Дело в том, что как во времена Александра Македонского и правившего затем Антиоха, именно здесь находился центр мировой торговли. Все так и оставалось в нетронутости. За много тысяч километров, с другого конца великой ханабадской низменности, кто-то вез сюда общим вагоном полсотни женских цветных платков. Обратно торговый гость увозил два десятка каракулевых шкурок-камбар, несколько кусков мыла, верблюжью пряжу жене и серую кунжутную халву детям. Случалось, между уложенными платками попадались мешочки с анашой или сухая конопля. Поскольку с приходом эры всеобщего ханабадства мечети были взорваны, а заодно и примыкающие к ним караван-сараи, перед путником, приезжавшим с торговой целью, вставала проблема ночлега. В здешней восьмикоечной гостинице можно было поселиться лишь по брони райкома партии, так что необходимо было искать какое-нибудь другое место. И тут оказывалась кстати тетя Фрося, выносившая к вечернему поезду домашнюю колбасу и сдобренный чесноком холодец. Она определяла достоинства приезжего и между делом предлагала переночевать в собственном доме. Мягкая певучая речь и весь хозяйственный вид ее располагал к себе, и человек шел за ней вместе со своими платками и кокнаром, если случалось везти его с собой. Тетя Фрося выставляла на стол закуски, муж ставил бутылку самогона…
В городке рассказывали шепотом про странные крики, которые иногда ночью неслись из дома на краю крепости. Кто-то видел человека, убегавшего оттуда с рассеченной головой, Но мало ли что говорится между людьми. Иногда приезжали какие-то люди, разыскивали пропавших родственников, но в милицию не обращались. Милиция между тем часто угощалась у дяди Кости, тем более, что закуска у него была добротная, да и место подходящее, подальше от глаз начальства. Как вдруг из самой Москвы нагрянули люди. Костю-инвалида с тетей Фросей увезли ночью, дом опечатали и поставили вокруг военную стражу. Вот тогда и пошли разговоры про людоедство…
Все оказалось еще страшнее. Муж с женою и вправду лакомились человечиной. А под домом нашли объеденные свиньями, кости тридцати восьми человек разного пола и возраста. Может быть, потому еще не едят на Востоке свинины, что это единственное из всех домашнее животное, с удовольствием поедающее человека. Я лихорадочно вспоминал, не покупал ли у добродушной тети Фроси холодец или что-нибудь другое при моих наездах сюда.
Полмесяца вместе со следователями занимался я этим делом. Находились все новые жертвы, под стрехою сарая обнаружили ящик, в котором лежали десятки паспортов. Сколько людей было сброшено в протекающий через двор канал, определить не было возможности. Кости их перемешались там с древними костями тех, кто каждый в свое время осаждал эту крепость: воинами Тимура, нукерами Чингисхана, сельджуками, кушанами, парфянами, вплоть до гоплитов Александра Македонского. Истекавшая из масложиркомбината ядовитая жижа одинаково разлагала их, лишая временных признаков.,
Когда я положил перед редактором очерк об этом деле с продолжением на три номера, он недоуменно посмотрел на меня:
— Зачем ты это писал?
— Чтобы напечатать! — ответил я с подъемом.
— Что же, по-твоему, у нас в стране существует людоедство?
И здесь во мне привычно что-то повернулось, вроде детской картинки-перевертыша. Реальность вдруг пропала, и на том же самом месте проступил мираж. Действительно, как это я написал такое? Откуда у нас людоедство? Да еще и про анашу с кокнаром упомянул. Получается, что у нас существует и наркомания. Да кто же пропустит такое? Значит, этого нет и быть не может. Я находился в зоне миража и пользовался соответствующей логикой. Хотите верьте, хотите нет, но я в ту минуту искренне верил, что не может всего этого быть у нас.
— Зачем же вы посылали меня? — вырвалось у меня. Я почувствовал, что шагнул одной ногой назад, в зону реальности.
Редактор тускло смотрел на меня, не отвечая. И я вдруг все понял. Меня нужно было хоть чем-нибудь занять на время, чтобы, по первородной своей глупости, не влезал куда не надо.
— Этот материал мы передадим куда следует! — веско сказал он.
