— Кыш, курица, кыш, ступай яйца класть, — незлобиво говорит Пранюс и ухмыляется. — А то как рассержусь… Ты думаешь, ежели у Стирты золотое сердце, то он позволит, чтобы баба на нем верхом ездила? Нет, лучше наоборот… Ха, ха, ха!

— Ха, ха, ха! — гогочут в конце стола так, что эхо прокатывается по коридору и вылетает в открытую дверь.

Бируте в слезах возвращается на свое место.

— Говорила тебе, не лезь, — возмущается Рута Бутгинене. — Пусть. Так скорее ноги протянет. Ну и размазня ты, Бируте. С такой дрянью кучу детей… Не понимаю…

Бируте шмыгает носом, вздыхает.

— Да я и сама не понимаю, — искренне признается она. — Хорошо, что куча — есть с кем душу отвести. Без них хоть возьми и удавись.

Ляонас Бутгинас не выносит оговоров, пытается заговорить о другом.

— Хорошая сходка, — говорит он, не зная, куда девать свои длинные ноги под столом. — Давно такой не было. Плечо к плечу, душа в душу.

— А что здесь хорошего? — отзывается Моте Мушкетник-Кябярдис, устроившийся напротив. Не хотел он туда садиться, но сел, пока Бутгинасов не было, а когда те пришли, неудобно было встать и уйти. — Жена Унте, ну та, которая при свиньях, сказала: одних только беконов три пошло на эти столы. Сами видите, какие горы колбас, рулетов-шмулетов со всякими начинками. А еще куры, гуси. Десять баб два дня стряпали, чтоб сегодня тунеядцы могли брюхо набить.

— Почему тунеядцы? — краснеет Ляонас Бутгинас, не на шутку разозлившись. — А кто урожай из воды вытаскивал? Вам бы, дядя, не языком молоть, а шапку снять и многим поклон отвесить.

— Стану я им кланяться, — пунцовеет и Кябярдис. — За что? За то, что свой гражданский долг исполнили? Дудки! — вставляет он по-русски. — А ты, Бутгинас, хоть знаешь, сколько сегодня три бекона стоят? Без малого пять сотен. А ведь еще и весеннюю телку прирезали. И уток, кур, по меньшей мере, несколько дюжин ощипали… На одно пиво пудов тридцать солода ухлопали. Сложи все, Бутгинас, взвесь, подсчитай. В толк не возьму, откуда у этого жмота Стропуса такая щедрость? В мое время за такое разбазаривание народного богатства прокуратура за глотку брала. — Моте Мушкетник ерзает на стуле, и тот подозрительно трещит под ним; совсем недавно человек семь пудов весил, а теперь изрядно отощал — какая-то таинственная хворь его изнутри точит.

— Ты, Моте, хватил церезкрай, — не выдерживает Еронимас Пирсдягис, одним из первых занявший место у стола героев. Правда, на уборке урожая он не надрывался, только корма за Пранаса Стирту возил, но конверт с деньгами шелестит во внутреннем кармане пиджака, и, хочешь не хочешь, сердце склоняется на сторону Стропуса. А тут еще — честь, это, пожалуй, самое главное! — Разве Стропус за цузие деньги столы накрыл? Все насе, насими колхозниками заработано. Эти три бекона, телка, утки, солод… Все свое кусаем!..

Моте Мушкетник с обидой глядит на Пирсдягиса, кривя набрякшие бесцветные губы, и чуть слышно шепчет:

— Таким мужиком был, Пирсдягис! И продался…

— Злым ты стал, Кябярдис, — грустно говорит Бутгинас. — Радоваться надо, ведь это наш общий праздник.

— То-то, — поддакивает Пирсдягис, не в силах простить Моте Мушкетнику, что тот исковеркал его фамилию. — Перед смертью каздая муха злее кусает.

— Укусит и тебя. Смотри, как бы тебя раньше меня на погост не снесли, — отрезает Кябярдис и обиженно поворачивается в другую сторону.

Между тем за столами, где сидят самые почетные люди, судят-рядят о другом. Кое-кто даже на скуку жалуется, особенно женщины — зажаты между мужчинами и должны слушать совсем не то, что им хотелось бы услышать. Заслуженные ветераны, славная троица почетных колхозников, тоже невеселы, виновато посматривают на другие столы, словно оправдываясь перед своими земляками, почему не вместе с ними пиво потягивают.

