— Не понимаю, о чем ты, Том.
— Охохо… Не веришь ты людям — дед молча пожевал губами — Хотя, может, и прав, что не веришь — время такое, что никому нельзя верить. Кто без специальной королевской грамоты в Гиблые Топи лазает, тому без суда рудники светят. Но мы закон не нарушаем, не так ли? — дед хитро мне подмигнул.
— Вроде того.
Девушка, не понимавшая ни слова, откровенно скучала, а я украдкой, на нее косился. И, откровенно говоря, немного давил на нее, внушал интерес и симпатию, — а что, девка симпатичная, а я уж со счета сбился, сколько дней девы не знал. Не сильно, нет, так, по капельке.
— Так ты, дед, за постой-то что попросишь? — поднял я все же интересующую меня тему, а то сомневаюсь, хватит ли мне того, что в кошеле, чтоб и на снаряжение, и на оружие, и на ночлег с питанием, и не придется ли за заначкой возвращаться, да потрошить ее. Висюльки в кошеле стоят немало, но поди их еще продай.
— В благодарность за помощь, денег с тебя не возьму, да у тебя, небось, и взять то нечего? А пока живешь у меня, по хозяйству поможешь. Согласен? — он дождался моего кивка, и продолжил — Или, может, делать что умеешь, а не только мечом махать? Если добрый плотник или гончар, так найдем дело, Прилучина — деревня большая, еще и денег заработаешь, хоть на одежку по размеру тебе.
— Плотничать не тем топором учен (не то, чтобы я совсем не умел — но душа к такому делу не лежит). Да и не по мне это — в пастухи или плотники, — ответил я деду правдиво.
— Хех! — усмехнулся дед — В пастухи… Кто ж чужаку скотину-то доверит? Пастух у нас — человек уважаемый, не то, что у вас, рыбоедов, и человек со стороны им быть никак не может.
— Травы я знаю, могу зелья варить, настои всякие. В болезнях разбираюсь.
— Поняааатно, — протянул старик — Травы, значит… На-ко, глянь, — он порылся в одном из мешков, лежащем в телеге, и вынул оттуда связку сена — Что это?
— По-нашему — Жабья трава, по-вашему — не знаю. Как основа для зелий используется.
— Гляди ж ты, и, правда, знаешь. А это?
— А это, дед, надо в кипятке заваривать, и ткань или кожу вымачивать, для крепости. Но если передержишь — колом стоять будет.
— А это что такое?
— Эту травку, дед, используют, когда змий твой ленив стал без меры, и работать не хочет. Пожуй на ночь — и как жеребец молодой станешь, любую бабу заездить сможешь. А если на кипятке настоять правильно, то просто бодрить сильно станет. А если…
— Хватит, хватит. Вижу, знаешь. Кто учил?
— Бабка одна. Как знала — пригодится.
Эх, Хильда, Хильда… Скучаешь, небось, старая, по мне?
— Так ты за лекаря в отряде был? Ладно, ладно, — он ухмыльнулся в бороду — Не буду больше. Вот что, Свартхевди, есть у меня большой заказ, на зелья, да еще кое на что — часть налога Прилучина им в баронскую казну заплатит. Помощник не помешает, подмогнешь? А пока поживешь на всем готовом, язык наш разуметь начнешь? А как закончим, так я тебе подорожную у старосты выправлю.
— Ты о чем, дед?
Тот усмехнулся.
— Нездешний ты — оно и видно. Барон власть крепко держит, бродяг и разбойников не терпит, и во всем королевстве такие порядки. Тебя без подорожной любой патруль из стражи схватит, да в холодную утащит. А там сознаешься, и в бродяжничестве, и в воровстве каком, и в том, что в Топи ползал. В каменоломнях народу-то не хватает — вот тобой местное товарищество и пополнится. А будешь одет, обут как вольный человек — так и цепляться никто не станет, но подорожная, все одно, не помешает.
— Как это так, старый! — возмутился я — Свободного карла за ни за что хватать, и куда-то тащить?
— А по тебе и так видно, кто ты есть таков — голодранец и бродяга. И языка не знаешь, и законов тоже, а значит, что? Значит, самое тебе место в каменоломне, или на руднике серебряном, или медном. Смекаешь?
— Дурацкие законы у вас, и страна дурацкая — пробормотал я — Хотя девушки красивые…
Девица мне улыбнулась, словно поняв, что речь идет о ней. Хех, не растерял навыков, однако, действует уже!
