В Метелице убирали огороды. Сельчане копали бульбу и тут же прятали ее, зарывая в ямы. Прятали не только урожай, но и все домашние пожитки. Готовились уходить в лес на время, пока прокатится волна фронта. Антип Никанорович вместе с Ксюшей вырыли яму в саду за густым малинником и потихоньку перенесли туда всю утварь и вещи, оставляя в хате самое необходимое.

Спокойная жизнь немецких тылов всколыхнулась и заклубилась, как пыль на шляху от сильного ветра. Не переставая двигались на запад колонны машин, полицаи суетились, бегали по деревне злые и озабоченные. 30 сентября наши войска освободили Светиловичи — первый районный городок на Гомельщине. Фронт был рядом, и Антип Никанорович решил, что пора уходить в лес.

В первых числах октября, под вечер, к Антипу Никаноровичу пришли Тимофей и Левенков. Отряхнув пиджаки, они разместились на лавке в углу трехстена. На дворе моросил дождь, да сиротливо скулил Валет. Ксюша уложила Артемку спать, и в хате стояла тишина.

— Время решать, — заговорил Тимофей, потирая озябшие руки. — Не припоздниться бы, а то и угнать могут.

— А чего решать? Пора, — оживился Антип Никанорович. — Сказывают, наши под Добрушем.

— Под Добрушем, верно, — подтвердил Левенков и закашлялся, прижимая ладони к впалой груди. Лицо его перекосилось, покрылось нездоровым румянцем, острые плечи заколыхались, топорща рубаху. — Извините, — пробормотал он виновато.

— Плох ты, мил человек, — заметил Антип Никанорович с сочувствием.

— Видимо, туберкулез. В лагере схлопотал. — Он улыбнулся. — Ничего, придут наши — подлечусь и повоюю еще.

— Харчи добрые надо.

— Да-да…

— Так что, батя, двигаем? — спросил Тимофей. — Как там старики меж собой думают?

— Ждут один другого — кому первому. Я — хоть завтра. Все собрано: одежка теплая да харчей недели на две. Хватит?

— С избытком, — отозвался Левенков. — Возьмут Добруш, считайте, Метелица — свободная.

— Э, не скажи. Восемнадцать верст ить…

— Ты слушай, что Сергей Николаевич говорит. Он в этих делах лучше нашего понимает, — перебил батьку Тимофей и добавил: — Солдат.

— И я солдатом был! — проворчал Антип Никанорович и хмуро взглянул на сына, мол, не перебивай старших.

В дверь постучали, и после недолгого шарканья ног в сенцах в хату вошли дед Макар и Лазарь.

— Здравствуйте вам! — прогудел Макар и оглядел собравшихся. — Кажись, мы вовремя. — Он вытер ладонями бороду и присел на подставленную Антипом Никаноровичем табуретку. Лазарь умостился на краю лавки.

— Аккурат, Макар. Тут мы об уходе меркуем. Порешили — завтра.

— Во-во, в самый раз, — заворкотал дед Макар. — И помехи никакой, полицаи нонче драпанули.

— Как это? — удивился Антип Никанорович.

— Обноковенно. Толечки што Евдокима сустрел. Сказывает, а ни одногошеньки в Метелице не осталось. Вот я и толкую: молодые пущай уходют.

— А вы что же? — спросил Тимофей.

— Куда нам, старикам, от хат своих, правда, Антип?

— Нет, дядька Макар, батя с нами уходит. И вам не следует оставаться.

— Ага, Тимофей Антипович! — подхватил жалобным голосом Лазарь. — Накажи ты ему, што вместях надо. А то уперся: не пойду, и хоть ты…

Дед Макар глянул на сына, и Лазарь осекся на полуслове, виновато пожимая плечами.

— Пошли, Макар, не дури. Обидно ж перед самым приходом наших угодить к немчуре в лапы.

Дед Макар поерзал на табуретке, помял в кулаке свою жидкую бороду и проговорил раздумчиво:

— От немца мы с тобой не бегали, чего ж от своих теперя?

— Ну, ты это… — Антип Никанорович засопел. — Не путай! Тогда с земли своей уходить надо было, а нонче на неделю какую… Сравнил!

— Многие остаются, — гнул свое Макар.

— Ямки с барахлом сторожить! — проворчал Антип Никанорович. — Кому оно потребно, барахло твое?

— Найдутся охотники.

— Ох, Макар, не жадничай, не к добру это.

— А тебе не жалко?

