По цели бьем, по цели бьем,
Все цели разобьем!..
Впереди линейные с флажками, и общим строем, с сержантами во главе, печатая шаг, шла на занятия рота. Я подстроился под шаг, и стало вдруг легко и покойно. Сколько лет прошло, а это всякий раз случалось со мной. Независимо от себя подстраивался я под шаг идущей роты и шел вместе по тротуару, даже слегка раскачиваясь, будто на мне кирзовые подкованные сапоги. Те самые, что, сношенные до дыр, давно уже валяются в сарае. В такт равномерным ударам о землю сотен ног ни о чем не хотелось думать, и некое радостное чувство общности властно заполняло пустоты мысли и чувства. Это также надо учесть при изучении феномена всеобщего ханабадства.
Рота шла по Гератской улице, которая переходит в дорогу, ведущую прямо в Индию. Запевалы: тенор и хриплый баритон затеяли попурри. Это тоже было мне знакомо из прежней жизни: припев образуется из двух или нескольких песен. Получается плавный переход:
Мы за мир, и песню эту
Пронесем, друзья, по свету,
Э-эй, бей, коли, руби, ха-ха!
Я и не заметил, как закончилась улица, и только тут применил внутреннее усилие, чтобы остановиться. Рота прошла мимо, замыкающие несли безличные поясные мишени. Не людей, а тени, миражи. Их следовало поражать за двести, триста и четыреста метров…
Проскользнув в темноте в парадную, я позвонил у знакомой двери. Она открылась, на пороге стояла незнакомая женщина с папильотками в волосах. Из-за нее выглядывал мужчина в майке и пижамных брюках. Слышался детский крик…
— Так она уже в ЦК. На прошлой неделе переехала! — сказал мне Шамухамед на следущее утро, когда я как бы между прочим спросил его о Шаганэ…
Восьмая глава
Дальше все происходило для меня в сумерках, прерываемых слепящими вспышками реальностей. Сколько длилось это состояние — месяц или год, не могу сказать. В памяти сохранились именно эти черно-белые картины без любых признаков цвета. Реальности до удивления были похожи на миражи…
Первая такая реальность вдруг возникла в Москве. Я сидел в ресторане и, в ожидании заказа, рассматривал настенные росписи, являющие ханабадский идеал счастливой и зажиточной жизни. Среди чайных кустов, битой птицы и корзин с виноградом плавно ходили невесты в белом, сопровождаемые женихами с рукой на рукояти кинжалов, а за ними вертелись турбины ГЭС. Знакомый голос заставил меня повернуть голову. Я сразу даже не узнал его, рядового ханабадского деятеля, которого привык видеть с располагающей улыбкой на устах. Он ведал какой-то фабричкой, выпускающей красители для нужд местной промышленности, и сидел на всех активах где-то в предпоследнем ряду. Здесь он был неузнаваем. Не то, что новый дорогой костюм или золотая, с крупным камнем булавка на галстуке изменяла его вид. Сама уверенная поза, жесты, тон были другими. С ним сидели еще четверо ханабадцев того же ранга, и это были хозяева в своем отечестве. Нет, не в том, плакатном смысле, а действительные хозяева. Это было видно по всему: по тому, как смотрели на них другие посетители, как немедленно подошел к ним официант.
— Петя, здравствуй, как дела? — произнес мой знакомый густым голосом, приветствуя официанта. — Как Георгий Афиногенович поживает?
— Ничего дела, Бекназар Мамедович. Георгий Афиногенович только что из отпуска вернулся. А как ваше здоровье?
— Пока не жалуемся… Гостей хороших ждем, так что посмотрите там с поваром, что есть. Ну, и чтобы с собой. Это тебе за старательность!
В карман куртки официанта скользнули три или четыре сотенных бумажки.
Почему я остался и с начала до конца наблюдал всю картину?.. Был конец рабочего дня. Двое ханабадцев исчезли из-за стола и через некоторое время вернулись с двумя другими людьми.
— О, Сан Саныч… Ван Ваныч!..
Душевные объятия, истовые ханабадские поцелуи свидетельствовали о давнем и плотном знакомстве. «Камю» и «Двин» менялись на столе вместе с прочим. Наряду с легкомысленными восклицаниями и веселым смехом слышались обрывочные фразы о каких-то накладных, вагонах, красителях.
Это были тоже невысокого ранга министерские деятели: Сан Саныч и Ван Ваныч. Такие сидят по трое в одной комнате и курят лишь отечественные сигареты. Их дело подготовить и обосновать бумажку для начальника…
Один из ханабадцев, наиболее молодой, куда-то исчез и вернулся с двумя роскошными блондинками, тоже хорошо знакомыми присутствующим. Блондинки закурили. Через некоторое время вся компания, захватив пакеты и сумки с бутылками, куда-то уехала. Я оглянулся: за всеми другими столами теперь сидели все такие же ханабадские компании, слышались возгласы, здравицы, и только акценты при этом отличались: южные, северные, западные, восточные. И в каждой компании, полные великодушного понимания собственной значимости, сидели Сан Санычи и Ван Ванычи…
А на другой день в составе большой ханабадской делегации я был на приеме у министра нефтяной промышленности СССР.
