Кузнец, оказавшийся вечно мрачным детиной со склочным характером, выковал мне железко для секиры. Заплатил я ему немало, даже учитывая, что Том был со мной. Если бы не это, то цена могла бы и удвоиться: чужакам обычно одна цена, своим — другая. Да и работа не самая простая: мне ведь не колун для дров нужен, и бородатую секиру с вытянутым жалом, да из лучшего железа, что у него было, мужик мне сковал. С топорищем тоже немало пришлось помаяться: бывшая ветвь чудесного дерева оказалась весьма твердой, и резалась с великим трудом, что, впрочем, для топорища и к лучшему. Древесиной же напоминала дуб, хотя и с отличиями, и каких-либо волшебных качеств я в ней почуять не мог — дерево и есть дерево, правда, на диво твердое.

Деду еще помогал с заказом, как сказал Том, управляющий барона обновлял запасы в замковой лекарне, а знахарем Том слыл знатным.

И вот, примерно на вторую неделю моего тут проживания, все-таки растащил меня хитрый дед на откровенный разговор.

Сам он варил свои растворы, мне же доверил варку клея, для потребностей баронского шорника, или еще кого. Клей я обещался сварить по нашим рецептам, такой, что насмерть держит, и Том согласился, пообещав взыскать стоимость ингредиентов, если испорчу. Но я не испорчу.

Да, рецепт костяного клея мне рассказала Хильда, а я его усовершенствовал. Всего-то добавить кое-какие травки, да силы немного вложить при варке. Могучая вещь, сохнет быстро, держит прочно, хранится долго. Я тогда, пробы ради, и смеха для, намазал им одну из скамей в длинном доме, где достойные карлы вечером собирались, дабы выпить браги, вина или пива, да побеседовать о важном. В общем, штаны, присохшие к лавке, влипнувшим мужам пришлось срезать, и познали они насмешки товарищей. А моя задница чуть позже познала березовые розги…

Нда, не будем о грустном.

Так вот, помешиваю я половником бурую жидкую массу, похожую на кисель, снимаю периодически пленочку, а дед меня одолевает расспросами. Неймется старому, жаждет обогащения дед златолюбивый, денег алчет.

— Так ты, Свартхевди, подумай хорошо, — дед прикрыл крышкой котел с варевом, и принялся в задумчивости прохаживаться по сараю, вдоль стены — Если добычу будешь сбывать сам — пропадешь ведь! Сдаст тебя скупщик, а золото все себе оставит, налог лишь заплатит барону и все, и благодарность от стражи еще получит. А я все устрою, за долю малую.

— Отстань от меня, Том, нет никакой добычи! Чуток совсем, только на снаряжение, и то, порастратил уже, кузнец вот жадный ваш не в меру, за новое железко для секиры с меня знаешь, сколько содрал? — отбрехивался я — Нет, давай лучше об Анне поговорим, вот красивая же девка, как вышло, что одна до сих пор?

— Анну тронешь — руки оторву, не про тебя она. А про «нет добычи» ты другому кому расскажи. А мне-то доверять можешь, или все еще будешь говорить, что в Гиблых Топях не был? И даром весь отряд головы сложил, ничего не найдя? Ах, да, ты ж без отряда, как былинный богатырь, — дед хитренько усмехнулся — Не глупи, Конь, подумай лучше!

— Ну, был я, был в топях, что дальше? Нашел, кой чего, но немного.

— Ну, смотри, и думай хорошо. О тебе забочусь. Так ты, значит, не из Лансовой банды? Плохо, долго мне долг с него ждать, а так бы с тебя стребовал… А видел, может, чего интересного, в топях-то?

— Болота и есть болота, дед. Развалины видел, но там до меня, похоже что, побывали.

— Аааа, — разочаровано протянул Том — Так вы, небось, до сторожевых постов добрались только?

— Не знаю, до куда, и я там один был, Том, надоел уже! А что это было — развалины деревни, может быть. Добычи нет — потому что на своих двоих унесешь немного, да и пошевеливаться надо было.

— Деревня, говоришь? Это ты про Россоху? — уточнил старик — Ну, там остовы от домов только остались, а посреди — часовня недостроенная?

— Часовни не видел, все в тумане было. Видел дома каменные, много, некоторые обвалились, но есть и целые. Дерево там еще было, живое. Интересно, Том — я оглянулся на старика, он внимательно меня слушал, поглаживая окладистую бороду — Все засохшее вокруг, а дерево живое, и полянка при нем.

