— Это для здоровья хорошо, — застенчиво говорит Шамухамед, как бы оправдывая веру отца. — Пять раз в день таких упражнений — вот физкультура. И в дороге полезно: сойти с коня, размяться…

Мой друг в невинности своей слегка кривит душой. Так все интеллигентные люди в Ханабаде говорят, стремясь объяснить нарушение в собственном доме принципов научного атеизма. Сюда же относят некоторые обряды, производимые над мальчиками и позволяющие содержать в чистоте крайнюю плоть. Пророк словно бы завещал правила санитарии и гигиены, так что опасаться здесь нечего. Между тем, все мы в «Ханабадской правде» знаем, что если председатель колхоза — верующий человек, то люди там чувствуют себя как-то защищеннее. Конечно, если вера не для камуфляжа. Мне уже приходилось писать фельетон о заведующем отделом пропаганды и агитации райкома, который, будучи исключен из партии по морально-бытовому поводу, тут же приступил к обязанностям ишана Суть ханабадства — форма, а не содержание. Но я знаю и кое-что еще. Суровая небесная кара за женские само сожжения, выраженная на земле запретом на молитву муллы и похоронах не на общем кладбище, неизмеримо эффективней, чем передовая статья в «Ханабадской правде». И калым вовсе не примитивная продажа женщины, как представляют его ветераны идеологического ханабадства, воспитанные еще на статьях в журнале «Безбожник» В переводе калым это «остаток» и отражает он сложную, реальную систему отношений, учитывающую все моменты, в том числе физиологическое соответствие будущих супругов и при этом защищающую интересы обеих сторон. Дается задаток, который в определенной степени уравновешивается обратными подарками. В течение года молодая жена может уйти от супруга назад к родителям, и тогда собственно калым не выплачивается. Разумеется, здесь, как и во всяком человеческом деле, может играть свою роль и корысть, но разве не имеет она места в других широтах, где и не слыхивали о калыме?..

И еще один древний закон, по которому жена умершего человека переходит к его следующему по возрасту брату Оно, конечно, звучит экзотично в системе отношений тургеневского или современного соцреалистического романа, но ведь у женщины обычно убывает куча детей и престарелые родичи в придачу. Так как дело происходило в безводной пустыне, где испокон веков кочует народ, то не такая уж это желанная награда для брата. Хочет или не хочет, а он обязан взять в жены вдову вместе с ее детьми. И он так воспитан, что ему и в мысль не придет поступить иначе. Может быть, поэтому и возникло такое общепринятое определение по отношению к религии — свобода совести?..

— Ах, так это же древняя дикость! — воскликнет сохранившийся в нетронутости ветеран-безбожник — Где вы видели у нас кочующие роды? А я вспоминаю голод Тридцатых годов в Казахстане, когда начисто лишенные скота миллионы людей тронулись из золотой Сарыарки куда глаза глядят, и совершались ужасы, не снившиеся людям и в библейские времена. К слову сказать, на этом скорбном пути, где до ближайших городов тысячи верст, погиб и скот, реквизированный для нужд великого перелома. Какое же семейное право лучше всего подходит для такого состояния общества?..

Древность и современность — в каком соответствии находятся они при формировании совести? Что принимается и что отбрасывается людьми на их многотысячелетнем пути к идеалу? При одной из древних мечетей на великой ханабадской равнине, у сохраняющих безукоризненную красоту и строгость линий стен, я увидел нишу со свежим пеплом. Люди пишут на бумажке молитву с пожеланиями выздоровления близкому человеку и сжигают ее здесь, передавая таким образом богу свое послание. Это отсветы зороастрийского огня, который предшествовал здесь исламу. Полтора тысячелетия боролась религия с этим предрассудком, но он жив, и вера молча включила его в свой обиход вместе с деревьями у святых могил, где к веткам подвязываются памятные лоскуты-молитвы. Вспоминаются Иван Купала, крашенки на пасху и многое прочее…

