На кризис ислама Икбал отозвался и как поэт, и как философ. Автора никак нельзя упрекнуть в догматизме, его идеи постоянно развивались. В работе «Преобразование религиозной мысли в исламе» он выступает за модернизацию старой религии. Пророчество достигло своего зенита вместе с рождением ислама и изжило себя. Исламская культура может двигаться вперед, только в том случае, если станет диалектической и синтетической, концентрируясь на понятиях конечности и конкретности, как делала это в пору своего зарождения. Этот взгляд разделял Джинна. Официальная пакистанская культура лишила творчество Икбала его критической сущности, сделав из поэта икону, что стало трагедией и для поэта, и для государства.

В определённом смысле модернизму Икбала и Джинны был брошен вызов. Маудуди также соглашался с тем, что ислам находится в упадке, но для него средство возрождения этой великой религии было простым и доступным — возрождение индийского ислама. Когда Мусульманская лига Джинны приняла «Пакистанскую резолюцию» в Лахоре 1940 года, Маудуди решил, что единственный способ парировать этот удар — это создать организацию, противостоящую Лиге, так появилась партия «Джамаата-э-Ислами». Если Пакистану предстоит стать истинно мусульманским государством, то в качестве правителя ему больше подойдет Маудуди, а не Джинна. Маудуди осудил Джинну и Мусульманскую лигу как богохульников, которые используют ислам с целью укрепить светский национализм.

Собственные взгляды Маудуди были удивительно схожи с взглядами арабского проповедника восемнадцатого столетия аль-Ваххаба. Падение ислама стало результатом отказа от первозданной чистоты Корана. Священная весть, содержащаяся в Коране, и его первоначальные предписания были единственной основой для реализации политической власти. За прошедшие века ислам стал палимпсестом[92], на который наслоились иностранные традиции и культуры, уводя его от первоначальной цели. В этом и заключается его трагедия. Следовательно, нужны коренные перемены, поэтому деятельность «исламского государства» может превратить падение во взлет.

Такое государство невозможно построить исключительно при помощи пропаганды и проектов социального благополучия. Необходима была политическая партия. В свое время в княжестве Хайдерабад этот новоявленный проповедник с неподдельным интересом изучал подпольную деятельность Коммунистической партии. Он искренне восхищался преданностью ее членов и их способностью не только общаться с крестьянами и рабочими, которые далеки от понимания чистого марксизма, но и влиять на них. На него также произвели сильное впечатление ленинские работы о партии и партийном строительстве. Исламская партия по его задумке должна была иметь собственную идеологию, но ее внутренняя жизнь и структура должны полностью повторять партию большевиков. Партия Маудуди, в отличие от партии Ленина, никогда не замышляла свергнуть правительство и изменить государственный строй, но ставила целью «исламизировать» людей, руководящих страной, проникнуть в государственные институты, и в первую очередь во всесильные бюрократические структуры, затем в армию.

26 августа 1941 года семьдесят пять уважаемых мусульман Лахора встретились в частном доме, чтобы поклясться в своей преданности исламу, новой партии и государству, которое они собирались создать. Они согласились на выборы эмира, но ограничили его власть, подчинив его правительственному совету. После непродолжительных дебатов было решено, что первым эмиром будет избран Маудуди, однако в первый же год по этому вопросу возникли разногласия. Новая организация решила, что в космополитической атмосфере Лахора ей трудно развернуться, кроме того, у ее членов было не счесть различных светских соблазнов.

Подобно Мухаммеду, который однажды оставил Мекку и перебрался в Медину, Маудуди и его последователи нашли приют в Патханкоте в Восточном Пенджабе. Первые разногласия, которые возникли, касались ключевых аспектов жизни вообще: денег, внешнего вида и стиля жизни. Поскольку деньги были в дефиците, новая мусульманская коммуна жила скромно. Они жили вместе, сами готовили еду и ели за одним столом. Эмир жил отдельно, в маленьком домике, где вместе с ним жила его жена. Семейная пара держала слугу. Маудуди получал приличные гонорары от продажи своих книг и журнала. Его главный соперник маулана Нумани, увлеченный журналистикой ученый из Лакнау, настаивал на том, что все заработки должны быть собственностью коммуны: внутри единого сообщества разные стили жизни неприемлемы. Маудуди энергично защищал принцип частного владения собственностью, ссылаясь в свою защиту на стихи из Корана. Это был принципиально важный вопрос. Данная интеллектуальная собственность принадлежала ему, а не партии или государству, которое эта партия могла создать. Нумани был не согласен с этим, но ему пришлось отступить. Здесь, как в капле воды, отразилось основное противоречие, не разрешенное исламскими фундаменталистами и по сей день[93].

