Все произошло в течение трех-четырех месяцев. Редактор вышел на пенсию, заместитель редактора Моторко снялся с учета и уехал в Москву работать в открывшееся там новое агентство, параллельное ТАССу, а полковник Житников перевелся начальником управления в Новгород. Все добровольно, без всякого со стороны кого бы то ни было давления или преследования. Перевели на другую работу и министра, посылавшего в Москву вышеозначенный вагон. Он был утвержден председателем Президиума Верховного Совета республики.
Ну, а мне выделили две комнаты в трехкомнатной квартире нового дома в соответствии с окончательным переводом из области в редакцию. Это был один из немногих домов, построенных после великого ханабадского землетрясения, и в нем селились лишь ответственные товарищи.
— Ну, как, доволен? — спросил у меня при встрече в коридоре ЦК товарищ Тарасенков. — Как видишь, партия заботится о людях. Теперь, надеюсь, не будешь все только в черном свете видеть. Жизнь у нас замечательная, надо только найти в ней свое место!..
Шаганэ была неузнаваема. Хоть я уже привык к ее значительности, но со времени последней нашей встречи прошло полгода. Сейчас она сидела в президиуме, неподалеку уже от самого товарища Бабаджана Атаевича Атаева и смотрела выше голов в зал. Белое, с черными дугами бровей лицо ее выражало теперь одну только значимость, и ничего больше. Меня она не видела, поскольку ни разу не перехватил я ее взгляда.
— Смотри, как Хромому она плечи показывает, — шепнула мне сидящая рядом знакомая ханабадская деятельница. — Во все командировки теперь с ним ездит!
Я освещал этот республиканский актив. Зайдя в перерыве в секретариат за материалами, встретил Шаганэ в коридоре.
— Ты о чем там с Бибишкой шептался? — спросила она, остановившись, хриплым голосом. Значит, видела все-таки меня…
Девятая глава
От меня уже ничего не зависело. Видимо, силен враг рода человеческого, подталкивающий на несуразные поступки. Так или иначе, некая стена рухнула передо мной, унося вместе с тысячелетней пылью устоявшиеся миражи. За глухими, без окон, дувалами открылась сама ханабадская сущность. Та самая, которую я бессознательно чувствовал и пытался разгадать все эти годы…
Все оказалось до удивления просто, как вода, земля или рождающий видения горячий туман. Ханабад не менялся в основе своей. Он послушно укладывался в чуждые ему формы, осваивая их и внося собственное содержание. Это была его защитная реакция во все времена, начиная с Александра Македонского. Вспомните, как строился средневековый ханабадский полис: на искусственно насыпанном холме стояло жилище правителя, вокруг располагались родственники, сподвижники, зависимые дружинники, а по краям уже прочий народ, ищущий у стен шахристана защиты от врага, в каждую историческую эпоху пытавшегося создать централизованную систему. Ханабад внешне покорялся, входил в эту, как свидетельствует современная ханабадская историческая наука, прогрессивную систему, но суть его оставалась прежней. На протяжении веков и тысячелетий пирамида стояла основанием книзу, и это устойчивое положение было залогом сохранения той воистину великой ханабадской самобытности, которая и зовется культурой.
Я с самого начала понимал, что и современная ханабадская структура строилась по испытанной временем модели. Внешние атрибуты: общие собрания, социалистическое соревнование, стенгазеты и все остальное не имели принципиального значения. Ханабад за свою историю привык к миражам, да и местоположение его способствовало этому оптическому явлению. Слова раис или башлык, как именуют тут председателя колхоза, имеют вполне ханабадскую историческую традицию. Сам колхозный поселок закладывался, как мы видели, по тем же историческим канонам. И все же что-то здесь было не так…
Многое должен был я узнать и пережить, чтобы определить эту принципиальную разницу. От легендарных времен до самого последнего времени все централизованные системы, включавшие Ханабад в орбиту своего благоденствия, так или иначе не нарушали его внутренней симметрии. Примером может служить хотя бы приход сюда России, где здравомысленные политики, составленные из ученых-востоковедов, в меру возможностей, сдерживали природную российскую отвагу администраторов. Это происходило и в первые годы революции, когда только лишь утверждалась ленинская восточная политика. Но потом наступила эпоха всеобщего ханабадства…
Не таким уж однозначным, как казалось на первый взгляд, было ханабадское общественное устройство. Безусловно, многое сохранилось здесь с прежних времен: родофеодальная зависимость или хотя бы то же рабство. И тем не менее, не может человек жить без всякой надежды. Любой эмир или сердар так или иначе чувствовал взаимозависимость от подвластных ему людей. Если это было в степи, они могли попросту откочевать от него, если в оазисе — сбежать к другому хозяину, переметнуться к врагу. Наконец, доведенный до отчаяния человек имел негласное право на кровную месть. Это была своя устоявшаяся жизнь, тем не менее, развивающаяся, закономерно подверженная мощному влиянию подступившей к порогу современности, без введения в живой исторический организм искусственных стимуляторов.