— Жалко! — Антип Никанорович помолчал. — Однако я еще пчел завести желаю.

Левенков удивленно поглядел на Антипа Никаноровича, перевел взгляд на Тимофея, и тот пояснил:

— Обычай у нас такой: как почувствует человек, что пришла старость, обязательно пчел заводит. А молодые не держат. Вот и батя о пчелах заговорил.

— Пора, сын. Пора, — вздохнул Антип Никанорович.

Поговорили еще с полчаса, условились о времени сбора и стали расходиться. Под конец дед Макар сдался:

— Оно, может, и правда ваша…

Антип Никанорович проводил всех на улицу, запер калитку, потрепал холку Валета и подался в хату, ежась от холодной мороси.

Рано поутру в Метелицу вступили немцы и сразу же начали готовиться к обороне. Два танка прошли по садам, подминая гусеницами плетни и заборы, ломая деревья, кусты смородины, малины, разрушая бани сельчан. Лязг железа заглушил остервенелый брех собак, дым и смрадный запах вполз во дворы и хаты. Вдоль проложенной танками «дороги» наметилась линия обороны. Всех сельчан выгнали копать траншеи.

Собравшиеся во дворе Антипа Никаноровича Тимофей с семьей, Левенков и Наталья так и не успели уйти из деревни. Их выгнали в сад и вручили лопаты, только Прося осталась в хате с детьми.

От бани Антипа Никаноровича осталась груда искореженных бревен и досок, две сливы и три яблони сломаны под корень и вмяты в помидорные грядки. Сквозная брешь в плетнях открывала поля, огороды и ломаную черту леса. После черной работы танкистов в саду стало как-то пусто и неуютно. В сером небе низко над землей повисли лохматые облака, хмурилось утро, только на востоке изредка выскальзывали бледные лучи осеннего солнца и тут же растворялись в дымной мгле.

Антип Никанорович копал траншею в своем саду, зло сопел, косясь на солдата, прохаживающегося рядом, и ворчал:

— Досиделись, едрит твою! На немца горбатим… Эк, это ж надо! Ну, скажи ты мне на милость, Тимофей, чего ждали, тянули чего? Што мы теперя? Тьфу! — Он яростно плевался и ругал сам себя: — Копай, копай, старый хрыч! Копай, штоб тебе руки поотсыхали! Роби на ворога, помогай иродам цепляться за землю твою! Брешешь, нечистая погань, за чужую землю не удержишься, выплюнет она тебя, как мосол обглоданный!

— Да не ворчи ты! — унимал батьку Тимофей. — Выроем траншею и уйдем.

— Хорошую позицию занимают, — отозвался Левенков, сгибаясь над лопатой. — Трудно нашим придется.

— О то ж! — подхватывал Антип Никанорович. — Поле што на ладошке. Бывалоча, в четырнадцатом похожее место брать пришлось, так полегло наших — страсть!

К обеду траншеи были готовы, и немец махнул рукой — убирайтесь. Антип Никанорович кинулся в хлев, вывел корову и торопливо запряг в воз. Зорька дико озиралась и раздувала ноздри.

— Извиняй, голубушка, не серчай. Не по доброй воле, бог свидетель, — воркотал он виновато. — Сослужи службу.

Быстро погрузились и выехали со двора. На улице, прижимаясь к плетням, чтобы не угодить под машину, двигалась колонна беженцев. Шли, сгибаясь под узлами и чемоданами, тянули нагруженные тачки, поторапливая друг друга. Каждому хотелось поскорее выбраться из деревни. Немцы на сельчан не обращали внимания, суетились на шляху, занимали опустевшие дворы и хаты. Рычание машин, крики, команды, треск, дым…

На краю деревни семейство Антипа Никаноровича догнало Лазаря. Он с женой катил двуколку, заваленную оклунками с барахлом. Деда Макара с ними не было.

— А Макар где? — спросил Антип Никанорович.

— Догонит он, догонит, — зачастил Лазарь. — Доглядеть там надо, хату закрыть…

«Значит, остался, — подумал Антип Никанорович. — А я вот… Эх!» Он повернулся, чтобы еще раз взглянуть на покинутый двор, но хаты уже не было видно. И на душе у него стало тревожно. Он хорошо знал, что надо уходить, но всем существом своим тянулся назад, к родному плетню. И только уверенность в скором возвращении заставляла его шагать в общей колонне беженцев.

У последнего двора деревни разъяренный Денис Вилюев размахивал кнутом и ругался на чем свет стоит: