— Стоф… А, коня твоего что ли? Этот меч стоит дороже десятка таких коней, — предупредил меня Уильям — Намного. Я не могу взять его.

Утомил.

— Бери, друг. Повесь его на пояс, и красавица Беата точно не устоит перед прославленным дренгом, не только красивым, но и богатым! И биться им научись, дабы толстому купцу не уподобляться, — добавил я, и поспешил сменить тему, пока он не начал спорить — Тебе из добычи еще что-нибудь нужно?

Уилл, разглядывающий узоры на своем новом клинке, молча покачал головой.

— Тогда продадим. Торговаться буду я. Как встать смогу…

— Как скажешь.

— И Стофунтов выкупим.

Но как следует отдохнуть в гостеприимном городе Эйхельфельде, осененном благодатью владычества великого конунга Роберта, четвертого этого имени, нам так и не довелось. Я-то никуда не торопился, по независящим от меня причинам, но Уильяму вдруг припекло.

— Сварти!!! — пропыхтел мне весь задохшийся Уильям, ворвавшись в комнату — Мне надо ехать! Сейчас!

Я с трудом подавил раздражение. Вот ведь, раззуделся змий у парня. Сходил бы к шлюхам, или служанкам заплатил монету-другую, хотя они и так не против. Вдовицы еще в городе есть, если веселыми девками брезгует, вот чего ему так не вовремя-то прижало! Подождала бы его ушастая вобла еще с месяц, не скисла бы! Авось наела бы себе чего, в нужных местах.

Но брюзжать не стал по этому поводу. Ведь сказано про такие случаи красиво и правильно:

Никто за любовь

никогда осуждать

другого не должен;

часто мудрец

опутан любовью,

глупцу непонятной.*

Мне вспомнилось, каким дураком выглядел я сам, когда волочился за Ауд, и я не стал злиться на друга.

Но дело было не в любви, и вообще не в бабах.

— Сегодня я видел отца!

— И что? Не пора ли вам с ним поговорить? Думаю, он смирит свой гнев, узнав, что ты покрыл себя славой.

— Ты его не знаешь, — бормотал Уильям, лихорадочно бегая по комнате взад и вперед — Он не отступится. «Род Ульбрехт вернет прежнюю славу и величие», — явно передразнивая кого-то, проскрипел мой друг.

Я с такими речами был согласен.

Род и семья выше всего. А с женой как-нибудь слюбится. Принесут щедрые дары в честь прекраснейшей дочери Ванов. Заделают сопляка, потом другого — и все наладится. Или вторую взять можно, хотя две хозяйки в одном доме — это порой непросто. А можно не брать вторую, а завести любовницу. В общем, проблема решаемая.

Я довел свои соображения до друга, и тот надулся и покраснел так, что мне показалось, что он сейчас лопнет и все вокруг забрызгает.

— Возвращать славу и величие должен был мой брат! — прорычал Уилл — С Абелардом с детства возились, все внимание и забота доставались ему! Ему должен был отойти Ульбрехт! Но три года назад, он, пьяный, свалился с лошади и сломал спину так, что за него не брались лучшие целители. Калека не может наследовать майорат, и старшим стал я… Пойми, Сварти, — тяжело дыша он свалился на свою кровать — Я люблю отца, мать и брата, но свою судьбу буду решать сам.

Я его понимаю. Сочувствую даже. Для меня, наверное, легче было бы рубиться с драуграми, чем вот так вот.

Но, что ж поделать…

— Иди, Уильям, седлай коней. Раз пора — значит, пора. А я пока соберу мешок и куплю харчей в дорогу.

— Ты еле ходишь, куда тебе ехать?

— Все будет в порядке, я уже почти поправился. По пути остановимся на седмицу-другую в каком-нибудь селе, там дырка и подзарастет еще.

