У дачной калитки, несмотря на пасмурный ноябрьский день, вызывающе поблескивали две новенькие «Лады». Ярко-синяя и красная. Синий цвет вызвал у Сереги необъяснимый внутренний протест. Он неприязненно покосился на машину и вдруг застыл на месте. Со стороны могло показаться, что его настиг приступ. Правая рука метнулась к груди. Так хватаются за сердце. А глаза неподвижно уставились в одну точку. И этой точкой был встречный взгляд Оли, такой знакомый и любимый…

В машине, на самом видном для сидящего за рулем месте, был вмонтирован «неожиданный» снимок, только значительно большего размера, чем тот, что хранился у Сереги в нагрудном кармане.

Как и положено при сердечном приступе, Серега постоял, осторожно переводя дыхание… И сразу по-иному осветились Люськины странности. Она оставалась верной себе: болела чужой болью и говорила о людях только хорошее или не говорила ничего…

Из дачи послышался многоголосый приглушенный смех, и Серега невольно оглянулся. Серый пейзаж поселка был бесприютно пустынен, и только из одной трубы валил бойкий дымок. Ветер подхватывал его, сносил в сторону, и создавалось впечатление, что дача, как неуклюжий пароход, вот-вот тронется в неведомое плаванье, а он, Серега, безбилетный, останется на берегу…

Мысленно досчитав до тринадцати, Серега дернул за кольцо калитки.

Открывая дверь в гостиную, где и кипело застолье, он услышал фразу: «А вот и третий». Говорящий — долговязый парень с мелкими чертами лица, но пышной кучерявой шевелюрой — стоял в театральной позе и, первым увидев Серегу, находчиво сделал выразительный жест в его сторону. Все обернулись и прыснули неудержимым смехом. Маленькая пухленькая девица в зеленом лягушачьем платье провизжала: «Марик, ты гений, гений!» — и повисла на нем, пытаясь раскрашенными губами дотянуться до его лица. Но Марик застыл в триумфальной позе, довольно смешно выпучив глаза, и не обращал на нее никакого внимания, упиваясь произведенным эффектом. Бородатый очкарик, казалось, задохнулся смехом и, отстукивая вилкой по столу, с трудом выхихикивал «двадцать копеек… двадцать копеек..». Спрятав лицо в ладонях, смеялась его соседка с длинными выбеленными волосами. Запрокинув русую голову и держась обеими руками за бока, хохотал и третий парень.

И только Оля, обернувшись через левое плечо, смотрела на Серегу как с фотографии.

После встречи с Люськой, совершая долгий путь в дачный пригород, Серега еще наивно надеялся, что Оля, как хозяйка дачи, может оказаться свободной от пары, что собралась своя студенческая компания, чуть ли не девичник. После встречи с синей «Ладой» от наивных надежд остались жалкие воспоминания, но и те превратились в ничто, стоило ему переступить порог. Неумолимое три на три не оставляло иллюзий. И теперь в висках стучало одно-единственное: «Кто он — «синий»?»

Оля, сообразив наконец, что произошло, встала из-за стола и подошла к Сереге.

— Снова с неба? — сказала, глядя прямо в глаза, и улыбнулась почти как ни в чем не бывало. — Раздевайся…

Серега снял бушлат, сдернул с головы берет и оглянулся по сторонам, не зная, куда их деть.

Ему бы с Олей к вешалке в коридор выйти. Хоть на несколько мгновений побыть с глазу на глаз. Не маскируясь, сказать долгожданное «здравствуй!». Успокоить друг друга коротким поцелуем или просто взглядом радостным.

Но оба чуть растерялись. Чуть промедлили. Чуть поспешили отвести глаза.

Оля, приняв одежду, подтолкнула Серегу к столу.

— Знакомьтесь, это Сережа, — сказала она, обращаясь ко всем, а сама вышла в коридор.

Компания еще не остыла от приступа смеха: вздыхала, всхлипывала, охала.

— Ну, старик, ты в самый раз угодил, хи-хи. Тебе тоже — двадцать копеек, — с умилительной слезой в голосе выговаривал очкарик, подавая Сереге вялую руку. И пока Серега обходил всех, тот следовал за ним, пытаясь изложить суть анекдота, финал которого ему невольно пришлось так усилить своим появлением. Но, выговорив пару слов, очкарик принимался хихикать, и поэтому Серега ничего не понял. Да и не до анекдота было ему. Сам не зная зачем, он вдруг стал представляться всем «Сер-регой», и впервые привычная для него форма имени звучала коряво и резко, царапая горло рычащими «р-р», которые он всякий раз усиливал.

