Подобного сам он еще не вытворял и даже не видывал, но от всезнающего Яшки слышал, что это впечатляет.

Яшка не врал: впечатление он произвел «потрясное» (возглас девицы в зеленом). Но весь фокус заключается в том, чтобы процесс разжевывания происходил неторопливо, с обязательной улыбкой смакователя. Серега не ведал, что творилось у него на лице, но внутри он ощущал себя препротивно, под стать своему душевному смятению. Но, кажется, даже рад был тому. Точно наказывал себя и за то, что явился сюда незвано, и за то, что затеял эту изуверскую процедуру…

Однако клин клином не вышибался и противность на противность не подчинялась математическим законам — не перекрещивались минусы в плюс. Худо стало в квадрате. Да отступать было некуда. И он все-таки испил, вернее, исхлебал чашу свою до дна и нашел в себе силы окинуть присутствующих победным взором. На Олю было невозможно смотреть — открытая форма сострадания на лице. Остальные тоже будто по пол-лимона откусили. Очкарик, правда, пытался вынести высшую оценку — и не своим голосом прохрипел: «Двадцать копеек…» Но Серега оборвал его:

— Па-апрошу абсолютного селянса!

Последнее слово — Яшкин фокус: на французском оно означает «тишину», а действует на других по смыслу как раз в силу своей непонятности.

Компания безмолвствовала, а Серега уже знал, как поставить последнюю точку. Когда он провозглашал свой «селянс», его качнуло вперед и, прислонившись бедром к ножке стола, он ощутил в кармане забытый взрывпакет, который выклянчил перед отъездом у пиротехника, чтобы отсалютовать где-нибудь на берегу Дона встречу с Олей. Что ж, встреча, какая-никакая, а состоялась.

— Дым из ушей! Последний раз в сезоне! Слабонервных просим удалиться, — провозгласил Серега и обратился к очкарику: — Па-апрашу сигарету.

Тот с поспешностью выхватил из кармана пачку и протянул через стол. Серега не без труда извлек из нее сигарету и, стараясь идти медленно, пошире расставляя ноги, направился к камину. Чувствуя себя бутылкой, по самую пробку наполненной чем-то тошнотворным, Серега не стал склоняться к огню, опасаясь естественного исхода, а присел у камина, незаметно вынув из кармана «игровую артиллерию». Дальше — дело техники. Все внимание зрителей отвлек на сигарету, показательно ткнув ею в раскаленный уголь. Одновременно поджег бикфордов шнур взрывпакета и скрытно поставил его у ног на жестяной лист прикаминья. Распрямился, сделал вид, что глубоко затягивается и глотает дым. Отыскав глаза Оли, начал громко считать…

В тайну счета до тринадцати была посвящена лишь Оля. Тогда был град… Сейчас грянет гром. Салют в ее честь… Все, что он говорит и делает сегодня, — для нее, ради нее. Правда, в честь или в месть — сразу не разберешь. Но именно в эти мгновения, когда он открыл счет и смотрел ей в глаза, он вдруг обрел восторженное ощущение своего всемогущества — над ней ли? Над собой? Она глядела на него так, словно не только в комнате, но и на всей, на всей земле не было больше ни единой души, достойной внимания…

Кольцо было сдернуто раньше, и дьявол не усидел до рокового числа… Гром грянул оглушительнее, чем мог предположить сам устроитель фокуса. Сказалось закрытое помещение. Серегу подхлестнуло взрывной волной, обволокло дымом. Послышались девичьи взвизгивания, грохот опрокинутого стула, лязг посуды.

Когда дым разбежался по углам и соседним комнатам, открылась довольно веселая картина. Несравненный факир Марк-ибн… в самой глупой позе сидел на полу у ног своей дамы. Очкарик, опираясь левой рукой о тарелку с салатом, указательным пальцем правой суматошно скреб изнутри окуляр очков. Искусственная блондинка, испуганно съежившись, пряталась за его спиной. Зажав уши ладонями и зажмурившись, замерла на своем месте Оля. Изумленно таращил глаза «синий» Валера…

Как ни в чем не бывало Серега надавил на пусковую кнопку магнитофона, стоящего на тумбочке, и, громко объявив: «Кавалеры приглашают дам», с трудом оторвал от стула девицу в зеленом. Она встала перед ним, но, как испорченная заводная кукла, лишь дергала руками не в такт музыке и не могла сдвинуться с места…

Первой захохотала Оля. За ней охнул, схватившись за бока, «синий».