Наступившая эра всеобщего ханабадства перевернула пирамиду, сорвав ее с основания и поставив вершиной вниз, то есть в самое неудобное, с точки зрения элементарной физики положение. «Кто был ничем, тот станет всем!» — этот умозрительный лозунг был воспринят с ханабадской непосредственностью, то есть буквально. Тем более, что и ханабадская история предлагала многочисленные примеры того, как бывшие рабы становились властелинами. Все так и было в прошлом, но они не подводили под это теорию и, покоряя тело, не покушались на душу. Пирамида, согласно с законами природы, оставалась в естественном своем состоянии устойчивости…
Но оставим всеобщее ханабадство и проследим, что же произошло непосредственно в Ханабаде. Мы знаем уже, как были сокрушены всяческие султаны, эмиры, сердары и прочие феодально-байские элементы. На смену им пришел Аман-Батрак. Никакого другого исторического опыта у него не было, кроме того, который являлся в виде стоявших на холме тех же цитаделей с родственными усадьбами вокруг. Вот и начал он организовывать новую жизнь по тому же принципу. А как это называлось: колхоз, совхоз или социалистическое предприятие, не имело значения. Аман-Батрак в силу собственного опыта великолепно разбирался в миражах. То есть это был тот же султан или сердар, только лишенный каких-либо сдерживающих рамок.
Тут следует сказать, что вместе с феодально-байскими элементами в Ханабаде устранялись всевозможные ходжи и муллы. Оставался только мираж их присутствия, но реальность скрылась за глухими дувалами. Между тем, нигде, как в Ханабаде, религия не переплелась так со светской культурой. Молла — называют здесь попросту ученого, грамотного человека. Аману-Батраку, хоть он много не задумывался над этим, такое состояние общества, когда вне закона оказалась вся прежняя культура, было на руку. В старом Ханабаде ученый молла мог, растолкав приближенных, сесть рядом с эмиром. Аману-Батраку это было не по нраву. Всеобщее ханабадство требовало, как мы уже говорили, дисциплинировать не одни тела (этим Аман-Батрак занимался в прошлой своей жизни), но само человеческое естество, и его темной душе понравилась идея. Со свойственным ему реализмом он сразу разглядел здесь для себя несомненную пользу. И принялся всеми выработанными ханабадской исторической практикой способами поддерживать стоящую вершиной вниз пирамиду. Вот тут бедные ханабадцы, поначалу индифферентно наблюдавшие за процессом перевертывания, ощутили, как ноги их отрываются от земли, по которой они ходили от начала времен, и принялись было пытаться сопротивляться на старый ханабадский манер. Да не тут-то было…
Если в прошлом султан или сердар должен был опасаться в какой-то степени людского раздражения, во всяком случае ему приходилось самому улаживать свои дела с зависимыми от него людьми, то теперь о каком-либо протесте не могло быть и речи. Уйти, уехать, откочевать было невозможно из-за отсутствия паспортов, а того, кто все же делал попытку встать с головы на ноги, или даже подозревался в этом, тут же объявляли врагом народа. Защиту Амана-Батрака и его действий в самом чудовищном их выражении взяла на себя система. Таким вот образом расцвел руководимый им колхоз. К слову сказать, ученым-ханабадоведам следовало бы задуматься, почему именно здесь функционировали самые передовые колхозы…