— О, так вы из Ханабада! — воскликнул Министр. — Вот видите, у меня тут ханабадский ковер.
Он показал рукой на пол, где действительно лежал огромный ханабадский ковер метров на пятьдесят.
— Мне Бабаджан Атаевич два таких ковра подарил, — непринужденно объяснил нам хозяин кабинета. — Один у меня дома, другой здесь…
Я с изумлением слушал. Это был не обычный машинный ковер, на производство которых перешла ха-набадская промышленность, а оригинальный, ручной работы. Пять или шесть мастериц по полтора-два года ткут его, используя растительные краски. На венских аукционах такой экспонат оценивается в десятки тысяч долларов.
— У нас настоящая дружба народов! — услышал я голос Министра.
Прямо из Москвы отправился я на курорт. И в первый же день встретил там знакомых. Это был Пилмахмуд и сопровождающие его на отдыхе директора детских домов с Сагадуллаевым во главе. Они не видели меня. Встреча произошла в местном универмаге, где висели невероятные по цене котиковые манто. Какая-то дама примеряла их, и у нее тоже было очень знакомое лицо. Я узнал ее: это была столичная певица, чьи афиши висели здесь на всех столбах и деревьях. Пилмахмуд с подчиненными с уверенным видом охотников, не скрываясь, наблюдали за ней из-за барьера. Певица с одухотворенным лицом перемерила три или четыре манто, посмотрела на цену и вздохнула. Она собиралась уже было уходить, но тут возле нее оказался Сагадуллаев. Он что-то говорил, играя антрацитовыми глазами и прижимая руки к сердцу. Подошли остальные, и в центре полукруга оказался Пилмахмуд. Он в чем-то убеждал певицу, делая великодушные ханабадские жесты. Сагадуллаев пока что отвел в сторону детдомовских директоров, те вытащили по пачке денег, продавщицы заворачивали примеренное певицей манто, перевязывали розовой ленточкой…
Поздно вечером из люксовой палаты фирменного санатория «Ханабад» раздавалась тихая музыка. За листьями пальмы можно было разглядеть облаченного в пижаму Пилмахмуда и его даму в халате с желтыми драконами. Это была она, без всяких скидок — талантливая певица. Воздух был напоен ароматами южной ночи. Торжествовало всеобщее ханабадство…
Ночью мне снился детдом, и лица детей, зажимающих в кулачках слипшиеся конфеты-подушечки. А еще стучал барабан и пел горн…
Этим делом я занимался уже полгода. Начальник республиканской милиции полковник Житников, в прошлом танкист, маленький, крепкий, с гвардейскими усами, принес ко мне килограмма четыре документов. Я разговаривал с десятками людей, перепроверял каждый факт, дважды ездил в Москву.
— Только газета может сдвинуть дело с места. Тут мы или прокуратура ничего не можем. Поставят по стойке «смирно», и все! — сказал полковник Житников нашему редактору. Тот рвал полосками и жевал бумагу…
Из четырех или пяти ханабадских министерств некоторое время назад, согласно веяниям эпохи, было образовано одно большое министерство, долженствующее обеспечивать ханабадцев всеми видами довольствия. В этой реорганизации с особенной яркостью проявилась природная ханабадская революционность. Министром, разумеется, был назначен один из самых опытных ханабадских деятелей, подряд возглавлявший перед этим четыре или пять разных министерств от геологии до рыбной промышленности. И вот вместе с годовым отчетом в объединенное союзное министерство был отправлен в Москву вагон с дарами ханабадской земли. Здесь все было: от известных уже ковров до коньяков и тонких изюмных вин. Зернистая икра, знаменитые ханабадские дыни гарры-кыз в полтора пуда весом, мешки с изюмом и курагой были лишь дополнением к более вещественным подаркам. Их получили все, согласно своему весу и положению, от министра до рядовой машинистки. Тем, кто пытался отказаться от подарка, говорили, что таков священный ханабадский обычай, и не взять коврик или набор коньяка означает смертельно оскорбить национальное ханабадское чувство. Впрочем, тех, кто сомневался в правильности подарка, оказалось не так уж много. Всего на этот вагон и кое-что еще было потрачено три миллиона восемьсот тысяч рублей теми, дореформенными деньгами. Аппетиты тогда, как видим, были скромнее. Редактор выплюнул изо рта бумагу, долго смотрел куда-то в стену и приказал дать фельетон. Какой-то свой горн пел в нем…
