Многое рассказывали и о Шаганэ. Несмотря на признание Бабаджана Атаевича, она отреклась от всего. Только когда Железный Шурик показал ей какие-то фотографии и сказал, что вынужден будет ознакомить, с ними членов бюро, она разрыдалась и написала в объяснении, что Бабаджан Атаевич принуждал ее ко всему нехорошему, используя свой авторитет.

Шаганэ отрицала и то, что ей делали дорогие подарки: новый автомобиль «Волга» на имя племянника, венгерский гарнитур, норковую шубу. Приходилось это доказывать с помощью неопровержимых свидетельств в виде прослушиваемых записей. В конце концов она упала в обморок и ее увезла «скорая помощь». Когда же на следующее утро, бледная и отрешенная, она пришла на бюро, Железный Шурик ровным голосом перечислил ей цену и приметы двадцати восьми ханабадских ковров, которые она в эту ночь перевезла со своей квартиры и дачи к родственникам…

Шаганэ ты моя, Шанганэ!

Дело давнее, и Ханабад с тех пор видел такое, что какая-нибудь жалкая шуба или двадцать восемь ковров покажутся ему мелочью, не стоящей упоминания в художественной литературе. Так что сразу же сообщу результат пленума. Бабаджан Атаевич и Шаганэ были выведены из бюро ЦК и направлены на другую работу: он директором строящейся ТЭЦ, она — заведующей областным отделом культуры…

Железный Шурик лично пригласил меня к себе. Когда в присутствии нового первого секретаря ЦК, товарища Тарасенкова и других членов бюро он пожал мне руку и сказал, что я действовал правильно, как настоящий партийный журналист, то вместо того чтобы поблагодарить за доверие, я стал что-то говорить об Амане-Батраке, хлопковых приписках и прочем, не имеющем отношения к делу. Само собой разумеется, это было воспринято, как несерьезное поведение.

— Да, да, мы разберемся в этом. Только на надо забывать и о силе примера, — сказал Железый Шурик.

— Нам нужны маяки!

Я даже не понял сначала, о каких маяках он говорит.

Пришла пора уезжать мне из Ханабада…

И вот опять я в Ханабаде. Внизу, у бетонного парапета гостиницы «Ханабад», меня ждет не совсем новая, но все же черная «Волга». Традиция соблюдается. Кто-то из руководства, поездив на ней полгода, берет себе новую машину, а старую отдает в редакцию «Ханабадской правды», подтверждая этим свое подлинно ханабадское уважение к печати. (Помните, Мамед-хан в знак благоволения дарил халат с собственного плеча!) За все время работы в Ханабаде я ни разу не видел, чтобы редакции выделили сразу новую машину. А свою персональную «Волгу» мне предоставил на целый день мой мой старинный приятель Женька Каримов, нынешний редактор «Ханабадской правды».

Я сажусь на устланное ковром сиденье (чисто ханабадская деталь!) и еду по бетонным плитам мостовой мимо бетонного здания знаменитой ханабадской библиотеки, бетонированных скверов, кафе, причудливых бетонных монументов и изваяний. Ханабад всегда шел впереди прогресса, и пока где-то еще раскачивались с основанием этого экономически выгодного и красивого строительного материала, заковал в бетон даже аллеи своего ботанического сада. Бетон и солнце — какое истинно ханабадское сочетание элементов!

Но вот бетон кончается, и я сразу вижу то, ради чего ехал сюда. Солнечные лучи отвесно падают на раскаленный песок, и совсем невдалеке передо мной, как бы паря в воздухе, плещут волны неведомого моря. Ветер колышет тростники, окаймляющие голубой залив и, кажется, вот он, совсем рядом, сказочный оазис в безжизненной, прокаленной солнцем пустыне.