Ни лиц, ни имен девчат он не запомнил. Но в каждого из парней впивался взглядом-вопросом и с излишним чувством клещил им руки, совсем не мужские и если с зачатками мозолей, то разве что от шершавой ручки «дипломата».

Оля вернулась в комнату, когда он прорычал свое имя последнему из компании — русоволосому, церемонно назвавшемуся Валерием. Он был, пожалуй, старше всех здесь.

По тому, как растерянно метнулся взгляд русого от него к Оле и обратно, Сереге все стало ясно. И он мысленно прокричал себе: «Он… он «синий»… Глаза даже под цвет…» — и, уже не сдерживая себя, с отчаянием стиснул узкую длиннопалую ладонь.

Валерий вздрогнул и отшатнулся. Краска залила его бледное заостренное лицо.

— З-зачем ж-же так?.. Я… Я м-музыкант, — заикаясь, тихо сказал он и посмотрел осуждающе.

Сереге стало совсем худо.

— Простите, я не знал… Я не хотел…

Оля, почуяв неладное, поспешила к ним. Взяв Серегу под руку, она развернула его лицом ко всем и объявила:

— А Сережа знает «Мцыри» наизусть. Давайте хорошо его попросим.

Эх, Олюшка, Олюшка, как ты поспешила!

— О-о! Это очень современно! Ор-ригинально! «Старик, я слышал много раз…» — всхлипнул очкарик.

Серега едва сдержался, чтобы не вырваться из рук Оли, не оттолкнуть ее, так неожиданно и остро жигануло его это нелепое представление. Он даже глаза закрыл. Но считать было некогда… Стиснув зубы, он едва перевел дух и заговорил как можно медленнее:

— Что вы, что вы… Какие «Мцыри». За сто три дня я сто три ночи можно не только поэму забыть… У меня сейчас даже с таблицей умножения туговато. Например, никак не разрешу проблему, что получится, если умножить два на два… или три на три…

Очкарик, пожалуй, первый почуял, что в воздухе пахнет грозой.

— Внимание, внимание! — возопил он. — Прошу всех сесть.

Стали рассаживаться. Нашлось место и Сереге — рядом с Олей, которая недоуменно поглядывала на него и, кажется, начинала понимать свой промах, потому что красные пятна, словно отблески горящего камина, отразились на ее лице.

— Уважаемые мусульмане и мусульманки! — снова завопил очкарик, воздев к небу руки. — Факир Сэр-Йога еще трезв, и номер отменяется. Выступа-ает все тот же несравненный Марк Ибн-Шехеризад, способный и за одну ночь выдать всю тысячу истин с цветными картинками.

Марик с готовностью подхватился с места и степенно раскланялся.

— Братья мусульмане! — в тон очкарику, старательно понижая голос до жидкого баса, начал он. — Прежде чем приоткрыть очередную страницу черной магии, позвольте совершить обряд причащения, ибо, как сказано в Коране на тысяча надцатой странице: «Бойся трезвого!»

— Штраф! Штраф! — завизжала девица в зеленом.

Серега, конечно, понимал, что ему, как всякому инородному телу, надо либо испаряться, либо растворяться. Компанейцы вели себя вполне по-джентльменски, в то же время не упуская возможности набирать баллы за его счет. Обижаться на них было больше чем глупо, и он решил подыграть. Жаль, Яшки нет рядом. С ним бы они показали этим умникам, куда раки в самоволку ходят…

— Слушаюсь и повинуюсь, — сказал он довольно созвучным тоном, поднимаясь с места и обводя всех взглядом. Две пары вполне заинтересованно, на грани смеха, взирали на него, и только в глазах «синего» и Оли сквозила откровенная настороженность.

— Но дозвольте мне по-христиански чашу свою испить.

Решительным жестом он взял со стола вазу с печеньем и опрокинул ее содержимое на скатерть. Чаша была готова. Дотянулся до ополовиненной бутылки и слил остаток ее в вазу. Над столом прошелестел возглас одобрения. Затем Серега, не давая никому опомниться, накрошил в водку хлеба, вынул из салата столовую ложку и со словами «причащается раб божий» стал хлебать.