Воспоминания о друге детства вывели из минутного оцепенения, и Сереге даже почудилось, что он слышит шорох его шагов на берегу и что вот-вот, в самую неожиданную минуту, Борька окликнет его и спросит как ни в чем не бывало: «Ты что тут делаешь?» А он, Серега, непременно съязвит ему в ответ что-нибудь навроде тех же раков, И он стал придумывать, что бы такое заковыристое сморозить Борьке на этот раз… Но вместо Борькиного: «Сере-о-га-а» — тьма выдавала натужное, приглушенное: «Ы-ы-ы-у-о-о-о!» — словно кто-то звал на помощь ила хотел испугать.
Ознобью хлестануло по спине, и Серега невольно схватился за рукоятку ножа, напряженно прислушиваясь. Он даже не успел понять, откуда исходило это утробное мычание. Не из воды ли? А может, зверь какой зевнул спросонья и завалился себе на другой бок? Но звук больше не повторился, и Серега, стараясь не шуметь, перевел дыхание и смахнул со лба холодную росу пота…
От испуга он как бы наново прозрел. Пояснее проступили берега, все так же вздыбленные темью леса на разную высоту, а меж ними едва различимым прогалом угадывалась река. Только теперь почему-то холмистый берег оказался по правую руку. И тут Серега наконец сообразил, что его лодка дрейфует углом кормы вперед, и вспомнил о моторе.
Мотор откликнулся сразу. Сначала сердитым, завывающим рычанием, а затем спокойным, неторопливым стрекотом отогнал он все подступившие было ночные страхи и подтолкнул, повлек лодку дальше по бегучей дороге реки. И Серега добром помянул Митю, его любовь к технике. Но вместо улыбчивого Мити память почему-то воскресила хитроватое, с левоглазьим прищуром лицо Харитона Семеновича, и оно не показалось ему неприятным. Напротив, он резонно подумал, что должен быть благодарен Харитону Семеновичу уже за то, что тот на Митю указал. Вот Борька, пожалуй, тут же навязался бы ремонтировать «захлебывающийся мотор», приняв все за чистую монету. И с Митей он бы нашел общий язык именно в сфере техники. Здесь его интересы и увлечения не знали границ. Он бы забросал Митю рацпредложениями по техническому перевооружению моторки. Какую-нибудь штативную мачту с парусом предложил, целлофановый купол от непогоды, звуковую и цветовую сигнализацию непременно. А о прожекторе завел бы разговор в первую очередь. Борька не то что безалабер Серега, не позволил бы пускаться в ночное плаванье по незнакомой реке без освещения. Что стоило одолжить у «стрижа» фару с аккумулятором, приспособить ее на носу лодки — и рассекай себе тьму и воды на самом полном…
Серега представил себе эту картину и с улыбкой подумал, что у него тоже нередко «умная мысля приходит опосля». Фразу эту долдонил сегодня Иван Баракин, проигрывая ему в шахматы партию за партией. Теперь вот Серега словно сам себе проиграл. И ему стыдно стало перед Борькой, на техническом иждивении которого частенько приходилось бывать. Ведь даже с «Вихрем» больше возился друг, нежели он сам, хоть и купил мотор на свои трудовые. Борька себе такой роскоши позволить не мог — обувку-одежку покупал. Но зато все техуходы и ремонты, которые нередко следовали один за другим, проводил собственноручно. Серега не ревновал, ему больше нравилось владеть мотором в движении, к чему, кстати, технарь Борька относился довольно равнодушно, а вернее сказать — побаивался, потому что терялся, когда любимая техника вдруг сдвигала его с места. Он был врожденным бортмехаником (Серега его так и звал — «Борькмеханик»).
Все это как раз и прояснилось летом после девятого класса, когда они работали в станичном совхозе помощниками комбайнеров. Борька буквально не отходил от комбайна: все подмазывал, подкручивал, разбирал-собирал. Умаял своего комбайнера, добродушного дядьку, вопросами и предложениями. Тот терпеливо разъяснял ему, полностью доверяя уход за машиной, но воздерживался доверять управление ею.