Я лежу на помосте из перекинутых через арык тутовых досок и смотрю в ханабадское небо. Оно полно звезд, чудовищно ярких от абсолютной сухости воздуха. Я чувствую себя отстраненным от суеты мира. Что-то шуршит в сложенной на топливо сухой колючке рядом с тахтом, где мне постелили на ночь одеяла, поставили кумганчик с водой. В огороженном кольями и обмазанном глиной сарае позвякивает уздечкой ишак, на котором ездит на базар старый Давлетака, отец Шамухамеда. Пахнет кизяком, дымом от тамдыра и покойными запахами пустыни. Она с двух сторон окружает узкую полоску оазиса, где первые люди селились еще тогда, когда не было ни Мекки, ни Иерусалима, ни Ниневии, и хмурые, чистые льды покрывали землю там, где сверхчеловеки потом построили Освенцим…

Откуда это понятие — совесть? Она утверждается в мире с того самого мгновения, когда ангел отвел руку патриарха, занесшего нож над сыном. И в развитие идеи сам бог уже приносил в жертву собственного сына за все человечество. В другом направлении суровый Пророк требовал от своих последователей обязательной и непрекословной десятины в пользу вдов, сирот и не имеющих крова над головой.

Не в одной Аравийской пустыне, во всех народах земли совесть утверждалась, как признак рода человеческого. Кельтские и германские многообразные боги тоже требовали человеческих жертв, в их числе и сыновьями. И как бы ни умилялись досужие умы Перуном, но тот не был благостным исключением. Порою слишком узко смотрим мы на введение и приятие христианства, беспричинно радуясь историческим изыскам, подтверждающим тоску по идолам (Выдыбай, боже, выдыбай). Грамотность и новые формы архитектуры лишь сопутствовали процессу осознания совести, без чего уже не могло человечество вершить свой дальнейший путь. То же самое происходило в мусульманстве. Не одним лишь завоеванием утверждалось оно в человеческих душах.

Другое дело, что и в наши дни прикрытые священными одеждами тупые идолопоклонники готовы жертвовать двенадцатилетними детьми, перебить миллионы людей, поджечь весь мир, чтобы утвердить тем самым свою единственную форму совести. Между тем, отводя руку патриарха от сына, вышний посланник тем самым отвергал и фанатизм. Явившийся вполне материально выраженному разуму и чувству бог не принимал кровавую жертву во имя свое. Оно-то, конечно, дикость — весь этот религиозный экстремизм, потрясающий нынче значительную часть мира, и тут безусловно правы ханабадские безбожники. Однако, исходя из этих высоких принципов, каким образом классифицировать практическую сторону самых правильных учений нашего времени. Разве не были мы свидетелями того, как сын доносил на отца, принося тем самым кровавую жертву. Имя сына за то заносилось в святцы. Такого и в древние времена не смог придумать сам враг рода человеческого, ибо был все же продукт человеческого самосознания. Ну, а разве не на нашем веку приносились в жертву идолам целые народы и классы?..

История свидетельствует, что просвещенный потомок завоевателей Индии, ведущий свой род от кровавого Тамерлана, по очереди посещал мечеть, христианскую церковь, синагогу, буддийский и индуистский храмы, творя в каждом одну и ту же молитву. Совесть — какие бы формы она ни принимала, в том числе и атеистические, едина в человечестве. Вместе с тем некое единство ненормальной, атавистической тяги к человеческим жертвоприношениям роднит идолов — религиозных и идеологически выдержанных. Они бесперспективны и бездарны, кровь человеческая необходима им для самоутверждения, обмазанный кровью идол испокон веков противостоит совести…

Всхрапывает ишак в загородке. Слышно, как трется он боком о вкопанный в землю кол. Я не сплю и смотрю в уставленное мириадами свечей небо. Почему мне так хорошо и чисто здесь, в пустыне, в этом доме? Ведь родился я в большом приморском городе, где утром ревут гудки, скрежещет трамвай на повороте и ругаются в порту на разных языках матросы.

Мне явственно видится, что я был уже некогда тут, в какие-то прошлые времена, и Шамухамед, его старый отец, все эти люди вокруг родные мне. Я помню всем своим существом, что так же лежал тогда и смотрел в это же небо…