На мощеном дворе уже толпятся люди — главный агроном Тадас Григас с заместителем председателя, руководители отделений, механизаторы… Короткие указания, сверка заданий на сегодняшний день, и через полчаса все расходятся.

— Привет, мужики, — властно машет рукой Стропус и лихо выскакивает из газика. — Как спалось?

— Здравствуй, председатель… Выспались, спасибо, — нестройно отвечают голоса. Кто-то снимает шапку, кто-то сдержанно улыбается.

«Мой ударный взвод, — с гордостью думает Стропус. — Только скомандуй, и бросится в огонь…»

— Отделению, которое первым отрапортует о завершении сева — тысячу… Триста рублей руководителю, а остальное — полеводам. Лучшим, так сказать, людям.

Над головами густеет облако табачного дыма.

— А сколько за второе место, председатель?

— Больше никаких мест. Первое, и только. Деньги — победителю. — Стропус неумолим, никаких сомнений и возражений не потерпит. — Сегодня в канцелярии вывесят объявление. Ясно?

— Ясно, председатель.

— Трактора должны вкалывать днем и ночью, пока вёдро. Днем и ночью. Поняли?

Табачный дым рассеивается понемногу, все молчат. Несмелое покашливание, вороватое переглядывание. И молчание.

— Как же так — круглые сутки, председатель? Я своих трактористов не запрягу. Человеку хоть часок поспать надобно, — наконец не выдерживает Юодвалькис.

— Поспят… Есть же у нас два-три человека, что раньше на тракторе работали? От них, конечно, пользы как от козла молока, но я думаю: пусть на часок-другой в дневное время кое-кого заменят… Только график составьте. Юодвалькис! Дрема! Как-нибудь поделите между собой этих помощничков, и чтобы работа уже этой ночью шла полным ходом!..

— Полным ходом, председатель, — заверяет Стропуса Дрема, ленивый, косоглазый человек. Всегда спешит пообещать, чтобы скорей отделаться. — И прицепщики тоже смогут подменить, учились же водить трактор. Как-нибудь справимся, председатель!

— Молодец, Каролис, — Стропус благодарно хлопает его по плечу, и услужливый Дрема расплывается в ленивой, бесцветной улыбке, словно обещанная тысчонка уже у него в кармане. — Еще какие-нибудь предложения есть? Вопросы? Замечания? Дополнения?

Нет так нет. Было время, когда и спрашивали, и замечания делали, и дополняли, а сейчас разве что друг с другом поспорят. Но чтобы кто-нибудь попер против Стропуса!.. Только Тадас Григас нет-нет да полезет на рожон. И то зря — все равно председатель верх возьмет. Только тупица станет с ним спорить и омрачать торжество. Стропус башковитый мужик, колхоз из такой ямы вытащил, полтора десятка лет хозяйство в хвосте плелось, притча во языцех.

Так на кой черт терять время на какие-то вопросы, замечания, дополнения? Все!.. Пусть товарищ Стропус выложит до конца что хочет, мы внимательно выслушаем его, и каждый за работу!..

— Слышал, ты хотел, председатель, потолковать со мной по какому-то делу? — говорит неизвестно откуда взявшийся Ляонас Бутгинас.

— С тобой? А-а, правда… Я велел, чтобы ты зашел. — Появившаяся было улыбка застывает на лице Стропуса, и он становится холодно официальным.

Стропус поднимается вместе с Бутгинасом по скрипучей лестнице на второй этаж. Рядом с канцелярией — она пока закрыта, потому что нет девяти, — тесный председательский кабинет, в нем едва умещается простой шкаф, письменный стол, кресло и два обитых красным гобеленом кресла.

Ляонас Бутгинас непринужденно усаживается в одно из них, вытянув длинные ноги в резиновых сапогах. Бутгинасу тридцать семь, но ему можно дать и больше, и меньше: он какой-то безликий, на лице выделяется только подбородок — продолговатый, как бы загнутый, похожий на деревянный башмак-клумпе, да крупный, чуть приплюснутый нос.

— Чем дальше, тем меньше мы понимаем друг друга, — Стропус прямо переходит к делу. — Ты порой забываешь, Ляонас, что нельзя распускаться, если хочешь быть порядочным. Я говорю о твоем отношении ко мне. Можешь не соглашаться с моим мнением, отвергать мои решения, но зачем напролом переть? Поговорил, отвел душу на собраниях, устроил мне головомойку, и хватит. Мечи громы и молнии, искры высекай — пожалуйста, я не против критики, но какого черта ты носишься по лесу с горящей головешкой? Зачем подстрекаешь других? Хочешь показаться умнее, чем на самом деле? А может, ты надеешься эдак спихнуть Стропуса и занять его место? Ты не смейся, твое поведение, Ляонас, и впрямь для меня загадка. Взять хотя бы этот проект Петренаса — Дома или, как вы его с Антанасом Гиринисом называете, Дворца культуры. Чего ко мне пристаете? Чего поносите где попало? Райком одобрил идею этого мота Петренаса, вот и стройте себе на здоровье, транжирьте колхозные денежки!