Мы подъезжаем ближе, но мираж не исчезает. Он обретает вполне материальные черты: вода, качающиеся метелочки тростника, набегающие на берег волны. А еще хруст кристаллической белой пудры под ногами с промоинами черной соленой жижи, где сразу увязают ботинки. И запах гнилостного цветения — здесь, в сердце пустыни. Ядовито-зеленая пленка покрывает воду до горизонта, и даже змеи здесь не живут. «Сталин сказал — и расцветут Каракумы!» Что же, пророчество сбывается. Первородно чистая вода с мировых ледников, тысячелетиями разумно и естественно наполняющая прокаленную солнцем землю и равномерно питающая уникальное море посредине великой ханабадской равнины, в рукотворной стихийности разлилась по пустыне, подтягивая со дна древних морей убивающую жизнь соль, и мираж обратился в реальность. Горько-соленая мертвая вода явилась детищем такого противоестественного процесса. Я долго смотрел вдаль, стремясь увидеть пальмы и белые города, но все было серо и буднично. Полуутонувший в прибрежном песке трактор валялся на том берегу. Подлинный мираж исчез из пустыни…

Что же, и я, в силу своих возможностей, приложил к этому руки. Разве не требовал я со страниц «Ханабадской правды», чтобы вода текла вверх вопреки тектоническим процессам поднятия суши? И не я ли потом взахлеб хвалил того же инженера и генерал-майора государственной безопасности одновременно за новый, пробойный способ строительства канала. Я вдруг ясно увидел выражение его лица в тот исторический момент, когда водяной вал, сокрушая тысячелетние барханы, ринулся в пустыню. Хорошо знакомое мне бешеное веселье плясало в его умных, по-запорожски хитроватых глазах: «Получайте, что хотите, черт с вами!» И еще некая усталость виделась в его плотной фигуре с опущенными плечами…

Ну, а что можно сказать о нынешнем Ханабаде? Целый день я ездил и ходил по его весям и долам, испытывая радостное чувство узнавания. Что происходило здесь все эти годы и десятилетия, читателю достаточно известно из газет. Если подытожить, то это можно выразить одной фразой. Ханабад, как и весь наш народ, шел величавой поступью к сияющим вершинам. Меньше всего здесь было каких-либо отклонений от намеченного курса. Просто ханабадцы, в силу своего опыта, в большей степени опираются на реальности, чем на миражи, в результате чего время вытолкнуло их на передний план политической жизни. Адыловщина, рашидовщина, кунаевщина — всё это, в основе своей, достижения всеобщего ханабадства, получившие тут лишь соответствующую историческую окраску.

Поэтому не стану вдаваться в социальный анализ происходящего — это задача серьезных ученых-ханабадоведов. Расскажу лишь о том, что я увидел своими глазами в сегодняшнем Ханабаде в сравнении с Ханабадом четвертьвековой давности.

Для этого, как и во все времена, следует посетить базар. И вот там-то я уже не увидел невозмутимых стариков с большими трудовыми руками, библейскими бородами и благородным спокойствием в глазах, продающих, словно дарящих, матовый, с ожогами от солнца, виноград, белый фарабский лук, сладкую яблочную редьку, янтарную морковь. Три-четыре женщины предлагали катык, изготовленный из магазинного молока. Приезжий из дальних мест человек раскладывал маленькими сморщенными ломтиками сушеную дыню. Стоила она в двенадцать раз дороже, чем тридцать лет назад. Я невольно подумал, что именно настолько за эти годы Ханабад обогнал Францию по количеству философов на душу населения…

А будущие философы с юными беззаботными лицами заполняли до отказа перегретые бетонные улицы, скверы, открытые кафе, хоть и было самое рабочее, учебное время. И одеты все они были модно, добротно — осмелюсь сказать, что куда более дорого, чем одеваются студенты в Париже. Бросился в глаза некий неестественный перекос, исторический абсурд. Назовем прямо: искусственно навязанный кризис общественных и экономических отношений…

Падение Ханабада! Множество самых разнообразных значений содержит в себе такое утверждение. Что касается истинного Ханабада, то я уже писал, что он никогда не падет, разве что наступит конец света. Как птица-феникс из пепла возрождается он снова и снова, да пребудет так во веки веков. И нынешнее положение его связано не с чем иным, как со всеобщим ханабадством.

Здесь же дело сложнее. Привнесенная не ко времени и месту идея, соединившись с историческим ханабадством, и породила, как уже говорилось, этот чудовищный мутант. Поставленная, в согласии с ее законами, основанием кверху, пирамида неудержимо валится набок, погребая всяческие иллюзии. Строить будущее на фундаменте всеобщего ханабадства не имеет смысла, даже при самом горячем энтузиазме его адептов. Мутанты сами по себе ужасны, но не способны на потомство.