— Но-но, Анну не трожь — дед показал мне кулак, размером мало не с мою голову — Смотри у меня…
Прилучина оказалась немалым селением, защитой которому служили довольно высокие стены — повыше, да и поосновательнее, чем у нас в борге, я хорошо их рассмотрел: ворот со стороны леса не было, и дорога делала приличный крюк, огибая деревню. Вдоль дороги располагались несколько хозяйств: видать, расширялась деревня, тесно за стенами становилось. Возле обитых железом ворот, распахнутых настежь, стражи не наблюдалось, но со стены деда окликнули, спросили что-то — Том ответил, но останавливаться не стал.
— Куда мы? — спросил я Тома — К тебе? А то жрать охота уже.
— Потерпишь, — отозвался старик — Сначала к Хэму, старосте нашему, — он кивнул на наш груз — Этих сдать. В порубе или сарае посидят, а вечером как Хэм соберет уважаемых людей, меня позовет, и решим, что делать с ними, повесить, сдать страже, или виру содрать.
Пока добирались до усадьбы старосты, успели собрать небольшую толпу любопытных, галдевшую, топавшую за телегой и увлеченно разглядывающую ее груз. И меня тоже. Неуютно как-то, не привык к такому вниманию. Но это понятно — чужаки всегда подозрительны.
Староста, оказавшийся квадратным дядькой, с изрядным пузом, Тома выслушал, переговорил с пленными, вытащить которых нашлось немало помощников, и приказал вести их в бревенчатый сарай, что возле его дома. Парень, с разбитым плечом сам идти не мог — его отнесли, а остальные трое уже оклемались, и испугано озирались по сторонам, предвкушая справедливое над собой возмездие.
— Поехали, пообедаем, — Том взгромоздился на телегу — Все, сдал ублюдков, теперь пусть Хэм о них заботится.
— Ты знаешь их?
— Еще бы, вся компашка — с Дубков, а приходили за Анной. Вильям, это которому ты ногу прострелил — заводила у них, все покоя ей не давал, замуж звал. Сам голодранец, только кулаками махать и умеет, в амбаре мышь повесилась, дом кривой, руки из жопы растут… Ну как племяшку за такого отдавать? Эх, жалко, не воюем ни с кем, а так бы забрали этого лба люди барона, пику в руки — и в ополчение.
Пхэ… Рассказывали мне старшие, про «воинство» такое. Народу много нагонят, а под ударом хирда рассыпается оно, как горшок из глины, если по нему кузнечным молотом попасть. В хирде, может быть всего сотни две-три карлов, или даже меньше, а разгоняли такие армии числом в несколько раз превосходящие. Не числом войско сильно, а умением хирдманов, удачей и хитростью ярла, и помощью Асов, что не оставят детей славного Севера.
Столоваться дед определил меня в доме, а жить на сеновале: на дворе лето, ночи теплые, крыша не течет, и вообще, так ему, старому Тому, спокойнее, а то, мало ли, ошибусь ночью комнатой, Анну напугаю…
Так что, жизнь наладилась.
В первый же день продал Тому одну из безделушек, найденных в болотном поселении. Тот повертел ее в пальцах, надкусил, взвесил, хитро усмехнулся, но монет мне отсыпал, серебра и меди, сказал честно, что берет по весу, а если хочу продавать, как украшение, то надо в город везти, там дадут больше, он, дескать, знает скупщика.
Намекает, старый, чтоб я остальное явил? Погодим пока.
Деньги мне нужны на визит к кузнецу, а то, что за карл без оружия? И приодеться бы надо, а то выгляжу и, правда, как бродяга. Ну и в харчевню заглянуть, а то по пиву тоскую, да с народом познакомлюсь, в общении поупражняюсь.
И к жрецу еще надо — пожертвовать за душу того славного карла, что снабдил меня амулетом, спасшим мне жизнь в болотах. Долги надо отдавать, а я ему задолжал.
Тем и занялся.
Жреца, косматого мужика с плечами пугающей ширины, посетил, купил поминовение для усопшего.
Харчевню навестил, пива выпил, с народом познакомился. С молодежью подрался, причем раздал много больше, чем получил (ловкость и выучка воинская при мне!), чем заслужил уважение, потом помирились, выпили и за это (дрались честно, я тут как бы не чужак, а гость Тома, которого в Прилучине уважали). Играл с местными в кости: как оказалось, жульничать здесь почти не умеют, и прием, когда верхней костью в кулаке прижимают нижнюю тут неизвестен (а у нас за подобное бьют рожу) — выиграл много, но специально все проиграл обратно, оставив лишь немного себе на пиво, ибо не надо мне тут врагов.