Я взял черновик, выбрал из него кое-какой материал и все же написал фельетон. Там не было ни людоедства, ни наркомании, никакого очернительства. Речь шла о ханабадском базаркоме. Это у него работал Костя-инвалид сторожем при базаре. И не мог тот ничего не знать о занятиях своего сотрудника. Следователь говорил, что преступники наверняка сплавляли через кого-то отобранную у своих жертв анашу. А по данным областной милиции при базаре действовала опиекурильня. Но санкции на обыск или следствие почему-то не давали.
Полностью безграмотный базарком ездил в черном ЗИС-е и имел особняк на двенадцать комнат с садом на полгектара. Я и написал об этом, поскольку сад был отрезан в его личную собственность от бывшего «Государева имения». Того самого, что было основано когда-то для внедрения цивилизующего начала в ханабадскую действительность. Сейчас там располагался специализированный санаторий, занесенный во все мировые справочники, и базаркомовская стена вторглась на его территорию, заслоняя свет в окнах. Администрация санатория много лег вела тяжбу с базаркомом, наследующим владения бывшего государя-императора Александра Третьего, но ничего не получалось.
Я сам ничего не знал и ни в коем случае не думал в очередной раз подводить своего редактора. Он так и этак вертел фельетон, но там не было чего-нибудь крамольного. И что значит какой-то там базарком в районном центре? Пару абзацев на всякий случай сократили, и фельетон пошел.
Герой его па этот раз оказался родным дядей Бабаджана Дтаевича Атаева, того самого, невысокого и припадающего на ногу, которого товарищ Маленков лично отобрал в первые секретари ЦК. Между тем, я к тому времени не мог уже не понимать, что человек, ведающий базаром, во все времена был одной из главных политических фигур ханабадской истории. Нечего и говорить, как поднялось его значение в эпоху всеобщего ханабадства.
Но случилось самое худшее. То ли какую-то роль сыграло московское следствие, то ли еще что-то, но базаркома арестовали и осудили на четыре года. Правда, в колонии он трудился в качестве хлебореза и вышел через полгода, вернувшись к руководству ханабадским базаром, но трещина, которую я давно уже приметил у себя под ногами, сразу вдруг расширилась и превратилась в зияющую пропасть. Я заглядывал туда и видел лишь поднимающийся оттуда туман. Перепрыгнуть на другую сторону уже не было возможности. В одной из дней меня позвали в трехэтажный серый, с мечами и щитами, дом и под расписку вручили оружие. Я примерил в руке удобный «Вальтер» — второй номер и задумался. Давненько не держал я такой штуки в руках!..
Шаганэ между тем окончательно изменилась. У нее появилась какая-то плавная, основательная уверенность в бедрах. И все остальное уже исходило отсюда: непроизвольное повышение тона, приподнимание подбородка в разговоре, властность жеста. Она была уже выше меня, хоть, к чести ее, старалась держаться со мной по-прежнему. Значительность ее нового положения ощущалась во всем. Она теперь не говорила уже о пустяках и значительно поджимала губы, когда разговор касался вопросов государственных. Ей было все известно, и я невольно ощущал некую неполноценность от этой особой информированности. Она помалкивала даже в самые ответственные моменты наших отношений.
Я испытывал с ней даже некоторую робость. Чувствовалось ее приближение к государственным делам. И обстановка вокруг соответствовала этому новому ее качественному состоянию: полированный стол, мягкие кресла, ковры, и как бы в центре всего — широкий, раздвигающийся диван-кровать. Она болыце не говорила со мной о товарище Атабаеве, и я почему-то не заводил о нем разговора. А о первом секретаре ЦК товарище Бабаджане Атаевиче Атаеве Шаганэ заметила, что он очень хороший человек и много работает. Между прочим, она обмолвилась, что вскоре перейдет на работу в столицу республики, на выдвижение…
Седьмая глава
Здесь следует сделать скачок во времени — вопреки природному ханабадскому стремлению к плавности. Пока происходили описываемые события, умер Сталин. Не стану распространяться о многообразии чувств, охвативших меня при этом неожиданном известии. Впрочем, неожиданным оно не было. Что-то ожидалось, потому что не могло больше продолжаться то, что было. Миражи уже настолько перемешались с реальностью, что нарушены оказались некие вселенские законы тяготения…