Чтобы «дырка подзаросла» месяца не понадобилось. Даже двух седмиц не понадобилось. Виной ли тому было знакомство с добрейшим болотным деревом, чудесная ли вода, выпитая мною в непомерном количестве, мои ли заговоры и лечебные травы, или же я просто сам по себе такой молодец — выяснить было непросто. Но в маленьком борге на полтора десятка дворов, милях в тридцати от тракта, мы пробыли дней десять. Ничего особенного, о чем стоило бы упомянуть, там не происходило: я просто жрал в три горла, спал по полдня, мылся в небольшой речушке неподалеку. Уильям занимался почти тем же, разве что от переживаний ему кусок в горло не лез: мало ему было тоски по любимой, так еще и вид отца, которого он узрел въезжающим во врата славного Эйхельфельда, внес дополнительное смятение в его душу.

Хорошо, что я успел продать трофеи до нашего отъезда (а вернее, бегства) из Эйхельфельда, так что деньги были. Три меча со сбруей и старый Уиллов клинок, все шлемы и единственную целую кольчугу забрал хольд; все щиты и моя кожаная бронька разошлись по торговцам, а прорубленные кольчуги достались кузнецу. Пришлось немало поторговаться, конечно, но я не продешевил, хотя надуть меня пытались. Особенно старался местный жадный хольд: сначала попробовал зачесть часть трофеев за долг, но расценки лекаря и трактирщика я узнал заранее, и он обломался. Потом, ковыряя ногтем зазубрины на клинке, попорченном фрайхером Адамом об мой щит, он рассказал мне смешную байку о сыром железе и подмастерье кузнеца, чье негодное изделие, дескать, он и держит в руках, чем изрядно меня повеселил.

Я не злился на него. Он видел перед собой молодого дренга, и не мог не попытаться меня надуть. Однако не вышло.

Так что в наших кошелях снова зазвенело, и голодать нам не пришлось. Коровье молоко, овощи, мясо кабанчика, свежий хлеб и сыр — вот то, что нужно для раненого героя, для восстановления сил телесных и от ран скорейшего исцеления. Еще бы деву красивую под бок, дабы немного разнообразить ночное времяпрепровождение, но деву мне не предлагали. Впрочем, и просто спать не в лесу с пауками и муравьями, и не в каменном чулане замка тоже хорошо.

Рана затянулась, оставив неровный багровый рубец со следами стежков, и, хоть и беспокоила, но вполне терпимо, так что все стало, вроде как, и неплохо. Не так, как раньше, но все равно неплохо. И вот, спустя полторы седмицы, мы оседлали наших коней, и снова помчались навстречу Уилловой любви, что свила себе гнездо в вольном городе Эркенбурге.

А в Эркенбурге было хорошо.

Огромный оказался город, больше чем Дорнмауэр, и тем более Эйхельфельд, не говоря уж о Хагале. Я говорил о том, что все упомянутые селения были многолюдны?

Был неправ.

Народу в Эркенбурге было, наверное, больше, чем во всем нашем фюльке. Ну, может, не больше, но сравнимо. И городскими укреплениями местный конунг явно не пренебрегал: высоченные стены и широкие, приземистые башни хоть и не выглядели новыми, но содержались в надлежащем порядке. Видать, было что взять в этом городе, и, возможно, находились желающие это проверить. Толстенные ворота, обитые железом, бдительная стража (спросившая с нас медь за лошадей), жрец в красивой мантии, надзиравший за тем, чтобы не проникла в город никакая нечисть, хитро спрятавшись под человечьей личиной — все тут серьезно оказалось устроено. И даже с первого взгляда понятно: ярл или конунг, взявший на меч такой город, добудет себе великую славу и великое же богатство. Но если защитники будут готовы к нападению, то обойдется это большой кровью. Да и много будет этих защитников: ополчение, гарнизон города, купеческая стража, свита благородных мужей… Еще нидингов всяких из тюрем понаберут, трэлей, бродяг и разбойников, дадут ножи и копья, пообещают прощение и награду в обмен на храбрость…

Но если удачи ярла хватит, то его имя запомнят на века, и в Чертогах Павших, когда он туда явится, то займет место не в конце стола.

Красивый и богатый город.

И море! Море рядом!

Сквозь вонь города я чувствовал его запах, сквозь шум и гомон толпы я слышал плеск волн, крики чаек! Как же мне надоели города и болота, леса и бесконечные дороги, как бы хотелось сменить седло коня сухопутного на скамью коня морского… Песня волн и ветра всегда будет слаще для моих ушей, чем трели всех соловьев в этом краю.