Зато как рыба в воде чувствует себя за столом Юлюс Багдонас, как никогда щедрый на добрые слова. Нет, он не комплиментщик, ему куда легче выудить какую-нибудь подходящую цитату из сочинений классиков, чем похвалить женщину, но сегодня он уделяет рядом сидящей Юргите много внимания; предлагает одно блюдо, другое и даже отваживается сказать такие слова, какие не часто себе позволяет:

— Вы, товарищ Гиринене, являетесь украшением нашего стола. Королева бала. У вас прекрасная жена, товарищ Даниелюс.

— Не сомневаюсь, — Даниелюс улыбается и с любовью глядит на Юргиту. — Хотя когда-то многие, в том числе и вы, были другого мнения.

— Я? Что вы? Кто мог на меня возвести такую злую и подлую напраслину?

— Не волнуйтесь, товарищ Багдонас, я прощаю вас, — говорит Юргита, обворожительно улыбаясь.

— Но я действительно… — продолжает оправдываться Багдонас. — Если все принять за чистую монету, половину работников надо было бы уволить — столько всяких жалоб на них.

— И на Даниелюса?

— И на него, товарищ Гиринене. Но мы разобрались, тщательно проверили и… Это большое искусство, уважаемая, отделить зерно от плевел. Бывает так, что того, на кого больше всего наветов, мы повышаем. Например… Но нет, это пока что секрет. Ничего конкретного, только наметки, прикидки…

— Вы сегодня загадками говорите, товарищ Багдонас, — хитрит Юргита. — Заинтриговали и молчите. Разве можно не считаться с королевой бала?

Юлюс Багдонас согласен считаться, но пока что с секретом повременит. Это, мол, сюрприз. А сюрпризы женщины любят.

— О, какой вы знаток женщин, товарищ Багдонас!

— Отведайте пивка, — предлагает Андрюс Стропус, наконец вмешиваясь в разговор. — Для женщин у нас припасена бутылка-другая сухого вина. Может, позволите налить, товарищ Гиринене?

— Сделайте одолжение.

— Да, но на других столах таких бутылок я не вижу, — замечает Даниелюс.

Андрюс Стропус разводит руками.

— Там только покажи, мужики сразу же себе в глотки зальют. Мы решили один раз обойтись без крепких напитков. Для поднятия настроения хватит и пива.

— Это что, и на нас, гостей, распространяется? — усмехается Багдонас.

— Нет… Извините… В самом деле, бутылочка коньяка, может, и не помешала бы, — почувствовав себя неловко, объясняет Стропус. — Но видите ли, если поставить ее на стол, это, знаете, как-то…

— Совершенно верно, Стропус, — вставляет Даниелюс. — В этом зале все должны быть равны.

— Кроме женщин, — говорит Юргита, поднимая фужер.

— Кроме некоторых из них, — добавляет Багдонас. — За женщин, товарищи! За нашу очаровательную соседку!

— Ты — сама галантность, товарищ Юлюс, — иронизирует Даниелюс. — Когда ты был председателем колхоза… Словом, влияние большого города чувствуется. И очень…

Багдонас добродушно скалит зубы.

— Мы что-то здесь бормочем себе под нос, — говорит он, не скрывая своего превосходства, — и совсем с залом не общаемся. Тосты нужны! Дай мне, Стропус, как бывшему председателю колхоза, слово.

В зале шумно, голоса Стропуса почти не слышно, приходится хорошенько постучать ножом о тарелку.

Багдонас ждет, пока уляжется шум, застегивает пуговицы пиджака, снова расстегивает, глядит исподлобья на потолок и, потирая медвежьи лапы, рубит сплеча. Прежде всего позвольте сердечно поздравить трудового крестьянина, который пашет, сеет, поливает своим потом землю, чтобы с наименьшими потерями осенью снять урожай. Герой! Особенно нынче, когда природа во что бы то ни стало старалась поставить его на колени. Не сдался! Дягимай победила не только стихию, но и другие колхозы. Епушотасского района, заняв первое место. Веселись народ, у тебя есть на это право! Ура!

Мощное «ура» катится через все столы, сливается с дружными хлопками.

— Но, товарищи, разве могли бы вы похвастаться такими успехами, не будь у вас такого опытного работника, преданного делу партии, как ваш председатель? Нет, товарищи, без товарища Андрюса Стропуса вы не смогли бы добиться таких успехов. Ибо когда не крутится большое колесо, то не двигаются и маленькие колесики.

— За большое колесо! Ураааа!!!

Хлопки. Все поднимают стаканы.

— Погодите, погодите, товарищи, — останавливает всех Багдонас. — Я еще не кончил. Стропус — важное, но не самое большое колесо. Есть колесо побольше, без него весь агрегат района скрипел бы, тарахтел бы, но не двигался бы в нужном направлении. Я имею в виду Гириниса, вашего секретаря…