После неудачной попытки разгромить Маудуди по ключевому вопросу о праве собственности Нумани предпринял новую атаку, обвинив эмира в недостатке благочестия. Он выдвинул три новых обвинения: во-первых, борода у Маудуди неправильного размера и формы (то есть длиной не 7 см), во-вторых, Маудуди обычно опаздывает к утренней молитве, и, в-третьих, его жена нескромно ведет себя в присутствии слуги-мужчины, например, не надевает чадру.

В ответ на эти обвинения эмир выказал гораздо меньше непримиримости и даже пробормотал несколько самокритичных фраз, однако отказался раскаяться и тем более уйти в отставку. Нумани созвал специальное собрание совета коммуны, и в ходе завязавшегося спора, как оказалось, завоевал поддержку большинства. Теперь Маудуди, которому предложили уйти с поста эмира, в свою очередь, предложил распустить партию и идти каждому своей дорогой. Нумани, который обязательно победил бы, если бы не требовал отставки Маудуди, попался в ловушку и стал настаивать на роспуске «Джамаата». Это предложение было отвергнуто. Нумани и его группа откололись от партии и публично осудили Маудуди. Следствием раскола стало то, что эмир задумался об изменении партийной структуры, и через несколько лет партийный совет был нейтрализован, а эмир сделался доминирующей фигурой, своего рода комбинацией Сталина и Хомейни.

Еще до основания «Джамаата» будущий эмир осознавал свое место в исламской истории. В 1940 году он нанял специалиста, и тот начал переводить труды Маудуди на арабский язык для того, чтобы пользу от его идей получил весь мусульманский мир. Вскоре эхо идей Маудуди услышали в Каире и Джиддахе. «Братья-мусульмане» умело воспользовались этими текстами: Сайид Кутб открыто признавал, что находится в долгу у этого индийского ученого. Связи между Маудуди и саудовским духовенством были установлены в 1947 году вскоре после образования Пакистана. К 1950-м годам т. н. «исламский треугольник» уже сложился: в речах фундаменталистов постоянно упоминались ваххабизм, партия Маудуди и «Братья-мусульмане». В этих организациях Вашингтон видел важный идеологический бастион в борьбе против коммунизма и радикального национализма в исламском мире[94].

Все вооруженные суннитско-исламистские группы, которые в то время, когда пишутся эти строки, заняты джихадом против других мусульман и Великого Сатаны, являются детьми этого созвездия.

Организация Маудуди в новом Пакистане не процветала. Государственным чиновникам запрещалось состоять в политических партиях. «Джамаат-э-Ислами» вскоре занялась прагматическим исправлением своей программы. Не имея возможности внедриться в государственные институты, они назначили сами себя проводниками идей ислама в новом государстве. Поскольку сикхи и подавляющее большинство индуистов покинули те области, которые теперь стали Пакистаном, что отняло у исламистов такое пугало, как врагов-неверных, религиозное сектантство набросилось само на себя. Одна такая кампания должна была потребовать объявления вне закона существующей внутри ислама секты ахмадитов[95], на которых Маудуди до тех пор не обращал внимания. Ахмадиты были последователями Мирзы Гуляма Ахмада (1835–1908), мусульманского проповедника, который заявил, что у него тоже есть опыт в области божественного откровения. Поскольку Коран недвусмысленно заявляет, что последним пророком был Мухаммед, то ортодоксальные ученые в семинарии Деобанда увидели в этом заявлении возмутительное богохульство. Как только количество последователей Мирзы стало расти, члены секты Деобанди начали кампанию против новой ереси, несмотря на то что, если оставить в стороне спор об откровении, ахмадиты верили в то же, что и все остальные мусульмане, с учетом региональных вариаций.