Уважаю. Позор младым, кто ленится, почет и слава таким вот старикам…

Или… А может это ритуал такой? И поражает дед невидимых бесов священным ясенем? Надо бы понаблюдать, запомнить. Глядишь, полезно окажется, в иной раз.

Понаблюдать за собой дед не дал: лишь узрев меня, старательно повторяющего за ним движения, в попытке понять их скрытый смысл, он взревел медведем, и бросился ко мне, вздымая над головой грозный свой черпак.

Все-таки надышался, подумал я, и окатил его из ведра.

Нехорошо получилось, неловко.

Дед-то черпак бросить пытался, что к ладоням его приклеился, и думал, что я его передразниваю — а оно вона как! Обиделся теперь, но моя-то в чем вина?

Это мне все Анна рассказала, когда вечером на сеновале меня навестила. И тоже, с претензиями.

— Ну что, Сварти, — говорит мне медовым своим голосом — Так и будешь лежать?

— Ага! — отвечаю ей — Мне дед, если тебя трону, руки оторвать обещал, так что, сама раздевайся.

… - А расскажи немного о себе? Вот почему ты, к примеру, из дому ушел?

— Долгая история… Не останавливайся…

— Нууу! — улыбается она — Мы ведь не торопимся? Дед успокоительное принял, и спит, давай, рассказывай… Ох, аккуратнее…

— Уговорила. Если вкратце — встретились однажды парень-не-промах, и девочка-хоть-куда…

— Странные у вас на севере имена. Хоть-куда? Ах… Аааа…

— Хоть-когда. И хоть-кому. И так случилось, что поймал нас за разговором о цветах и пчелках и о женской красоте ее отец…

Какая любопытная, однако, дева оказалась. Хотя, чего уж греха таить, не дева, и не я стал тому причиной (до меня кто-то постарался). Я уж подумал, что история повторяется, но, по здравому размышлению, решил — не бывать тому. В Лаксдальборге я был на виду у семьи и соседей — это одно дело, а в чужой деревне — совсем другое. Да и мудрости житейской у меня ныне прибыло — хоть и на грош, зато вся моя, не попадусь больше в подобный силок!

Угомонилась девушка уже глубоко за полночь, изрядно удивив меня пылом, темпераментом и неуемным своим любопытством, и покинула, оставшись довольной. Я же, почесывая искусанные плечи и поеживаясь исцарапанной спиной, никак не мог уснуть, и не усталость от утех любовных была тому причиной.

Совесть проснулась, что со мной бывает не так уж и часто.

Обычно-то она в глубокой спячке, но вот отмякла, проклятая. Угрызать пытается, но за неимением зубов лишь неприятно посасывает.

С дедом-то я нехорошо обошелся, некрасиво. Злом отплатил за предобрейшее, как сказал бы какой-нибудь велеречивый скальд. Чуть до падучей старика не довел, обиду нанес, а он ведь ко мне с добром: кормит, поит, крышу над головой предоставил, девку под бок…

Хотя нет, вот это я уже сам, что, впрочем, остального не отменяет.

Мириться надо идти, короче, прощения просить, о вире сговариваться. Я ведь не со зла, видать Рыжий Хитрец обратил взгляд свой на нас, что так коряво все вышло.

Так и поступил.

Едва принялись горланить первые петухи, как я постучался в двери дома старого Тома: сквозь затянутое бычьим пузырем окошко виднелся огонек лучины, так что, деда я не разбудил.

— Кого там… пф… бесы принесли… пф…? — глухо вопросил старик. Он уже проснулся, а может, не ложился, и в настроении пребывал преотвратном, что вполне объяснимо.

— Я это, открывай Том.

Доброго утра дед мне желать не стал, как спалось, не спрашивал, и зачем я к нему приперся в такую рань интересоваться не торопился. Сидя на лавке, набычившись, он смотрел на меня как-то недовольно, свирепо и в то же время грустно и с недоумением. Пучок пакли, тот самый, самоотверженно добытый дедом и подклеенный мной, загнулся вверх, и волосы лезли старику в рот и в нос, а тот периодически их сдувал, что помогало, впрочем, не слишком. А убрать не мог: дедовы кулачищи крепко сжимали стебель черпака. Само черпало он уже обкорнал, и теперь крепко держался за рукоять — занозистый штырь дюймов десяти длиной, стискиваемый дедовыми дланями, выглядел грозно и сулил насмешнику недоброе.