— Если ты насчет проекта, председатель, то мы о нем поговорим в другом месте… Впрочем, раз уж заговорили, давай кончим, — спокойно отразил Бутгинас наскок Стропуса. — Только для начала уточним: проект Петренаса предполагает строительство не только читальни, библиотеки с двумя залами для проведения всяких культурных мероприятий, но и помещения для сельского Совета и правления колхоза. Как видишь, целый комплекс.

— У нас уже есть такой комплекс. Вот этот, где мы с тобой сидим. Наследие нашего дорогого Антанаса Григаса. Ясное дело, помещение это — скромная избушка по сравнению с Дворцом, который вы собираетесь с Антанасом Гиринисом отгрохать, но и в него мы сунули чуть ли не сто тысяч. Хорош был прежний председатель: колхоз концы с концами не сводит, а он тысячами сорит. Олух спесивый!.. Хотел выслужиться перед другими, пофорсить, пыль в глаза пустить: мол, знай наших, ни у кого в районе нет такого Дома культуры, а Антанас Григас взял да соорудил! Такое легкомыслие, по-моему, равносильно преступлению.

— Не знаю… Но согласиться с тобой, председатель, не могу. Вся беда Антанаса Григаса в том, что он не умел колхозом править, а не в том, что Дом культуры построил. От Дома культуры польза всем. Хоть на вид неказистый, хоть, как ты изволил выразиться, избушка, но мне трудно себе представить, как бы мы сегодня без него обошлись? Куда правление девать, сельский Совет? Где вечера проводить? Пусть тесно, пусть скученно, но на безрыбье и рак рыба, покуда новый по проекту Петренаса не построим.

Стропус поднимается — он сидел напротив Бутгинаса, переминается с ноги на ногу, и выражение лица у него такое, словно он решает: выйти самому или выгнать взашей Бутгинаса.

— Может, прикинешь, во сколько ваши придумки обойдутся колхозу? По меньшей мере в миллион!.. А пока кончим строительство, и за два перевалит. Уж я не говорю о муках со стройматериалами, проект-то ведь не типовой!..

— Колхоз наш, слава богу, не из бедных. Сегодня для него миллион не то, что во времена Григаса сто тысяч.

— А почему не из бедных? Потому что деньгами не сорим, не тратим их на что попало, — Стропус хватает кресло и сердито отодвигает от письменного стола: плюхнется в него, пусть Бутгинас почувствует, кто здесь хозяин. Что из того, что по рангу Ляонас выше, но для Стропуса он бедный приживал. Проситель! — Капитал надо вкладывать в доходное дело — таков принцип разумного хозяйственника, и я им руководствуюсь в работе. А взять и вышвырнуть миллион в болото? Согласен: простор нужен. Правлению колхоза, тебе. Пожалуйста!.. Всадим пару сотен — я говорю о тысячах, — и у нас будет дюжина комнат. Неужто не хватит? А культуртрегеры пусть штаны протирают в прежних. На кой дьявол нам сдался какой-то костел за миллионы, если можно затратить в десять раз меньше? Не знаю, что думают товарищи из райкома, но с их согласием я не согласен. Спору нет, большая честь прогреметь на всю страну. Для меня, для правления, наконец, для сельского Совета. Но так дорого расплачиваться за все, столько денег профинтить? Нет, Ляонас, я никогда не позволю тратить колхозные средства зря. Ежели прикажут, раскошелюсь, но буду строить без спешки, с оглядкой на то, как бы скорей отделаться от тех, кто подбивает меня на это.

Бутгинас хмуро улыбается, морщит широкий лоб.

— Гм… гм, — кашляет он, подавленный Стропусовой откровенностью, поглаживая хохолок редеющих русых волос. — Ты ужасный материалист, товарищ председатель. Всех только сытно накормить, одеть, впихнуть в четырехкомнатные квартиры с удобствами. Каждому по автомобилю, по телевизору… Словом, живи и катайся как сыр в масле… А как с душой? С ее потребностями? По-твоему, положи человека в люльку, как ребенка, сунь ему в рот подслащенную соску, и он счастлив?