Позже, когда Борька поступит в машиностроительный институт, Серега ему напишет из армии: «Ты нашел себя под комбайном». Самому же Сереге еще предстояло «искать себя». До сих пор вот ищет. К технике он, в общем, тоже относился уважительно, с интересом, но не вожделел, как Борька, над всяким болтом. Ухватив общий принцип действия узлов и механизмов того же комбайна, Серега не копался в нем без надобности, теряя интерес к деталям, но жаждал «порулить». И к концу страды убрал-таки свой первый гектар хлеба.
Зато к деталям человеческих отношений и характеров в нем таился неиссякаемый интерес. Он мог часами просиживать в компании взрослых и слушать, о чем они говорят. И поражаться: как люди похожи друг на друга и насколько они разные!
О каждом однокласснике, учителе, товарище по службе он мог бы многое оказать, в то же время дивясь, как порой емко и точно выражает суть человека и отношение к нему одно-единственное слово, пожалованное ему в кличку или прозвище. Об учителях что и говорить — их «звания» передаются из поколения в поколение. Сереге больше памятны армейские, рожденные у него на глазах.
Своего командира роты, например, капитана Сомова, они звали коротко и ясно: «Мужчина»! Произносилось это с неизменным оттенком восхищения и почитания. Рослый, стройный, мужественный… Все превосходные эпитеты безошибочно ладились к нему. И не только к внешности. В роте он был прежде всего лучшим солдатом-десантником. Все, чему учили их, он знал и умел лучше других и выполнял не просто отлично, а с естественной легкостью человека, влюбленного в свое дело. Спокойный и уравновешенный, размышляющий как обыкновенный учитель в часы занятий и отдыха, он строжал до суровости перед строем, был взрывной и стремительный в бою, в учебном конечно… Однако, когда на тебя мчатся «живые» танки и земля, как испуганная лошадь, вздрагивает под тобой от щедрой пиротехники, это уже далеко не кино. С непривычки чумеешь будто. Сжимаешься весь в недвижимость, и, кажется, ничто не способно тебя разжать в человека, пока стоит вокруг этот гул, лязг и грохот. Но отрывистый, пронзительный голос капитала игловым импульсом отыскивает в твоем сознании именно ту точку, от которой все в тебе приходит в движение, — и ты почти автоматически, с какой-то неведомой ранее неистовостью следуешь точно его приказу. И казалось в ту минуту, прикажи он обломать черту рога, ты исполнишь это не задумываясь, появись только бесенок на горизонте…
Ну как с таким командиром не станешь «достойным представителем»?
Лейтенант — комвзвода — был тоже, по оценке ребят, «мужик ничего, свойский». Но уже не то… Он явно и не всегда умело подражал капитану, а это хоть и понималось и прощалось ребятами, но не поощрялось. В общем, «художественная самодеятельность», как снисходительно выразился однажды Яшка по этому поводу, и «звание» приклеилось в сокращенном виде «худсам».
Неуязвимее других оказался старшина. Хоть с ним-то как раз у каждого было связано больше всего неудобств и конфликтных ситуаций армейской службы. Каких только кличек-ярлыков не лепили ему гораздые на выдумки ротные Теркины, все они держались не больше дня. Но каждый, пожалуй, увез домой последнее слово, сказанное о нем при расставании. Капитан и комвзвода простились перед строем, а старшина вышел проводить до автобуса, навсегда увозящего их из части. И когда они расселись по местам и водитель запустил мотор, старшина совсем не по-уставному, без единой металлинки в голосе сказал им: «Дай бог вас больше в форме не видеть, ребята. Не поминайте лихом!» — и, спрыгнув с подножки, взял под козырек. Автобус тронулся, все оглянулись на старшину, и кто-то из ребят растроганно обронил: «Человек!» Серега не смог ничего добавить к сказанному, он глотал слезы…
Самостоятельно с первой публичной оценкой личности Серега выступил еще в восьмом классе. Правда, вся публика состояла лишь из самой оцениваемой личности, но все же это был качественный скачок, очередная ступенька прозрения. Накануне экзамена по математике Борька застал его над старым, отцовским еще, учебником «Психологии». «Псих энд псих», — прокомментировал он это событие. Но Серега не среагировал на язвительность.
— Борька, знаешь, кто ты? — опросил он таинственно.