Мне стало совестно.

— Том, ты, это… — промямлил я — Не держи зла, не хотел я, чтобы так оно получилось…

Старик молчал, насупившись. Но одно то, что он, вроде как, успокоился, и не пытается тыкать мне в организм этой штукой, уже внушает оптимизм.

— Том, прости дурака, вышло так случайно. Чтоб меня Фреки и Гери разорвали на десять тысяч кусков, если злоумышлял я против тебя! Клянусь золотыми зубами Хеймдалля! Ну, дед…

Тот отвернулся, сплюнул на пол.

— Что ты за нечисть-то за такая… пф…, Свартхевди, скажи мне? — выцветшие дедовы глаза смотрели с на меня с укоризной — Лет, почитай, с десятка три… пф… мне такого урона не наносили. Не иначе, проклял меня… пф… кто-то, что я с тобой повстречался! — пробубнил Том, в рот ему попали волосы, немного пожевав, он с остервенением их выплюнул.

— Ну что ты, Том…

— Сам век помнить буду… пф…, и внукам заповедую: если встретил в лесу… пф… нордмана с луком и дубиной в руках, в одежке с чужого плеча… пф… который помощь предлагает — в телегу его не сажай, и гостить не зови! А лучше, плюй на него, да мимо… пф… проезжай — бес это мерзейший, что человеком прикинулся, гнать его надо поганым веником… пф… а не привечать!

Крепко, однако, задело старого.

Эх, ладно.

Что там предки советовали в таком разе делать?

Оружье друзьям

и одежду дари —

то тешит их взоры;

друзей одаряя,

ты дружбу крепишь,

коль судьба благосклонна.*

Нет у меня оружия лишнего, да и одежды у деда своей хватает, но, тем не менее, есть у меня, что в дар принести можно. Порывшись в кошеле, я выудил оттуда крупный перстень, тот, что снял с хитрого драугра в топях. Жалко, конечно, но я молодой, и добуду себе еще, а дед хоть обиду лелеять перестанет.

— Держи, дед, не храни обиду в сердце, а лучше выкинь ее за порог, — хотел ему вручить, да у старика руки заняты, так что надел кольцо ему на штырь — Прими дар в искупление моей вины, если мало, скажи, может отслужить тебе смогу чем, а если велишь — покину твой дом тот час же.

Том несколько мгновений буравил меня взглядом, затем, все же, смягчился. Ликом чуть посветлел, гадостей больше не изрекал.

Мы помолчали.

— Ладно… пф… Свартхевди, хрен с тобой, — молвил старик.

— Он со мной, — согласился я — Так не держишь зла на меня больше? Или мало этого, чтоб обиду смыть? Так скажи, лучше уж решить спор наш, да и забыть про него.

Том вздохнул.

— Да ладно, забыли… пф. Верю я, что не со зла ты. Но вот что… пф… с этим делать? — он потряс кулаками с зажатым в них штырем — С клеем-то ты не обманул, взаправду насмерть держит. И вот с этим, — он почесал обломком заросли на подбородке — Никак не можно… пф… мне с такой прорехой в бороде ходить. Авторитет и уважение вмиг растеряю.

— Ну, так сбрей! Ну-ка, не двигай рожей… — я аккуратно срезал ножом мешающий деду пучок — Так-то лучше.

— Сдурел? С босым лицом ходить на старости лет? — возмутился Том.

— Говори тогда, что огнем опалил, когда снадобья вчера варили? Хотя… Лучше все-таки сбрить! — дед несогласно помотал головой — А потом зелье я одно сварю, после него волосы ой как хорошо растут! Только аккуратно его принимать надо, а то случиться может… всякое.

…лишь бы ты, старый, копыта с него не откинул…

— А с этим что? — Том потыкал своей занозой в мою сторону — Дел по горло, а у меня к рукам мусор прилип.

— Скорее уж ты к нему, — глубокомысленно заметил я.

Дед зарычал.

— Я вот сейчас тебе эту штуку промеж глаз вставлю, вот люди на единорога-то подивятся!

— Да ладно, не кипятись, Том. Таааак, дай-ка подумать, чем этот клей растворяется? — я задумчиво уставился в закопченный потолок Томовых хором — Проще всего, конечно, в кипятке подержать, — при этих словах дед злобно засопел — Но ты, думаю, откажешься.