Да, в Олину компанию он вломился с шумом и грохотом. И если у кого и была какая спесь по отношению к нему, то на первых порах ее начисто сбило натуральной взрывной волной. Но самих спесивцев отнюдь не повергло в смятение. Кавээновские мальчики, они довольно ловко умели добывать свои «двадцать копеек» и сохранять хорошую мину при любой игре.

Вот и тогда, поднимаясь с пола, устланного ковром, опомнившийся Марик еще бодрее обычного завопил:

— О, коллега! О, достойнейший Сэр-Йога! Вы доставили мне истинное удовольствие. Я чувствовал себя как на ковре-самолете.

— А я был явно не в своей тарелке, — вставил очкарик. Аристократическим жестом, словно снимает перчатку, он демонстративно обтирал салфеткой майонез с пальцев левой руки.

И дивиденды от нового прилива смеха если и не полностью, то львиной долей переметнулись к ним. А бурный дебют незначительными пешечными жертвами был искусно переведен в спокойное русло изнурительной для Сереги позиционной борьбы, для которой у него, пожалуй, не хватало уже пороху. Весь его запас в буквальном и фигуральном смысле он израсходовал на этот фейерверк, но заработал лишь вступительный балл, вернее, контрамарку, разовый входной билет…

— Ну, теперь никто не сможет сказать, что мы не нюхали пороху, — продолжал подчинять себе ситуацию Марик. — И можно слегка проветрить наши апартаменты.

Противник великодушно делал нейтральный выжидательный ход, и Серега с готовностью принял его. Тем более что пора было начинать игру на другой, главной для него доске. Впрочем, партия эта грозила закончиться всего в несколько ходов. У соперника могла оказаться беспроигрышная домашняя заготовка. И к тому же «синий» явно предпочитал играть белыми…

Несколько помявшись, он сделал первый ход: предложил Сереге выйти на свежий воздух покурить. Конечно, за первый ход можно было принять и Серегино рукопожатие, только сам он считал его очень неудачным, дурным даже, тогда как фотография в «Ладе»… не вызывала сомнений.

Они вышли в сад. Уже вечерело, но было еще достаточно светло, чтобы видеть, как мелко подрагивали истинно музыкальные пальцы «синего», когда он протягивал пачку с сигаретами.

— Спасибо, я не курю, — отказался Серега и добавил: — Это я фокуса ради… Дым из ушей…

— А я с вашего позволения…

Серега согласно кивнул, хотя запах табачного дыма как раз был далеко не в его пользу. Его прилично мутило, и он бы с удовольствием подышал свежим воздухом безо всяких приятных собеседников, а еще лучше — окунул бы голову вон в ту бочку с дождевой водой…

«Синий» прикурил от газовой зажигалки и несколько раз жадно затянулся, тактично выпуская дым в противоположную от Сереги сторону. Весь он был такой убийственно вежливый, предупредительный, чистенький, будто накрахмаленный, что казалось — вырос из собственного хрупкого, холеного пальца. И Серега с грустью подумал, что драться он, конечно, не умеет и не будет. Да к тому же у них совершенно разные весовые категории. И что, отмаявшись затяжками, он обязательно затеет так называемый «мужской разговор». А ему, Сереге, надо будет поглощать ушами весь этот словесный дым. Да еще чувствовать себя кругом виноватым.

Докурив сигарету, «синий» тщательно погасил ее о кирпичную стену и оглянулся по сторонам в поисках урны. Но таковой рядом не оказалось, и он неожиданно швырнул окурок в бочку, до краев наполненную водой.

«У-у, чертов пожарник, замутил-таки», — с досадой подумал Серега.

А «синий», нервно массируя правую руку, наконец заговорил:

— Сережа, понимаете, мы дружим с Ольгой более семи лет. — Он запнулся, сообразив, что дал маху: — Вернее, я знаю ее так давно… Я близко знаком с ее родителями… Я учил ее музыке. Ну, это не столь важно.

Он снова умолк, нервничая, что не совсем удачно начал.