об этой конфронтации распространились, волна протестов начала расти. Попытки властей разобщить и подкупить арендаторов позорно провалились.
За первых шесть месяцев 2002 года рейнджеры неоднократно открывали огонь по арендаторам, убив нескольких человек; они арестовали нескольких организаторов и избили их на глазах у членов семей. Женщины — и христианки, и мусульманки — с деревянными вальками (которыми во время стирки отбивают белье) в руках отправились пешим маршем в Окару и окружили полицейский участок. Ничего подобного здесь раньше не видывали, и армия скоро поняла, что в случае массового расстрела мирных людей она ввяжется в продолжительную борьбу. А массовую казнь крестьян-христиан могли бы не понять в Вашингтоне, где у власти был фундаменталистский христианский режим. 9 июня 2002 года вооруженная банда полицейских и рейнджеров численностью около тысячи человек окружила деревню в Пировале. Осада продолжалась семь часов, однако полиции не удалось захватить организаторов, несмотря на угрозу сжечь весь урожай хлопка в деревне. Полиция недооценила силу крестьянской солидарности.
В редакционной статье в острых выражениях ежедневная газета Карачи «Заря» 24 июня 2002 года сделала следующий комментарий:
«Чтобы вернуть доверие упрямо сопротивляющихся и потерявших рассудок фермеров, силы полиции, вместо того чтобы не давать людям покоя и терроризировать их, должны быть немедленно выведены, а от любых непродуманных заявлений о «необходимости преподать урок» следует отказаться. Должно быть открыто дело против правительственных чиновников и управляющих фермами, которые приказали полиции действовать так, что, это привело к смертям… Как только эти направленные на восстановление доверия меры будут приняты, правительство должно при помощи Организации пенджабских арендаторов сесть за стол переговоров с арендаторами, чтобы обсудить, как предоставить им права собственности на землю».