— Так, так, так! — дед заметно напрягся — Дерево? Какое?

— Да откуда я знаю…

Я, так то, знаю, но лучше помалкивать. Мудрость предков такова:

Кто молчать не умеет,

тот лишние речи

заводит нередко;

быстрый язык

накличет беду,

коль его не сдержать.*

А я уже и так проболтался.

— А не было ли возле того дерева каменной чаши? — как бы невзначай поинтересовался Том — Такая, без украшений, серая, голубая, может, желтая?

— Да была, вроде, белая, с черными прожилками. Не было в ней золота, и вообще ничего ценного не было, вода одна…

— Ты пил ее? — голос у деда срывался — Пил? Сколько капель? Две? Пять?

И чего он так разволновался? Ну, накапало с ветвей, ну и что?

Я вспомнил, как у меня от этой воды живот раздулся, словно мех с брагой, и потом противно булькал. Но по нужде, что странно, все же не гоняло. Вот ведь очередная загадка мироздания: почему пиво в харчевне после третьей пинты уже наружу просится, а дождевая вода в болоте — нет?

— Не знаю, сколько это в каплях, дед, — я снова помешал варево — Но если считать в ведрах, то будет, примерно, половина.

Сзади раздался треск, и странный звук, вроде как мешок с овсом на пол бросили.

Я обернулся: дед сидел на полу, сжимая в кулаке пучок волосьев, выдранный из своей, прежде, нежно лелеемой бороды, и беззвучно разевал рот, не в силах сказать ни слова.

Я бросил черпак в котел, подошел к впечатлительному старику, поднял его, и усадил на лавку. Отобрал надранную им с себя же паклю, метнулся к котлу и обмакнул ее в клей — негоже достойному мужу ходить с прорехой в бороде, надо поправить, а то урон мужественности какой: борода-то она, суть, мужа украшение, мудрости житейской свидетельство. Подбородок у Тома трясся, и ровно приложить волосы не получилось, налипло спереди. Ай, сам потом поправит, как ему нравится…

Том постепенно пришел в себя — уж не падучая ли у него? Или, может быть, болен чем? Я же вернулся к котлу — кипит ведь, догляд нужен.

— Тттыыы… Пил…

— Ну да, Том, своя-то водица у меня кончилась, а этой еще и вымыться хватило, и рубаху простирнуть, — чистосердечно поведал я ему.

Послышался глухой хрип.

Я снова оглянулся, и не зря: одной рукой Том держался за сердце, вторая шарила возле попорченной бороды. Она и так пребывала в беспорядке: с подбородка по бокам свисали две длинные пряди, как у бывалого скальда, а третья, которую я так неловко подклеил, воинственно торчала вперед. Нет, он не успокоится, пока все не выщиплет, и меня же потом винить будет. Чтобы чем-то занять стариковы ручищи, я сунул ему перемазанный в клею черпак, и он вцепился в него, как утопающий хватает протянутое ему добрым другом весло — мертвою хваткой.

— Мыыыылся??? — проскрипел Том, неожиданно истончившимся от пережитого голосом — Вооодааааа…

— А, ты пить захотел? Сейчас, я мигом!

Нет, дед точно чем-то болен. И бредит. Но странно, хворей в нем я не чувствовал. Наверное, надышался паров. Да, точно! Душно тут, слишком. Вернусь — проветрим.

За питьем для деда ходил долго: пока нашел ведерко, пока бегал к колодцу… Пока Анну встретил, поцеловал…

Эх, надо было старика-то на воздух вытащить, а то, как бы он там не задохся. Вот ведь, Сварти, ну когда ж ты повзрослеешь — клял я себя — Вечно у тебя ноги вперед головы думают!

Подбегаю к сараю и вижу интересную картину: дед на воздух выбрался самостоятельно, и теперь со страшным рыком машет моим черпаком. Вверх-вниз, вверх-вниз, вправо-влево. И ловко как у него получается — аж воздух гудит, разрезаемый могучими взмахами. Я даже залюбовался лихой дедовой сноровкой: словно ярый духом берсерк в гуще врагов сокрушает неприятеля. Вот ведь, седина в бороду, а воинских упражнений ни на минуту не оставляет, лишь выдалось свободное мгновенье — он и тренируется!